Но это в шутку, а если серьёзно, то институт наш считался очень солидным учебным заведением. Мы, будущие судоводители, учились у известных педагогов. В честь некоторых из них потом назвали теплоходы, которые до сих пор бороздят реки и моря нашей Родины.

На начальных курсах физику преподавал профессор Арабаджиев, этнический узбек и ветеран войны. Редко кому из нас он ставил четыре балла. Обычно всем – «удовлетворительно». Деканат за тройки стипендию не начислял, но, зная повадки Арабаджиева, иногда делал исключения.

Тогда, на первом курсе, я сильно удивил своих однокашников тем, что получил от Арабаджиева «хорошо». Меня обступили ребята, стали спрашивать: как это я умудрился получить четвёрку? Я честно рассказал парням, как сдавал экзамен, и они всё поняли. Как потом мы узнали, наш профессор был когда-то беспризорником, мотался по стране, прошёл очень тяжёлый путь, прежде чем выбиться в люди. Перед тем как поставить оценку, он часто спрашивал студента, кто его родители, в какой семье вырос.

Скрывать мне было нечего.
– Мать – крестьянка, – рассказал я профессору. – В семье трое детей. Рос я без отца, четыре года воспитывался в интернате. Учился в ПТУ, по вечерам посещал школу рабочей молодёжи. Недавно отслужил в армии и вот теперь хочу получить образование.

Арабаджиев вздохнул и поставил мне четвёрку.

Сразу до всех дошло, что наш профессор не любит изнеженных маменькиных сынков. После этого весь курс начал придумывать всякие слезливые истории. Чуть ли не у всех поголовно родительницы вдруг стали матерями-одиночками, уборщицами и разнорабочими, еле сводящими концы с концами. На экзамен к Арабаджиеву студенты стали одеваться один беднее другого, даже наручные часы снимали. Голь на выдумки хитра!

Профессор внимательно выслушивал жалостливые истории «детей простых рабочих и крестьян». Рассказы о жизни в коммуналке с отцом-инвалидом, кучей братьев и сестёр и крошечной пенсией трогала сердобольную душу экзаменатора. После таких историй он даже двоечникам неуды не ставил, лишь вздыхал, понимая, как тяжело живётся бедным студентам.

Лекции Арабаджиева мы посещали аккуратно, а на консультации перед экзаменом являлись в полном составе, зная о прекрасной зрительной памяти строгого преподавателя. Как-то раз на экзамене все дружно поднялись, приветствуя вошедшего профессора. Арабаджиев махнул рукой, разрешая присесть. Поздоровавшись с нами, поднялся на кафедру и вдруг спросил у притихшей аудитории:
– Ну-с, молодые люди, кто из вас хочет «удочку» по физике?

В полной тишине мы переглядывались друг с другом, гадая, что же на этот раз затеял наш профессор. Ведь заветной «удочки», то есть тройки, большинству из нас хватило бы за глаза.

И тут Шура Грошев, весёлый и краснощёкий красавец из Тольятти, вдруг встал и улыбнулся:
– Я хочу три балла, профессор.
– Ну так давайте сюда вашу зачётку, смельчак.

Всё с той же улыбочкой наш Шурка подошёл к преподавателю и протянул ему зачётную книжку. В полной тишине профессор на наших глазах поставил ему три балла, затем встал, сделал несколько шагов к окну и с третьего этажа выбросил Шуркину зачётку в открытую форточку! Дело было зимой. Внизу под окнами нашей аудитории проходили трамвайные пути.
– Молодой человек, любую оценку надо зарабатывать трудом, – изрёк Арабаджиев. – Вон отсюда!

Покрасневший будущий капитан теплохода класса «река – море» Шура Грошев под наш хохот выскочил из аудитории.

Сам процесс сдачи экзамена по физике у Арабаджиева был отдельной песней. Проходил экзамен с утра и до позднего вечера. Студенты по четыре-пять человек заходили в аудиторию, брали билеты и начинали готовиться. Минут через пятнадцать экзаменатор пальчиком подзывал первого студента к себе. У ног Арабаджиева располагалась большая корзина для мусора. Всё, что бедный учащийся успел написать по вопросам билета, профессор брал из его рук, комкал и нещадно выбрасывал в корзину. А затем спрашивал:
– Ну что, коллега, поговорим о физике?

Говорить о физике с доктором технических наук, лауреатом всяческих премий и автором бессчётного количества научных трудов, скажу вам, было тяжеловато. Через пять минут заикавшемуся от ужаса студенту Арабаджиев предлагал написать какую-либо физическую формулу, а затем объяснить, что означают в ней все эти альфы, беты, гаммы. Если студент застрял, забуксовал хоть немного, профессор шёпотом выносил свой приговор: «Вон!»

Вылетаешь в коридор, а там такие же бедолаги, как и ты, уже учат формулы. Пять, шесть раз в тот же день заходим по очереди к Арабаджиеву на переэкзаменовку. Формулы учить было сложно – их за семестр набиралось штук по сто. Вот и сидишь, штудируешь их в коридоре. Получали мы заветную «удочку» лишь к вечеру, кто с пятого раза, а кто и с седьмого.

В тот поздний вечер в аудитории оставались только два студента. Выспрашивал-выспрашивал у них формулы профессор, а сам, видимо, уже устал. И говорит этим несчастным:
– Ну что, хотите оценку получить? Двадцать раз вокруг моего стола, бегом марш!

Один вскочил и давай бегать. А второй, Коля Усенко, стоит и с места не двигается.
– А ты чего стоишь? – удивился Арабаджиев.
– Профессор, я не понял – а с каким ускорением бегать?
– О, – изумился профессор, – выходит, ты в физике что-то соображаешь? Давай сюда зачётку.

Николай Усенко получил оценку и вышел в коридор дожидаться своего товарища, пока тот наматывал двадцать «кругов почёта».