– Ну что, герой, очухался?
Прямо над головой маячил кто-то в белом, а голос такой знакомый.
– Мишка?
– Узнал-таки. Уже лучше. Теперь спроси, где находишься.
– Ну?
– В родной больнице, и заметь, не на дежурстве. Как всегда, сачканул с ночного дежурства – и как тебе после этого верить?

Михаил, коллега из хирургии, пододвинул стул, сел и внимательно посмотрел на Андрея.
– Теперь давай вспоминать.
Ёлки, а ведь и правда в больнице. Десятая палата. Что за чушь? Андрей попытался сфокусировать взгляд на лице друга и не смог. Перед глазами всё кружилось, а в голове стучал молоток, да так резко, что он застонал.
– Что со мной?
– Сотрясение мозга. Средней тяжести – считай, повезло. Как из дома вышел, помнишь?

Они попытались вместе восстановить, собрать из рассыпанных кусочков картину вчерашнего вечера.

Вечер как вечер. Он хохотал, рассказывая жене, как принял стремительные роды прямо в машине.

– Представляешь? Она мне прямо в ладошку родила! Родные её привезли, а высадить не успели. Все акушеры заняты. У нас бывает такое, когда вдруг все вместе рожают, будто сговорились. Я выскочил, как был, в халате. Смотрю: из дверцы сапоги торчат. Как только успел руку подставить! Иначе бы клиент вывалился прямо на снег. Пацан выскочил да как завопит. Весь красный, взъерошенный, злой как чертёнок. Мол, что за условия, ёлки-палки, родить по-человечески не можете! И я его понимаю: из тёплого мамкиного живота прямо на мороз. Быстренько перерезал пуповину, а куда парня девать? Холодно. Снял халат, завернул его да под свитер сунул, как котёнка. Так до крыльца и добежали. А тут уже санитарки выскочили, женщину вывезли на каталке, так что всё в порядке.

Андрей встал и надел куртку.
– Куда на ночь глядя? – спросила жена.
– Ведро надо вынести. Воняет.
– И откуда такая страсть к чистоте? Что-то подозрительно… Сигаретку, поди, заодно запалить?
– А это, мать, уж как получится.

Он спустился во двор, в самом дальнем и тёмном углу которого громоздились мусорные баки. Уже на подходе увидел стайку тощих пацанов. Пританцовывая на морозе, прикалываясь и обмениваясь тумаками, они что-то между собой выясняли. Один из них, постарше и покрепче, отделился от группы, подошёл вплотную и спросил, хамовато улыбаясь:
– Закурить найдётся?
– Сейчас посмотрю.

Андрей не успел опустить руку в карман куртки, как его окружили, и он ощутил сильный предательский удар где-то ниже лопаток.
– Вы чего, ребята? Что вы делаете?

Удары посыпались один за другим. Они пинали его неумело, как мячик, держа руки в карманах и грязно матерясь при каждом ударе.
– Ребята, вы чего? Я детский врач, что вы делаете?

Тот, первый, не участвовал. Он стоял чуть в стороне, наблюдая и всё так же наглой ухмыляясь. Потом подошёл.
– А шапочка ничего себе. Откуда у врача? А, дядя? Врёшь поди. У тебя есть, а у нас нет. Несправедливо! Мы тоже хотим.

Он наклонился, поднял какой-то предмет, валявшийся у помойки, сорвал с головы доктора шапку и ударил.

Больше Андрей ничего не помнил. Да и это восстановили в основном по рассказам очевидцев. Один сосед курил на балконе, другой подошёл к окну задёрнуть занавеску. Это и спасло: соседи выбежали во двор, а хулиганы не стали их дожидаться. Андрей лежал на снегу без сознания. С него сняли шапку, часы и куртку.

– А в голове? Что у меня там? – спросил он Мишку, с трудом шевеля губами. Можно представить, сколько в него влили всякой всячины.

– Ничего страшного, гематома. Назначили… – коллега перечислил весь набор необходимых в таких случаях медикаментов, и Андрей с удовлетворением отметил, что всё назначено правильно. – Ты, главное, лежи и не дёргайся, сам знаешь. Покой и ещё раз покой.

