После первого раза Мишка даже предложил выйти за него замуж, но что-то у нас не склеилось, кажется, у меня была тогда «незавершёнка» с другим мужчиняой.

И вот теперь, спустя пятнадцать лет, мы с Мишкой решили повторить наш совместный опыт, и снова на моей территории. И у нас получилось, йес! Мы сделали это! Мы сделали это в ванной и в туалете.

Вообще-то я говорю о ремонте. А вы о чём подумали?

С ремонтом у меня всегда были странные отношения. Первый свой самостоятельный ремонт я сделала лет в восемнадцать, хотя на ремонт это походило мало, скорее это смахивало на бытовое хулиганство. До сих пор не могу понять, как мама мне позволила такое надругательство над квартирой.

Но времена тогда были смутные, мятежные, молодой организм требовал неформального подхода к жизни. И я подошла к ремонту именно таким образом.

Начала со своей комнаты. Скучные советские обои с унылыми цветочками я заклеила другими советскими обоями, но перелицевав их обратной стороной, то есть изнаночной, на которой рисовала гуашью и акварелью страшные вещи! Например, дьявола и прочую нечисть из «Мастера и Маргариты» (очень увлекалась тогда Булгаковым), чёрные ночные крыши и башенки Москвы, а также цитировала на обоях Ницше, Фрейда и Сартра, нагло перемежая их собственными перлами.

Над дверью моей комнаты красовалась вызывающая надпись: «Погостили, пора бы и честь знать!»

Конечно, данный призыв был адресован моим многочисленным лихим друзьям, с которыми мы дружно над ним хохотали, и никто из них не собирался знать никакой чести, зависая в нашей квартире с ночи до утра и снова до ночи, а гостеприимная мама, которой, откровенно говоря, не хватало сильных впечатлений в её взрослой жизни, только успевала заносить-выносить в мою ужасную комнату тарелки с разнообразной снедью, подслушивать наши дерзкие разговоры, весело похихикивать и вставлять такие умопомрачительные фразочки, что компания восторженно выла: «У тебя мировая мама!»
А ей только этого было и надо.

Но когда я со своими низкохудожественными экзерсисами перешла в родительскую комнату, а затем и в кухню, мама взбунтовалась.

– Кутя, зачем ты перепачкала холодильник?
– Мама, эти размашистые алые мазки – ликующий вопль перестройки!
– Кутенька, я не могу жить с такими воплями, мне всё время кажется, что на холодильнике кого-то долго и жестоко пытали, а потом прикончили!

Моя мама обладала не только особенным юмором, но и диким испанским темпераментом. Когда мы с ней ссорились, мужчины и домашние животные спасались бегством.

В одну из таких ссор я исчерпала все аргументы и полила маму холодной водой из чайника, мокрая мама бросилась к кухонной мойке, чтобы снова наполнить чайник уже по мою душу. «Только попробуй зайти на кухню!» – кричала она мне, удирающей, вслед.

Моя беда заключалась в том, что мне действительно зачем-то очень понадобилось вернуться в кухню, но я знала, что мама там затаилась с чайником, полным воды. Тогда я полезла на антресоли, достала сумку с пляжными принадлежностями и вернулась в кухню в плавательной маске, трубке, резиновой шапочке и ластах.

Мама стойко поджидала меня с чайником за углом, но, увидев в таком обмундировании, выронила чайник и принялась хохотать.
О, у меня была изумительная мама!

Но вернусь к моему первому ремонту. Потолок в моей комнате был отдельным шедевром. Я не особенно утруждала себя поисками живописных решений, просто макала кисти в баночки с разноцветной гуашью и стреляла краской вверх. Получалось что-то вроде салюта, который жизнерадостно покрывал жёлто-красно-зелёными брызгами не только потолок, но и моё лицо, волосы и одежду. Маме тоже досталось, когда она решила полюбопытствовать, заглянув в мою комнату в самый разгар процесса.

К вечеринкам я готовила и пол, густо устилала паркет свежесорванной травой из леса, вдоль стен в вазах и банках расставляла гигантские лопухи и прочие дикие растения высотой под самый потолок, а в траве выкладывала десятки плавающих свечей и зажигала их.

Под надрывные песни Кинчева, Шевчука и Цоя мама приносила гостям очередные дымящиеся блюда, мы ставили их прямо на пол, в траву. А потом гости брали краски и писали на стенах свои нетленные послания к Вечности.

В такую шизофреническую комнату, когда я уже переехала в бабушкину квартиру, мама вселила квартирантов, благопристойную семью из Нальчика. После первой же ночёвки мать нальчикского семейства взмолилась: «Евочка Ивановна, можно, мы сделаем другой ремонт?! Нам там очень страшно!»

Особенно квартирантов тревожила надпись над дверью: «Погостили, пора бы и честь знать!» А ведь они уже заплатили за месяц вперёд.

Свои гуашевые эксперименты я продолжила и в бабушкиной квартире. Но в данном случае инициатором выступил именно Мишка. На гуаши мы с ним и сошлись.

