«К ноге» – значит, третья стадия пошла», – автоматически отметила женщина и, выхватив из духовки противень с мясом, поспешила на зов.

Она давно пронумеровала все стадии отношений с мужем. Первая – холодное безразличие, сопровождаемое лаконичными распоряжениями. «Обедать давай!» «Погладь рубашку». «Где сигареты?» Эта стадия символизировала мир и покой в семье.

Вторая – взрывы раздражения, начинающиеся со слова «опять». «Опять ключи потеряла, дура безмозглая?!», «Опять чашку разбила?», «Опять вермишель забыла промыть, идиотка?!» «Толик прав, – покаянно думала в такие моменты Наташа, – как хозяйка я – полный ноль. Даже без палочки».

Третья стадия – насмешливая издёвка – наступала, как сейчас, после трех рюмок водки.

Для четвёртой муж должен был выпить как минимум бутылку. Тогда он становился обиженно-плаксивым, жаловался на жизнь беспросветную, на бессовестного начальника депо, наглых пассажиров и вспоминал какую-то Римму с базы, которая хотела купить ему «Волгу» и поехать с ним в Сочи, а он, дурак, польстился на эту козу безголовую, Натку.

После пятой ей приходилось даже в жару надевать платья с длинными рукавами и носить тёмные очки. К счастью, случилось это всего три-четыре раза.

– А вот и мясо по-французски, – пропела Наташа, освобождая на столе место для противня.
– Что, даже с майонезом? Где достала? – поинтересовалась плановичка Ольга, подозрительно разглядывая блюдо.
– Пахнет обалденно! – произнесла полненькая девушка, пришедшая с Олегом.
– Это ещё ничего не значит, – фыркнула Ольга. – Новогодние Наткины пирожки тоже пахли, только есть их нельзя было. Видишь ли, хозяйка наша перепутала немножко. В пирожки засунула форшмак, а на хлеб намазала сырой мясной фарш и петрушкой прикрыла. Так что Гришка успел половину бутерброда слопать, прежде чем понял, что к чему. А потом из сортира два часа не мог выйти.

Все рассмеялись, и Наташа вместе со всеми. Она покаянно вздыхала и разводила руками, всячески демонстрируя, что осознала свой промах и полностью поддерживает право гостей на критику.

Но безымянная девушка храбро сунула в рот кусок мяса и зажмурилась.
– Божественно!

Вслед за ней взялись за горячее и остальные. Даже Ольга снизошла. Толик, убедившись, что жена на этот раз не опозорилась, приосанился, тяпнул стопку водки, не дожидаясь тоста, и гордо заявил.
– Вот таким вот образом, Ольга Андреевна! Пирожки любая сельская баба состряпает. А у нас и мясо по-французски, и стишки мы пишем. А ну-ка, супружница, почитай чего-нибудь новенького. Для пищеварения.

Наталья ждала и боялась этого момента. Ждала, потому что родившиеся стихи просились на волю. А боялась, потому что полупьяной компании её зарифмованные мысли и чувства не были ни понятны, ни нужны.
– Чуть позже, ладно? – робко шепнула она мужу.
– Ты тут мне не выделывайся! – гаркнул Толик. – Я сказал: читай!

Женщина достала из буфета и начала судорожно листать растрёпанную тетрадь, отыскивая стихи попроще, которые не вызовут раздражения у собравшихся. «Почитаю детские, – решила она, – два-три. Не больше». Но, как всегда, увлеклась, прочитала не меньше пяти стихотворений и сконфуженно смолкла, лишь услышав сдавленный смешок.

