Первый раз слово «тюрьма» громко для меня прозвучало, когда посадили моего дядю, в жизни и мухи не обидевшего. И не абы за что – за убийство, на 9 лет.

Никто не посвящал меня, шестилетнего ребёнка, в подробности. А в 11 лет я сама, исследовав бабушкины документы, нашла апелляционные и кассационные жалобы. Мне и тогда было очевидно, что они составлены очень грамотным адвокатом. Он обращал внимание суда на несовпадение групп крови там, где они должны совпадать, на уничтожение вещественных доказательств и прочие нестыковки. Дяде это не помогло – думаю, он просто оказался не в то время не в том месте.

Из тюрьмы мамин брат вышел абсолютно сломленным, но по-прежнему добрым и безобидным человеком. Жизнь его после не сложилась и оборвалась трагически.

Могу предположить, что это не единственный случай и часто в тюрьмах сидят совсем не те, кто совершил преступления.

Второй раз тюремная тема коснулась меня года два назад. Я получила в социальной сети сообщение в повелительном наклонении от некого Александра Савельева: «Зайди ко мне на страницу, там фотографии Головы». Голова – мой одноклассник, Андрей Головачёв. Андрюха был мужчиной с детства, лишнего не говорил, если сказал – сделал. Не искал конфликтов, но за себя мог постоять, и если мы, девчонки, до седьмого класса его поколачивали, то только потому, что «дам» он не трогал принципиально. Учился не ахти, но сразу после школы стал работать, имел своё дело.

Не касаюсь того, как он заработал срок, я ему не судья. Мы встречались шесть лет назад, и я почувствовала, что над нашим норильским школьным братством годы не властны.

Савельев отсидел с Головой четыре года, и повидали они там всякое. Мы переписывались с Александром почти год, и он не старался писать красиво, а рассказывал всё как есть. Что мама «не дождалась» – умерла незадолго до его освобождения, что трудный возраст дочери пришёлся на годы его отсутствия, что они с Андреем всегда поддерживали друг друга. За электронными письмами стоял человек советской закалки, которого правильно воспитали родители, привив всё что нужно: совесть, уважение к старости, любовь к Родине, понимание ценности семьи и дружбы.

Когда он позвал меня в гости к ним с женой в Красноярск, я уже знала, кого увижу. Спросила, как отнесётся жена к моему визиту. «Она всегда одобряет мои решения», – ответил он.

Сборы были недолгими. В первый день отпуска выехала в Красноярск, через сутки вывалилась на перрон, и… никто меня не встречал. Но я-то знала, что Саня не может не прийти! Через пять минут ко мне подбежал мужчина внушительной комплекции и с серьёзным взглядом.
– Вот она, наша сирота! – облегчённо вздохнул он, взял у меня рюкзак, и через полчаса мы были у Сани дома.

Он сам сварил мне кофе, сделал бутерброды, попутно готовя обед. С первых минут мы разговаривали так, будто не с Головой, а с Савельевым я проучилась все школьные годы, и времени на привыкание друг к другу нам не понадобилось.

За три дня я успела установить потрясающее сходство наших характеров и понять, как же тяжело иметь со мной дело… Оказывается, я авторитарная упёртая особа, всегда уверенная в своей правоте.

Вызывает уважение, что Саня стоит на этой земле прочно, как тренога. Такого вдруг не свалишь. Он – опора семьи, и это видно по всему. Мне очень понравилось, что его жена Марина отнеслась ко мне, как, допустим, к двоюродной сестре мужа.

Вечером я испекла давно обещанный черёмуховый торт. На следующий день Марина, придя с работы, рассказала:
– Сегодня девочкам похвалилась, какой вкусный торт мы Сашей ели.
– А тем, что третий день дома чужая баба живёт, не похвалилась? – спросила я.
– Нет, – недоумённо пожала плечами Марина. Ей и в голову ничего плохого не пришло! Видимо, мой приезд не стал вехой в семейной жизни Савельевых, и слава богу – ни косых взглядов, ни подозрений.

Саня возил меня в своё родовое имение. Старый бревенчатый дом так крепок, уютен и умно построен, что хочется в нём жить большой многодетной семьёй. Огромная кухня, круглый стол, всё для реализации проекта «У самовара я и моя Маша». Большой огород, хозяйство, верный пёс и бдительные коты.

Уезжая вечером, разглядывала из окна машины Базаиху. Резные украшения деревянных домов красивы, в Барнауле я таких не видела. Пока Саня ходил в магазин за плюшками, я рассматривала старый двухэтажный дом с неприкаянно болтающейся форточкой. Даже сфотографировала.

Понятно, что тюрьма наложила на Савельева свой отпечаток, но не лишила его чувства юмора, о которое я изредка спотыкалась, потому что все шутки выдавались с серьёзным лицом.

Например, на второй день пребывания в гостях я по неосторожности сделала лужу на столе.
– Саня, я нечаянно чай разлила.
– Так, статья сто шестнадцать, нарушение режима. Наказывается принудительными работами на срок до одного года.
Тот самый черёмуховый торт достался Саше далеко не по первому требованию. Выпекла и поставила пропитаться.
– Инн, а где мой кусок?
– Не настоялся.
– Я продукты на него купил? Посуду, духовку предоставил? А ты мне торт не даёшь?
– Никак нет, гражданин начальник.
– Так, статья сто пятьдесят девять, часть первая – мошенничество.

Но и под угрозой наказания в виде лишения свободы я не уступила ни грамма!

В день отъезда мы с Мариной сильно натоптали в прихожей и за собой не вытерли.
– Ноги выдерну, – ласково пообещал нам Саша.
– Слышишь, я сейчас Голове позвоню, и он с тебя спросит по всем понятиям за все ноги оптом.
– Голова за тебя не подпишется. Мы с ним в тюрьме одно сало ели.
– Саня, – поднялась я из-за стола, – ты школьную дружбу и тюремное сало на одни весы класть не моги! Звоним Голове!

Голова взял трубку, мы наперебой изложили претензии, припёрли Головачёва к стене: чьё сало важнее? Андрюха, извиваясь вопреки обыкновению, оставил приоритет всё-таки за мной. Савельеву весело.

Голове недавно дали четыре года – сломал кому-то четыре ребра, по году за ребро. Саня не рядится, кто кому дороже, и шлёт другу посылки. Я тоже поддерживаю нашего товарища.

Недавно получила сообщение из Красноярска: «Инка, твою форточку закрыли». Ту, что я фотографировала.