Мы с Мишкой были однокурсниками, вместе учились на актёрском во ВГИКе, а я всегда утверждала, что актёры – универсальные специалисты. Мишка мог всё: писать сценарии, играть джаз, сколачивать и реставрировать мебель, придумывать и строить декорации, стоять за камерой, воспитывать чужих детей и собак, ставить унитазы и класть плитку, подавать руку при выходе из трамвая, готовить еду, таскать сумки и ставить палатки, он даже сшил мне роскошные брюки, красил мои волосы и делал мне стильные стрижки, он умел курить сигары и выдавать себя на светских тусовках за демократичного миллионера.

Но мы были бедны как церковные крысы, денег на цивилизованный ремонт в сталинской коммуналке на Кутузовском у нас не было, а старой засохшей гуаши было ещё завались. Моя мама работала воспитательницей детского сада, и всё списанное там, как Плюшкин, тащила домой.

Мишка рассудил, что если мы купим несколько литров белой водоэмульсионки, то разноцветная гуашь послужит знатным колером.
Мы содрали бабушкины обои, профессионально зашпатлевали и ошкурили стены и принялись за покраску. Я разводила засохшую потрескавшуюся гуашь, Мишка мешал её с водоэмульсионкой. Первая стена у нас получилась тёмно-зелёной, как столы в порочном казино.

Я смотрела на неё ровно час и вдруг разрыдалась: «Миша, давай перекрасим! Этот цвет несовместим с жизнью, он калечит мою психику!»

Мишка долго ворчал, что моя психика сама калечит всякую психику, но всё-таки сдался, и мы перекрасили стену в лимонный, и это было хорошо.

В моей комнате, как у всех приличных людей, было четыре стены.

Вторую стену мы сделали сочно-синей, третью – оранжевой, а четвёртую – уже не вспомню какой, но за старой чугунной батареей под окном я окрасила стену алой эмалью и пустила по ней жёлтых фавнов со свирелями и коз, срисованных с Пикассо.

Во всём этом оглушительном импрессионизме существовали чёрный бабушкин буфет, похожий на собор Парижской Богоматери, старинный трельяж и круглый стол, на который я заказала круглое стекло и выложила под ним столешницу старыми открытками с барышнями в чулках и корсетах, засушенными цветами и марками разных стран.

О, это было упоительное творчество: на всю квартиру дребезжал старый джаз, мы танцевали, я строчила на печатной машинке какие-то истории, мы мазали друг друга краской, врали друг другу про себя какие-то сногсшибательные любовные романы и делали ремонт.

Окно, обрамлённое сшитыми вручную шторами из серого льна, было в старой деревянной раме, на остальных окнах престижного дома уже царил белый пластик.

Мы выкрасили рамы в ярко-жёлтый не только изнутри, но и снаружи, и я до сих пор не понимаю, как меня не оштрафовали за уродующий вид фасада сталинского дома, на первом этаже которого располагался дорогущий бутик, где отоваривались шиншилловые девицы и столичные геи, а также мировые звёзды (как-то, выбежав в ларёк за сигаретами в халатике и тапках, я столкнулась с Пласидо Доминго), под моим окном два раза в день проезжал президентский кортеж с эскортом милиции и мотоциклистов.

Но всё это были мелочи. Главное, что против нашего отчаянного ремонта не был мой сосед по коммуналке, алкоголик Коля, он даже приветствовал такой авангардный взгляд на жилище. Особенно его трогало, когда я в приступах перфекционизма, обмывая окна по весне и осени, вылезала по подоконнику наружу и мыла на фасаде дома монументальную сталинскую лепнину. А ведь это, я вам скажу, не дули воробьям крутить, всё-таки седьмой этаж над уровнем мирового океана.

Мои товарищи, бредя по Кутузовскому проспекту в театр Петра Фоменко и глядя на моё окно, ярко орущее на фоне белого пластика соседей, говорили друг другу: «А не зайти ли нам после спектакля с бутылочкой вина в это жёлтое окошко?» И заходили, через дверь, разумеется.

Мой сосед Коля даже предложил разукрасить и его комнату, а также места общего пользования в разные цвета, с условием, что мы с ним поженимся и коммуналка превратится в полноценную семейную квартиру, а за это он обещал бросить пить и смастерить много полочек для моих книг.

У Коли был столярный дар, он делал полочки в немыслимом количестве, они занимали все стены в его комнате, а стены были четырёхметровой высоты, на этих полочках стояли в таком же немыслимом количестве зажигалки разных форм и размеров, которые Коля коллекционировал.

Но я не хотела объединяться с Колей, потому что вёл он себя неспортивно. Приходил по вечерам с большим количеством товарищей – вернее, как приходил, от лифта к квартире они уже ползли, я даже не понимаю, как они умудрялись отпирать дверь, находясь на уровне плинтуса, а потом, не доползая до его комнаты, засыпали, как стая тюленей, вдоль нашего длинного коммунального коридора.

А однажды, когда в моей комнате ещё жила бабушка, Коля заявился к ней ночью в трусах, дошёл до окна и искренне пописал на штору.

Нет, я не хотела за Колю замуж.