– Ну ты даёшь, подруга! – расхохоталась уже в полный голос Ольга. – Карусельные лошадки у тебя мечтают по полям бегать. Совсем чеканулась?
– Это образ такой, – пролепетала поэтесса, – если хотите, символ.
– Да-а? – с деланным удивлением протянула Ольга и осторожно поправила пышный парик. – А улитка, которая хочет стать брошкой на платье маленькой девочки, тоже символ? Да я такую гадость и в руки не возьму, не то что на платье прикалывать.
– Действительно, – солидно откашлялся Олег. Он учился заочно в политехническом и считался в троллейбусном депо, где трудилась вся их застольная компания, человеком интеллигентным. – Странные стишки.
– Но это же детские, – пыталась объяснить Наташа.
– Детям такие, извиняюсь, конечно, вирши тем более не подходят. Их надо воспитывать, чтобы взрослых слушались, учились хорошо, были готовы, как говорится, к труду и обороне, – авторитетно заявил электрик Гриша.
– Точно, – подержал его нездорово полный, одышливый Виктор. – А то молодёжь такая сейчас пошла! Вон у Аркаши дочке пятнадцать лет, а она с моряками уже гуляет. Причем не с нашими, а с иностранными. Я ему говорю: «Смотри, Аркаша…»
– Это ты про какого Аркашу? Косого?
– Не, почему косой? Он не косой. У него ещё мотоцикл с коляской.
– На таких только селюки ездят, – хмыкнул водитель Валера и приобнял плановичку. – Разве уважающая себя девушка сядет в коляску?
– Ни за что! – с жаром воскликнула Ольга. – Он, может, в этой коляске буряк возил. Или вообще подсвинка. А потом я туда буду садиться? Ни за что!

Забытая всеми Ната тихонько встала и поплелась на кухню. «Как ночь беззвёздная длинна», – опять зазвенела в голове строчка. – Длинна – полна, страшна, до дна…» Она повернулась к столу за чайником и вскрикнула от неожиданности. Прямо за её спиной стояла девушка Олега.

– Зачем вы читаете им стихи? – зло спросила она.
– А что, вам не понравилось? – повесила Наташа на лицо простодушную улыбку.
– Стихи замечательные. Я, правда, не специалист, но поэзию очень люблю. Только этим людям она, простите меня, до лампочки. «Аркаша Косой», «буряк», «с моряками гуляет» – вот их уровень. А вы им такие сложные, я даже сказала бы, утончённые метафоры предлагаете.
– А кому их предлагать? Я на релейном работаю. Там у меня, знаете, тоже поклонников не наблюдается.
– Слушайте, – воодушевилась вдруг девушка, – у меня подруга в литстудию ходит. Почему бы и вам туда не записаться?

– Да ну, зачем? Ни к чему всё это, – слабо отбивалась Наташа, со сладким ужасом ощущая, как в мечтах вырисовывается маленькая студия, освещённая только лампой с уютным абажуром, вокруг стола – непременно овального – сидят юноши и девушки и завороженно её слушают. А руководитель – немного похожий на Блока, – прикрыв длинной сухой ладонью глаза, кивает, подчиняясь ритму её стихов.

Остаток вечера прошёл как в тумане. Гости болтали, забыв о хозяйке, спорили, смеялись, пели свою любимую «эх, раз, чешуя, не поймал я ни… чего…» Муж, стремительно перескочивший в четвёртую стадию, рассказывал о юной деве за рулём голубого «жигулёнка», которая застряла рядом с его троллейбусом в пробке. Бесстыже уставившись на него, Толика, она обнажала коленки и расстегивала блузку, так что даже лифчик был виден.

– Эх, если бы не рожа моя! – ныл он, хватая себя за изуродованную щеку и остаток уха.

А Ната, перемывая посуду, мысленно отбирала стихи, которые прочитает похожему на Блока руководителю студии, вела с ним умные разговоры, даже немного кокетничала.

Любительница поэзии, носившая непритязательное имя Валя, позвонила через три дня и сообщила, что занятие литстудии состоится в ближайшую пятницу и что руководитель Евгений Станиславович предупреждён. Наталья тут же запаниковала. Отнесла сапоги в починку, купила у Верки-спекулянтки перламутровую губную помаду и вывалила из шкафа все свои вещички, пытаясь продумать достойный наряд. «Эх, мне бы синенький кримпленовый костюмчик, как у Ольги», – вздыхала о несбыточном. К счастью, супруг, работавший эту неделю в ночь, не видел её терзаний.

…Всё в студии, расположенной в ДК строителей, было именно таким, как она мечтала. Даже лучше. Потому что Евгений Станиславович, похожий, правда, не на Блока, а на Фета, только без бороды, заперев дверь на ключ от вездесущего коменданта ДК, зажёг на столе свечи. И стандартный кабинет с казённой мебелью почти что превратился в литературный салон. Представив Наталью собравшимся, он попросил её рассказать о себе.

