СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Родня «Сама мучаюсь и остальных мучаю»
«Сама мучаюсь и остальных мучаю»
19.11.2013 00:00
Хочу, чтобы вы поняли, на что я подписываюсь, забирая маму к себе
«Сама мучаюсь и остальных мучаю»Здравствуйте, уважаемая редакция. Посылаю вам свою историю – о принятом мною непростом решении.

Нашей маме предстоит жить на новом месте – в городе. Мне придётся удерживать её в квартире насильно. Мама не в состоянии решать что-либо сама: она в плену амнезии (потери памяти на текущие события), старческого психоза с бредом ущербности и сосудистой деменции. Язык не поворачивается произнести слово «слабоумие». Мама беспомощна в быту и невыносима при тесном общении. Смотреть за ней тяжелее, чем за несмышлёным дитём.

За семь лет одиночества (с мужем развелась, взрослый сын живёт далеко) я отвыкла делить своё жилище с кем бы то ни было. Раньше, до развода, у меня не было даже метра личного пространства, только кухня с плитой. В одной комнате доминировал муж со своим пьянством и орущим из колонок Высоцким, в другой – сын, его друзья и квартировавшие родственники – студенты с бесконечными компьютерными играми.

То, что я должна теперь жить с мамой, – это факт. Нужно исполнить свой дочерний долг. Я старшая из четверых её детей. Через пару месяцев выхожу на пенсию по старости, могу оставить работу и жить на две пенсии – свою и мамину. Мамина, кстати, больше моей: ей уже за восемьдесят, плюс доплата как пострадавшей от репрессий.

Год назад я искала в интернете документы, где упоминались мои родственники, в том числе умершие. В списке репрессированных священнослужителей нашла дедушку Тиму, маминого отца. На сайте Тамбовской епархии ему посвящена целая страница с фотографией. На меня смотрит старец с седой бородой в праздничной одежде настоятеля церкви. Сходство с постаревшей и исхудавшей мамой поразительное. Дед Тима глазами строго вопрошает: «Внуки, всё ли вы делаете для моей младшенькой?» Мама – единственная из четырёх его дочерей в 15 лет вместе с бабушкой отважилась приехать к нему в Сибирь. В глухой деревне дедушка отбывал наказание за приверженность православной вере.

В 1954 году дедушка Тима с бабушкой Дуней вернулись на родину, в Кирсанов, а двадцатилетняя мама осталась в Сибири. Позже она поясняла своё решение так:
– В Сибири мне люди понравились больше. Хозяева дома, куда папу определили, относились к нам хорошо, хотя он был и ссыльный. А в моём городке одни барыги: только и думают, что кому перепродать.

Мама окончила педучилище, приехала по распределению в село, где вышла замуж за моего папу. Так появились мы. Я не раз думала: если бы не сталинские репрессии, меня бы на свете не было. Я могла родиться только от мамы, приехавшей к репрессированному отцу, и папы, не выезжавшего из сибирского села дальше райцентра. А ещё меня не было бы без столыпинских реформ: папин прадед переехал в Сибирь из Белоруссии по столыпинской программе переселения.

В моём изложении нет стройности, как нет порядка и в моих мыслях. Может, самой вернуться жить в деревню и досмотреть маму там, а не срывать её с привычного места? Это ведь может укоротить маме жизнь.

Вижу себя в валенках, с охапкой дров, лопатой для снега, коромыслом на плече. Но на самом-то деле из-за позвоночных грыж я не поднимаю больше трёх килограммов. Вот я иду зимой из бани. Еле живая. Вымыла маму, с уговорами, пререканиями одела её, вывела на крыльцо. Сама, упаренная, из последних сил домываю себя, а ведь ещё надо одеться, дойти по сугробам до дома. Тускло горит лампочка, у телевизора сидеть холодно, сотовой связи нет, интернета тоже. Иду спать в платке и спортивном костюме: утром при пробуждении в доме всего 13 градусов, по полу несёт холодом. На голове всю неделю «кочкари» из непросушенных вовремя волос, нос заложен, зубы ноют.

Картинка другая. В моей квартире тепло днём и ночью: центральное отопление всё-таки. Я мою маму в ванной на специальном стуле, не опасаясь, что она может упасть на раскалённую печку или в бак с крутым кипятком. Веду её в кровать в двух шагах от ванны. Сама могу мыться по два раза на дню без страха простыть на колючем ветру. Рядом с ванной – тёплый туалет, куда можно зайти в любое время суток.
Убеждаю себя, что и с мамой останусь свободной. Ведь, если верить классикам, свобода – осознанная необходимость. А я глубоко осознала, что именно я должна досмотреть маму.

Это ведь она научила меня писать сочинения, и теперь я могу без затруднений излагать свои мысли на бумаге или вслух. Мама преподавала русский язык и литературу. Она была очень требовательным, грамотным педагогом и в обучении своих детей тоже не допускала поблажек. Наоборот. Мои одноклассницы учили наизусть письмо Татьяны Онегину, а я – сон Татьяны, который в несколько раз длиннее письма. За одно исправление в диктанте мама ученикам оценку не снижала, а своим детям ставила четвёрку – чтобы учителя не говорили, будто она нам дома исправляет ошибки. Все мы получили приличное образование. «Из нас получилось два медика, два педика (педагога)», – так мы шутим про себя. А я и медик, и педик в одном лице – преподаю терапию в медучилище.