Он провалялся в больнице три недели. Со второй зачастили следователи. Пацанов поймали в тот же день на рынке, где они совали в руки прохожих часы и куртку. Шапку успели продать.
Настал день суда. Выяснилось, что все нападавшие совершеннолетние, хотя там, в темноте, казались сущими задохликами. Боже, как противно, до тошноты, было смотреть на них, жалких, дрожащих, напуганных до соплей молокососов, которые всё валили друг на друга, а все вместе – на «главного», Ивана К.

Андрей воспринимал происходившее как простую формальность, которую нужно пережить, потому что ничто больше не могло ни удивить, ни потрясти его после недавней – всего неделю назад – встречи. Сначала он пережил сотрясение, потом – потрясение. И кто бы сказал, что тяжелее?

Проболев месяц, вышел на работу. Всё ещё мучили головные боли, и можно было посидеть на больничном, но надоело. Уж лучше работать, хотя наклоняться он совершенно не мог, а порой подводило и зрение.

Однажды в конце рабочего дня к нему подошла женщина. Симпатичная, хорошо одетая, средних лет, по виду служащая. Андрей уже переоделся и вышел в холл, когда она шагнула навстречу, как будто в пропасть. Ему меньше всего хотелось разговаривать, потому что даже простой разговор утомлял, но в глазах женщины застыло такое горе, что он остановился.

– Вы ко мне?
Она кивнула, и он жестом пригласил её в кабинет. Доктор видел ту отчаянную борьбу человека с самим собой, когда одна часть сознания советует собрать всё своё мужество и начать, а другая – убежать, забыть, захлопнуть дверь, пока не поздно. Наконец она откашлялась и начала тусклым, больным голосом, который так не вязался с ухоженной внешностью и модно зачёсанной гривкой светлых волос:
– Вы меня, конечно, не узнали. Но я напомню. Вы наверняка не забыли автокатастрофу на окружной пятнадцать лет назад.
– Пятнадцать? Да где ж упомнить. Я столько раз на аварии выезжал…
– А вы тогда не выезжали. Вы мимо ехали. Помните поворот на турбазу?

Конечно, он помнил. Был выходной, чудесный день начала лета. Приятель, бывший однокашник, работал врачом на турбазе, и они собирались у него время от времени дружной, ещё холостяцкой компанией. Он знал, что их ждали шашлыки, замаринованные опытными поварами, свежая зелень и овощи, а в холодильнике мёрз ящик пива. Хорошо!

Так и катил он по знакомой, пустой в этот час дороге, когда заметил в кювете искорёженную массу красного металла – всё, что осталось от машины. Дым или пар от распахнутого и неестественно задранного вверх капота и потрясший окрестности душераздирающий крик.

В таких ситуациях Андрей не думал. Просто в голове включался счётчик, отсчитывающий минуты чьей-то жизни. Успею? Резко ударив по тормозам, бросил машину на обочине, схватил чемоданчик первой помощи, с которым не расставался, и рванул к месту аварии.

Водитель, молодой мужчина, зажатый между сиденьем и рулём, был, видимо, вне опасности. Во всяком случае, в сознании. Женщина с разбитым лицом – тоже. Но то, что она прижимала к груди… Крохотное тельце с белым личиком и повисшими, как тряпочки, руками. Жив? Десятки раз прокручивая в мозгу ту историю, Андрей поражался, как правильно действовал в тот момент. Не зря их дрючили в институте и изгалялись на военной кафедре.

Несколько раз ребёнок оживал в его руках и вновь проваливался в бездну. И всё же он сумел продержать его до приезда реанимационной бригады на зыбкой границе, отделяющей жизнь от смерти. Младенца с матерью увезли в больницу, отцом занялась аварийная служба. Можно было ехать на шашлыки…

Зачем она вспомнила это через столько лет? Впрочем, бывшие пациенты порой приходят выразить благодарность, видимо, живёт где-то внутри эта потребность. Ну что ж, выразили – и хорошо. Андрей посмотрел на часы.

– Я не буду вас задерживать. Знаю, что у вас недавно была тяжёлая травма. Напали хулиганы.