– Мне тридцать пять лет, – сообщила смело женщина. – Окончив школу, я поступила на филфак. Потом так получилось, что вышла замуж и учёбу забросила. Работаю на релейном заводе в ОТК. Пишу лирику, детские стихи. И меня очень привлекают сонеты. Написала три венка. Пока нигде не печаталась.
– Сонеты? Но ведь это сложнейшая поэтическая форма с незыблемыми канонами. Вспомните, друзья, – обратился руководитель к студийцам, – мы же с вами осенью разбирали сонеты Брюсова.
– А-а, точно, – привстала девушка с детским личиком. – «Бывают миги тягостных раздумий, когда душа скорбит, утомлена…»
– Верно, – одобрительно кивнул Евгений Станиславович. – Ну что же, милая Натали, мы готовы вас слушать.
– Я, наверное, с лирики начну? – неуверенно предложила она.
– Нет-нет, мы хотели бы познакомиться именно с сонетами.

Наташа кивнула и развернула непослушными руками тетрадь. Читала она хорошо. Сдавленный от волнения голос вскоре выровнялся, прихотливые рифмы звучали полнозвучно и плавно. Приободрённая доброжелательной тишиной, она прочла весь венок из пятнадцати стихов, счастливо выдохнула, повернулась к Евгению Станиславовичу, ища одобрения, и увидела странный взгляд, устремлённый на неё в упор.

– Всё? – спросил он сухо.
– Э-э… У меня ещё два венка и лирика. И детские есть.
– Довольно, – отрезал тот.

Резко встал. Включил свет, показавшийся чересчур ярким. Задул свечи. И только после этого повернулся к Наташе.

– Благодарим за мастерское чтение. А теперь извините. У нас есть план занятий, и нам нужно его придерживаться.

В первое мгновение она даже не поняла смысла слов. Обвела беспомощным взглядом студию, но все вокруг щурились, морщились, даже потягивались, и ни с чьими глазами ей встретиться не удалось. Наташа суетливо заскребла ногами, пытаясь подняться.

– Да-да, конечно, – бормотала она с жалкой ненужной улыбкой, – извините. Спасибо огромное.

Выскочила за дверь, добежала до конца коридора, куда-то свернула, поднялась по лестнице и оказалась в каком-то неприглядном закутке, где стояли строительные козлы и обляпанные белым вёдра.

– Да что же я за дура бестолковая, – всхлипнула она и без сил опустилась на ступеньки.

Привыкшая подгонять всё происходящее к литературным образам, она чувствовала себя Наташей Ростовой, которую вместо триумфа с позором выставили с первого в её жизни бала за то, что нарушила какие-то неведомые ей правила поведения в свете.

Вернулась домой совсем разбитой. И, тем не менее, взялась за ненавистную работу – чистить покрытые слоем жира сковороды. Очистка была в самом разгаре, когда раздалась телефонная трель. В трубке звенел высокий от злости голосок Вали.

– Я уже всё знаю. Разругалась с Танькой вдрызг! Представляете, она ещё обвинять меня пыталась. Говорит, прислала какую-то графоманку с крадеными стихами.
– Крадеными?! – вспыхнула Наташа. – Я ничего не крала! Это мои стихи!
– Я знаю! – воскликнула Валя. – Просто они там все идиоты! А Евгений Станиславович вообще клоун! Напечатал три стишка в районной газете и мнит себя мэтром.
– Но почему они меня заподозрили?
– Ну, Станиславович этот заявил, что не может работница релейного завода, да ещё с такой… своеобразной внешностью, писать сонеты. Точно, у кого-то стащила и выдаёт за свои. Ну а студийцы что, он для них авторитет, они ему в рот заглядывают!

Опозоренная поэтесса окаменела. Она не имела иллюзий касательно своей внешности. Слишком крупная голова сидела на короткой шее, маленькие невнятного цвета глаза терялись под чрезмерно развитыми надбровными дугами, широкий папуасский нос завершал портрет, который не спасали ни её хорошая кожа, ни густые волосы, ни красивого рисунка губы.

А Валя всё не успокаивалась.