Решение забрать маму в город крепло всё лето. Мы все силы положили на ремонт в её доме. Пришлось разбирать завалившуюся русскую печь с плитой, нанимать печников, несколько раз белить задымлённые комнаты. Мама беспрестанно открывала дверцу плиты, проверяла содержимое топки, опять забывала, что сделала, снова открывала, и так без конца. Отсюда столько дыма в доме. Не успеваешь схватить маму за руку – опять плита открыта, а труба, наоборот, закрыта. Зимовать в деревне в угоду маме – это буквально рисковать своей жизнью и здоровьем.

Мы с сестрой Таней намаялись в августе, когда попеременно в течение недели сторожили плиту. Печник предупредил, что трубу нельзя закрывать вообще, пока не просохнут новые кирпичи и глина. Иначе можно угореть до смерти.

Маме же что-то объяснять бесполезно, она ежеминутно порывалась закрыть вьюшку.
– Всё тепло выйдет, комары налетят.
Обижаясь на наше противодействие, говорила:
– Не трогайте ничего в моём доме, хозяйничайте у себя! Я проживу одна. Вы мне и так ничем не помогаете: я сама огород сажаю, варю себе, стираю, прибираюсь, моюсь. Придумали тоже – печку ломать! Не вами сложено, не вам и разбирать. Вы моей смерти хотите? Лучше отравите меня. Уходите из моего дома!

Ещё страшнее было слушать мамин плач в голос:
– Мама, папа, заберите меня поскорее к себе. Сама мучаюсь и остальных мучаю на этом свете!
Всё по дому делают Таня с мужем, живущие через дорогу от мамы. Мы с сестрой Тамарой только летом, в свои отпуска, подменяем их. Так длится уже три года, с тех пор как умер папа.

Грех так говорить, но мама вольно или невольно ускорила папину кончину. Был у папы один косяк по жизни – зазноба на стороне, ещё по молодости. За эту измену мама буквально изводила его, особенно последние годы. С остервенением придиралась по мелочам:
– Отец ваш храпит, кашляет по ночам, чавкает за столом, с мужиками в конторе лясы точит, конфеты покупает дорогие, лекарства горстями впустую пьёт…

Могла грубо оборвать папину задушевную беседу с внуками:
– Хрень какую-то рассказываешь! Лезь в погреб за картошкой – дети собираются уезжать.

А мы, дети, вчетвером не могли урезонить маму и защитить его, объясняя, что папа по болезни (сердечная недостаточность с аритмией) уже не в состоянии выполнять тяжёлую работу. Мы достаточно зарабатываем, чтобы купить себе овощи.
– Силы гулять и выпивать были, пусть пашет до последнего, – таков был мамин ответ.

Так на деле и вышло. За два месяца до смерти папа ещё копал картошку, по категорическому требованию мамы снова оставил поросят для откорма.
– Старухи в одиночку держат хозяйство, а он будет прохлаждаться!

Папа страдал от маминой патологической скупости, подозрительности, бесконечных разборок по поводу денег. Мы не могли понять: её поведение – проявление крутого нрава или болезнь? От лекарств она категорически отказывалась:
– Я пока ещё не дурочка, по деревне голая не бегаю, на людей не кидаюсь. Всё, что мне надо, помню. Доживёте до моих лет, сами такие будете!

Папа, вопреки здравому смыслу, не перечил маме и нам не позволял:
– Дочушки мои, не цепляйте матку, не ругайте. Она и так уже Богом наказана.

Папе больно было наблюдать мамину нарастающую забывчивость, её бытовые ляпы. Он по-прежнему называл маму не Сашей, не Шурой, как остальная родня, а ласково – Санюша.

После смерти папы мама включила его в свой бред. Содержание бреда мы знаем наизусть. Не будь мы медиками, мама индуцировала бы психоз и у нас, настолько она убедительна, постоянна и даже логична в своих бредовых утверждениях. Например:
– Отец ваш унёс мои новые вещи соседке на хранение, и теперь меня не в чем хоронить.

Список «пропавшего» мама пишет десятки раз на дню, используя любой клочок бумаги, книги, фотографии. Нас заставляет идти к соседям и вызволять вещи.

Рассказываю всё это, чтобы было понятно, на что я подписываюсь, забирая маму к себе. Мне страшно, что не выдержу общения один на один, сутками, на тридцати квадратных метрах. У себя дома мама кружит без устали в четырёх комнатах, беспрестанно перекладывает вещи из одного шкафа в другой, носит со двора старые вёдра, тазы, бересту в сенцы, потом обратно.

Знаю, что после ухода мамы мы будем горько сожалеть, что не хватало терпения, мудрости не обижаться на неё при жизни. Ведь она больна. Поведение мамы, невыносимое для нас, обусловлено атрофией мозга. Но почему так хочется найти в этой болезни хоть какой-то смысл? Может, атрофия мозга была уготована нам, детям, а мама забрала её себе по максимуму, как птаха, рискуя собой, уводит хищника от детей?

Пока же очевидно, что это предупреждение и испытание для нас. Мы тоже можем стать такими же беспомощными, и нашим детям придётся мучиться с нами. Мы с сёстрами с тревогой отслеживаем каждый случай нашей собственной забывчивости, принимаем препараты, улучшающие работу мозга.

Это со студентами на лекциях легко рассуждать, как нужно вести себя с такими больными. При реальном общении мама за пятнадцать минут выносит мозги любой из нас. Хочется сорваться, наорать, а потом убежать, схватившись за голову. Я постараюсь этого не делать. Я справлюсь. Тем более что планирую в городе только зимовать, а к лету снова возвращаться в деревню. Возможно, мама забудет эту необычную зимовку, как забывает в последнее время всё, что с ней происходит.

Из письма Светланы Кузьминой,
г. Куйбышев, Новосибирская область

Опубликовано в №46, ноябрь 2013 года