Я поздно вышла замуж. Зато мне достался замечательный муж, а через семь месяцев после свадьбы, в конце 1990 года, мы нежданно-негаданно получили ордер на свою собственную двухкомнатную квартиру в центре города. Правда, комнаты были смежными и состояние квартиры оставляло желать лучшего, но нашему счастью не было предела.

Сделав ремонт в одной комнате, мы переехали. Делали ремонт, спали на матраце, ели на тумбочке и были вполне довольны жизнью.

В первый же день, вернее, вечер после переселения в дверь позвонили. На пороге стоял приятный мужчинка, который представился Владимиром Ильичом – соседом с третьего этажа (наша квартира на втором). Сейчас уже не вспомнить, за чем конкретно он приходил, кажется, хотел забрать что-то из «интерьера», оставшегося от предыдущих жильцов, которые приходились ему то ли родственниками, то ли друзьями. Сомневаюсь, что он получил желаемое, потому что всё «наследство» к тому времени перекочевало к мусорным контейнерам. Дачи на тот момент у нас, в отличие от Владимира Ильича, не было, и старый линолеум, настеленный в комнате в три наката, был нам без надобности. Мы же не знали, что он кому-то может пригодиться.

Как бы то ни было, но первое знакомство на новом месте состоялось. И то, что все остальные наши знакомства в этом доме были только приятными, я отношу к заслугам первого посетителя. Тут как на рынке: если первый покупатель мужчина – жди удачной торговли.

Наш дом четырёхподъездный и четырёхэтажный, и за пару лет мы перезнакомились со всеми жильцами. Посиделки на скамеечках перед подъездом были обычным делом. Пожилые люди проводили там свой досуг, молодёжь выгуливала подрастающее поколение. Находились общие темы для бесед, завязывались дружеские отношения не только с ровесниками, но и с людьми, отстоящими друг от друга на поколение, а то и два.

Я подружилась с соседкой, жившей под нами, на первом этаже, Леной Алексеевной (именно Леной, уж не знаю, почему так). Она была ровно на 50 лет старше меня. Прожила долгую и трудную жизнь, что не помешало ей оставаться светлым, добрым и деятельным человеком. У нас с ней нашлось немало общих интересов: рукоделие, кулинария, разговоры «за жизнь».

Вскоре не проходило дня, чтобы мы не побывали в гостях друг у друга. Она пекла замечательные блины на пшённой каше, повторить которые я так и не сумела, но рецепт храню до сих пор. Я пекла пироги, и она подарила мне форму и раритетную кулинарную книгу в благодарность за еженедельные пирожковые «подношения». Кстати, подношения делались не только ей, а на все четыре этажа подъезда. Если я не успевала разнести гостинцы, гости приходили сами, на запах. Но если завтра кто-то варил щи с грибами, то ими обедали тоже все четыре этажа. Сегодня мне даже трудно поверить, что так было.

Но вернёмся к Лене Алексеевне. Из родных у неё были сын в Архангельске и две внучки в Киеве – её боль. За более чем десять лет моего с ней знакомства ни одна из них не только не приехала к бабушке в гости, но даже не ответила на письма, которые та им изредка писала. Мне очень хотелось самой написать этим внучкам, но Лена Алексеевна не позволила. Двоих старших сыновей она потеряла ещё детьми. В один день. Они умерли внезапно от скоротечной инфекции, пока муж, офицер, был на военных сборах. Дочь умерла в 50 лет от воспаления лёгких.

Несмотря на невзгоды, выпавшие на её долю, Лена Алексеевна не потеряла ни бодрости духа, ни желания жить. Она ни минуты не сидела без дела – вязала носочки и варежки и раздавала соседям, пекла, убирала, стирала. Между прочим, вручную – у неё не было машинки, и она отказывалась её покупать. Только в последние месяцы перед тем, как сын забрал её к себе, она согласилась, чтобы я забирала в стирку крупные вещи. Ни разу я не слышала от неё сетований на трудную жизнь или маленькую пенсию. Она всегда покупала моим детям гостинцы (гроздь винограда, банан, яблоко) и на мои упрёки в транжирстве говорила, что радовать детей приятно, а деньги ей без надобности, у неё всё необходимое есть.

Мои дети росли очень шумными. Два мальчика, оба с лидерскими задатками, а это неизбежные стычки и борьба за место под солнцем. Но ни разу она не пожаловалась мне на топот над головой, на раскачивающуюся люстру и звенящую в буфете посуду. Если я во время очередной «миграции слонов» была у неё в гостях, по телефону пыталась урезонить бандитов, извинялась перед ней за причиняемые неудобства, она всегда меня останавливала, говорила, что радуется любым проявлениям жизни в её квартире.

Когда она болела, мы с моей подругой, о которой речь пойдёт ниже, возили её в больницу, по очереди каждый день ходили к ней туда, помогали по дому – помыть окна после зимы, повесить шторы и сделать всё то, чего старый человек сам не может.