– Ничего! На клоуне этом свет клином не сошёлся! Наташа, давайте я приду завтра, мы с вами всё обсудим и решим, что делать дальше.
– Завтра никак, – мотнула головой Ната. – По субботам у нас гости. Нужно убирать, готовить…
– И вы опять будете читать им стихи, – прокурорским тоном произнесла Валя.
– Если Толик захочет.
– Да Толик ваш вообще сволочь! – взорвалась девушка. – Он же издевается над вами! И гостей на вас натравливает! Почему вы позволяете себя унижать?!
– Вот что, Валя, – твёрдо заявила Ната, – вы ещё девушка молодая и много чего в этой жизни не понимаете. Никто вам не давал права оскорблять моего мужа. Он, если хотите знать, настоящий герой.
– Да что вы говорите?! И какие же подвиги он совершает в своем депо? Вежливо обилечивает пассажиров и объявляет все остановки?
– Не смейте! Вы даже не знаете, у какого человека были в гостях! Однажды загорелся его троллейбус. Он немедленно открыл все двери, причём одну пришлось выбивать, и он сломал ключицу. А когда все пассажиры были спасены, обнаружил, что на заднем сиденье осталась потерявшая сознание старушка. Он бросился в пылающий троллейбус и вынес её на руках. Толик страшно обгорел, перенёс восемь операций. И всё равно всех последствий убрать не удалось. Вы ведь сами видели его щёку, и ухо сгорело почти полностью.
– Извините, я не знала, но его отношение к вам, согласитесь, безобразное.

– Да вы себе представить не можете, каким он был! Толик ведь на троллейбус временно сел. Он в «Совтрансавто» оформлялся, должен был за границу ездить. А после всех этих дел ему, конечно, отказали. Там даже к внешности требования высокие. Знаете, какие девушки возле него увивались? Но когда это случилось, все улетучились. Одна я осталась. Вот он на мне и женился. Несмотря на мою внешность и на то, что хозяйка я никакая.
– Да он на руках должен вас носить за то, что вы его не бросили!

– Не лезь в мою семью! – закричала Ната, теряя остатки терпения, бросила трубку и глухо зарыдала.

Суббота была обычной. Наташа забыла положить селёдку в «шубу», и все над ней смеялись. Зато читать в этот раз не заставили. Вместо этого плановичка Ольга начала во всеуслышание рассказывать, как Толик подкатывает ко всем женщинам, работающим в депо, но ему отказывают даже кондукторши-пенсионерки. А пьяный Толик молодцевато выпячивал грудь.

– Всё равно своего добьюсь! Одна попробует – и такую рекламу сделает, все мои будут! Давай, Олька, ты – первая. Не пожалеешь!

Наташа заперлась в ванной и сидела там до тех пор, пока гости не разошлись. Вышла, только услышав раскатистый храп мужа. Взяла сумку, с которой ходила за овощами, побросала в неё вещички и вышла из дому в туманную мглу. Дошла пешком до железнодорожного вокзала, обречённо уставилась на расписание.

Ехать ей было не к кому. Свалиться на голову маме, вышедшей замуж три года назад за москвича с пропиской и трясущейся над мужем, было невозможно. Подруг у неё не было. «Анапа, Белгород, Брест, Киев, Нижний Тагил, Уфа, Херсон… Будто в города играю, – подумала она, не отрывая глаз от расписания. – Не всё ли равно, куда ехать. Чего-чего, а заводов у нас в Советском Союзе много. Трудовую попрошу почтой выслать, устроюсь на любое предприятие, где дают общежитие. А в первые же выходные поеду за город и сожгу тетрадь со стихами. Хватит».

Некрасивая, плохо одетая женщина побрела к кассе и стала в очередь.

Она не знала, что ребята из литстудии, впечатлённые её стихами, потребуют, чтобы «мэтр» показал, у кого Наталья могла украсть сонеты, или извинился перед ней. Что Валя возьмёт штурмом местное отделение Союза писателей и убедит критика, отвечающего за работу с начинающими авторами, принять Наташу, а он, услышав пару строф, которые запомнила Валентина, изумится и пообещает автору удивительных сонетов максимальное благоприятствование. Что Толик, проснувшийся в неприбранной квартире, будет обрывать телефон милиции, требуя вернуть его законную супругу, и решит раз и навсегда покончить с еженедельными посиделками и недалёкими гостями, которым какая-то дурацкая «шуба» важнее, чем поэзия. Что он найдет её в Челябинске и побожится никогда больше не обижать.
Она не знала, что её серенькое житейское счастье уже так близко, что не убежать.