Но однажды к Коле пришла женщина с ребёнком и стала у нас жить.

Коля действительно бросил пить, а женщина быстро обозначила мою территорию. С её прихода в ванной нельзя было мыться, там вечно было замочено бельё, её кухонные столы воинственно заняли все удобные места у плиты, а сама плита была чётко поделена пополам.

Если прежде я мыла всю её варочную поверхность, то теперь Колина женщина принципиально мыла только половину и внимательно следила, чтобы я не нарушала коммунальную границу.

И мы порешили разъехаться, тем более что у меня как-то внезапно появился сын Стёпка.

Так сложилось в нашем семействе, что плодимся и размножаемся мы на Кутузовском в коммуналках (на том же проспекте, но в другом доме, когда-то родилась и я), а взращиваем потомство на ВДНХ.

Рядом с родителями, на ВДНХ, я и купила бэушную двушку на половину денег от продажи нашей, как выяснилось, дорогущей коммуналки в сталинском доме.

Я никогда не перестану тосковать по прежнему дому, под окнами которого в Новый год вырастала нарядная ёлка высотой до третьего этажа, с упряжкой оленей и повозкой, заполненной фальшивыми подарками, иллюминацией, протянутой через проспект от нашего дома к бывшему брежневскому (брежневский дом – знаменитый дом №26 на Кутузовском проспекте, в котором проживал Л.И. Брежнев), на балкончик которого в любое время года выходила таинственная женщина с полотенцем на голове, чашечкой кофе в руках и сигаретой, а по ночам все окна её безразмерной квартиры светились, и невозможно было не засматриваться, как два силуэта, её и какого-то мужчины, занимались любовью, в порывах страсти перемещаясь по анфиладе комнат.

А как шумел за окнами Кутузовский проспект! Не получалось нормально разговаривать и смотреть телевизор, если летом были распахнуты окна.

Та моя комнатка до сих пор снится мне по ночам, и хотя я прожила в ней совсем немного лет, именно она ассоциируется у меня с понятием «дом».

И нагрянул новый ремонт в новой квартире. И надо же быть такой глупой, чтобы поссориться со всеми своими мужчинами (мужем и друзьями) в момент переезда, накануне ремонта!

Нас с десятимесячным Стёпкой перевёзли с вещами в новый дом, сказали несколько напутственных слов, помахали ручкой и отчалили. И мы остались в лабиринте тюков и коробок вдвоём даже без электричества, к тому же коммунальщики отключили горячую воду.

Но воистину, то, что нас не убивает, делает нас сильнее!
Во-первых, за месяц ремонта я сбросила килограммов десять.
Во-вторых, откуда ни возьмись появилась куча помощников.
В-третьих, я почувствовала себя такой взрослой и свободной!
В-четвёртых, наш папа одумался, у нас случился новый медовый месяц, в финале которого папа отправил нас отдыхать на море и сам доделал начатый мной ремонт.

Но до этого я со Стёпкой на пузе, с двухметровыми досками под мышками и рюкзаком красок и инструментов за спиной по два раза в день таскалась со строительных рынков на общественном транспорте, затем готовила еду работникам, потом помогала им в ремонте, после их ухода мыла квартиру, и с утра начиналось всё заново.

Сейчас мне кажется, что это было так романтично!

Например, ступенька у порога в прихожей.

Чёрт их знает, почему бывшие владельцы так странно высоко над полом поставили входную дверь и приделали к ней внутри жилища ступеньку, которую растоптали до полного уничтожения. Но ступеньку требовалось восстановить.

За этим вопросом я обратилась к рабочим, которые возводили горбатые мостики у нас в районе, над рекой Яузой.

Рабочие почему-то посмеялись надо мной и направили в аптеку.

В аптеке тоже шёл ремонт. Там мужики клали плитку.

Аптечные мужики сказали, чтобы я пришла к ним после полуночи, потому что они были рабами и днём за ними следили надсмотрщики, а ночью они могли выйти из аптеки и вынести смеси и инструменты.

Их аргументы меня не очень убедили, полночи я боялась, пришла к ним с кухонным ножом и, глотая слёзы, сразу предупредила, что если они задумали что-то дурное, то у меня есть нож.

Один из аптечных мужиков сказал, что у него такая же дурная любимая жена на родной Украине и ребёнок, он сделал мне ступеньку совершенно бесплатно, а потом ушёл с рассветом, даже не попив чаю.

Прошло ровно десять лет. Я отправила сына в поход с его повзрослевшим папой и призвала к себе Мишку, с которым мы давно уже помирились.

Теперь Мишка не звал меня замуж, но, ремонтируя ванную с туалетом, мы почти не расставались и спали в одной постели, как брат и сестра.

Как-то, расчувствовавшись, я шепнула ему ночью на ухо, что ни один нормальный человек не поверил бы, что два половозрелых, разнополых и даже симпатичных человека целомудренно спят под одним одеялом две недели, на что Мишка мне ответил: «Меня никогда не интересовали нормальные люди».

И мы сделали это! Мы сделали это в туалете и в ванной!

Вообще-то я хотела написать про ремонт. А получилось – про жизнь…