Мы были подругами, несмотря на разницу в возрасте. И когда её забрал к себе сын, скучали, писали друг другу письма, звонили по телефону, не считаясь с расходами. Одну строчку из её письма я помню всю жизнь: «Мне здесь очень хорошо, у меня всё есть – отдельная комната, чистая удобная постель, видеомагнитофон и много хороших фильмов на кассетах. Но я хочу на свой продавленный диван!»

Теперь о подруге, о которой упомянула выше. В лицо я знала её давно. Она работала в парикмахерской, куда я ходила с детства. Считалась лучшим мастером, и я всегда завидовала её клиентам. А тут оказалось, что мы живём в одном подъезде. Из парикмахерской к тому времени она уже ушла. А через некоторое время вообще ушла с работы. Ей дали вторую группу инвалидности. С детства были больные почки, а после родов, которые закончились трагически, здоровье вообще пошатнулось. К тому времени я родила второго сына, и Нина (так звали эту женщину) всю свою нереализованную любовь, свой материнский инстинкт перенесла на него. Она жила одна (с мужем развелась, он пил) и дни напролёт проводила со мной и моими детьми.

Первым словом, которое произнёс мой младший сын, было её имя. И я не ревновала. Как не ревновала к ней мужа, который фактически был мужем на двоих – всю мужскую работу делал в двух квартирах, на все вечера мы ходили втроём. Когда меня спрашивали, кто эта женщина, я всегда отвечала: «Вторая жена моего мужа». Никто не уточнял, что это значит, но повод для сплетен отпадал сам собой.

Мы стали с ней больше чем подругами. И даже больше чем сёстрами. Мы были едины и неделимы. Когда ей было больно, плакали вместе. Вместе встречали все праздники, ходили в театр и на концерты, готовили и ели. Когда её болезнь достигла той стадии, что врачи дали ей меньше суток жизни, я за полдня подняла на уши всех знакомых и незнакомых, где слезами, а где криком и угрозами, но добилась, чтобы её положили в нефрологическое отделение и всё же использовали последний шанс – гемодиализ. Шанс выжить у неё, по словам врача, был один из тысячи, но она выжила – так много людей просили об этом Бога и так искренни были их молитвы. Даже бывшая свекровь, с сыном которой Нина судились из-за квартиры, и та, несмотря на больные ноги, не смогла не прийти в больницу.

Бог отпустил Нине ещё шесть лет жизни. Хотя жизнью эти мучения назвать сложно. Она устала и перестала бороться. Нина умерла от инсульта в 51 год, на девятый день после похорон мамы, за которой, несмотря на инвалидность, ухаживала 12 лет, практически до последнего своего дня. На кладбище вместе с мужчинами нёс гроб наш тринадцатилетний сын. Нёс два километра, не сдерживая слёз. Он потерял лучшую из мам.

Первое время после смерти Нины я по забывчивости звонила ей, когда готовила то, что она любила. Я проходила мимо своей квартиры, поднимаясь на этаж выше, когда мне было необходимо родное плечо, чтобы выплакаться вдоволь. Но увы.

В нашем подъезде на первом этаже жила колоритная пара. Дядя Толя – художник, мастер на все руки, без одной ноги, но лёгкий на подъём. Он с палочкой, на протезе, бегал с моими детьми во дворе, играя в догонялки или футбол. В любое время я могла оставить мальчишек на их попечение, несмотря на то что тётя Дуся, его жена, злоупотребляла алкоголем. Эта привычка не мешала ей содержать в идеальном порядке квартиру и палисадник под окном, вкусно готовить и просто быть хорошим человеком.

За месяц до смерти дядя Толя принёс двухтомник Аркадия Гайдара моему старшему сыну в подарок. До его дня рождения был ещё целый месяц. Но дядя Толя сказал, что пусть книги будут у нас, вдруг потом не получится поздравить. Он угадал. До дня рождения сына он не дожил. В тот день я угостила их с женой «наполеоном», который дядя Толя обожал. Он побегал с детьми по первому снежку во дворе, пришёл домой, прилёг на диван и больше не встал.

Хоронили мы его всем двором. Тётя Дуся, оказавшись без контроля, справлялась со своим горем привычным способом.

Можно ещё долго вспоминать соседей, рядом с которыми прошли лучшие годы жизни. Но большая их часть уже пребывает в другом мире. Надеюсь, Господь был снисходителен к их грехам, я молюсь за них.

Теперешние соседи радикально отличаются от прежних. Мы годами живём рядом и даже не здороваемся. Не знаем, как зовут соседа по лестничной клетке. А некоторых лучше и не знать. Но о них не хочется вспоминать в этом письме. Пусть рассказ мой получился грустным, но грусть эта светлая. Я и поплакала, пока писала, но и просветление испытала. Наверно, воспоминания эти очищают душу. Хочу закончить словами: цените тех, кто рядом, ведь так будет не всегда.