Женщина замолчала. Вставая с кресла, он поднял на неё глаза и замер. Что это с ней? Её лицо вдруг сделалось белее снега, а губы мелко дрожали. Она что, в обморок собралась упасть?
– Я пришла затем, чтобы сказать: тот, кто на вас напал, Иван К., – мой сын. Тот самый мальчик.
Это был удар наотмашь. Он сел, часто дыша и физически ощущая этот страшной силы энергетический шок. В голове застучало, как тогда, после травмы. Охваченный гневом и болью, обидой, которую столько времени пытался задушить, он не знал, что сказать. Сколько раз сам об этом думал! Все пацаны были из ближайших кварталов, наверняка из бывших пациентов. Кого-то из них он держал на руках, смотрел горло, ставил градусник, старался шутить, чтобы унять слёзы.

А женщина продолжала всё тем же надтреснутым голосом:
– Я решила прийти к вам до суда, иначе не знаю, как пережила бы эту встречу. Я не смею просить прощения или снисхождения, он получит то, что заслужил, – если выбрал это, значит, там ему и место. Вы тогда подбежали в тот момент, когда у сына остановилось сердце, он вдруг так страшно побледнел и обмяк в руках. А я оглохла от собственного крика. Я кричала: «Ты не можешь сделать этого, Господи! Ты не можешь забрать его!» И тогда вы протянули руку. Мне почему-то врезалась в память ваша рука, она показалась мне огромной. Ваша рука, берущая сына, как будто рука ангела. Вы сказали: «Я врач».

Когда мы ехали, я держала Ваню на коленях. Была уверена, что в моих руках сын в безопасности. Я крепко его держала. Если бы только знала. Если бы знала, что при лобовом столкновении ребёнок в таком случае выполняет функцию подушки безопасности – ценою своей жизни спасает мать. Если бы знала! – женщина вздохнула, погрузившись в воспоминания. – Потом были больницы, диспансеры, физиолечение. Я оставила работу. Все силы, все мысли, средства – всё на него, только бы встал! Где-то здесь мы его и упустили. Я теперь поняла, – женщина горько усмехнулась, – что не зря в Библии написано: не сотвори себе кумира. Даже из собственного ребёнка, даже в такой тяжёлой ситуации. Мы сотворили. Исполняли каждое его желание, каждый каприз. Всё на блюдечке, всё самое новое, дорогое и лучшее – только скажи.

Потом банк, где работал муж, закрылся в кризис, и получилось, что мы сейчас живём на мою зарплату. Но я не жалуюсь. Да, нелегко, но это преодолимые трудности. Муж обязательно найдёт достойную работу, он и сейчас подрабатывает, где может, даже за инвалидом ухаживал! А сын не понимает, он знает только слово «дай». Дай путешествия, игры, спортзалы, тренажёры, компьютеры, все эти модные электронные штучки, что рекламируют по телевизору: дай! Мы иногда думаем, что вырастет – поймёт. Ничего не поймёт. Что заложено в детстве, с тем и живёт.

Она поднялась и вдруг рухнула на колени.
– Что вы!

Андрей подскочил, собираясь её поднять, она жестом остановила его.
– Позвольте мне на коленях попросить у вас прощения за то, чему прощения нет. За того мальчика, которого вы спасли от смерти, чтобы он потом вас ударил. Он мог вас убить. Я читала материалы следствия. Если бы соседи не выскочили и вы остались лежать на снегу, никто не знает, чем бы всё это закончилось. Было минус двадцать три! Когда бы жена спохватилась – она ведь думала, что вы курите с друзьями в подъезде. Я не знаю, как вы относитесь к православной вере, но молюсь за вас каждый день и буду молиться до конца моей жизни. Я вымолю прощение и у Бога, и у вас.

Странно, но после её исповеди Андрею стало легче. Как будто недостающий фрагмент встал в картину событий. В самом деле, его рана заживёт, а матери Ивана К. с этим жить, вспоминать тот момент, когда он взял в руки ребёнка, и представлять, как лежал без сознания на снегу в одной рубашке.

Они вышли вместе и у ворот обнялись, уже почти по-родственному. Он понял, что её материнское горе гораздо тяжелее того, что произошло с ним. На прощание она перекрестила его:
– Храни вас Бог! – и показалась ему в тот момент не модной и красивой, а пожилой, почти старой женщиной.