– Кирилл, не ожидал тебя увидеть с бородой и усами. Это для какой-то роли?
– Всё проще: я бриться не люблю. (Смеётся.) Но позволить это себе могу, только когда случается перерыв в съёмках. Недавно снимался в «Викинге», там требовалась борода, но меня брили и делали накладную. А всё потому, что параллельно работал на другом проекте, где мой герой – безбородый.

– Этим летом на «Кинотавре» в Сочи твоя картина «Настя» получила гран-при в конкурсе короткометражных фильмов. Ты такое ожидал?
– Пусть это покажется нескромным, но скажу, что фильм получился хороший. В то же время удивился призу, ведь фестивальные правила всегда какие-то запутанные. Если снимаешь что-нибудь «человеческое» – это называют устаревшим. Когда же на экране мелькает нечто непонятное – это новаторское кино, и оно получает приз. Я ожидал, что мой традиционный фильм посчитают слишком простым и ничего не дадут.

– Сюжет фильма о Насте – почтальоне, которая украла деньги у пенсионеров, – действительно кажется простым, не фестивальным. А зрителям такое кино нужно?
– Встречный вопрос: скажи, а фильм Валерия Тодоровского «Любовник» – это простая история или нет? С одной стороны, да, но там есть и своя философия. Хотя Валера сказал мне, что не стал бы сегодня снимать такое кино – этот жанр сейчас никому не нужен. Но я бы с ним поспорил: обыкновенные человеческие истории всегда интересны, нет ничего сложнее их. Иногда смотришь спектакль или фильм – столько «наворотов» режиссёр придумал, ничего непонятно. Зачем? Константин Павлович Худяков, режиссёр, которого я безмерно уважаю, говорит, что некоторые деятели таким образом зашифровывают пустоту. Они не в состоянии рассказать историю, вот почему и начинают накручивать лишнее. Кстати, на «Кинотавре» я показал пятиминутную видеопрезентацию своего будущего первого полнометражного фильма под рабочим названием «Икс-фактор» и тоже занял первое место. Теперь с особым усердием дописываю сценарий.

– Если бы ты сейчас писал сценарий о самом интересном периоде своей жизни, о чём бы он был?
– Наверное, это была бы история последних двух лет – начиная с моих тридцати трёх и до сегодняшнего дня, когда мне тридцать пять. За эти два года произошла большая внутренняя переоценка: я увлёкся медитацией, во многом изменил взгляды на себя, людей, взаимоотношения. В конце концов, проснулась любовь к себе! (Смеётся.) Осознал, что наше общество неверно устроено: человек постоянно кому-то должен, перед кем-то виноват, думает обо всех, только не о себе, – иначе его называют эгоистом. В результате живёшь жизнью других людей, а твоя собственная отодвигается на последнее место. И я это понял. Например, учусь технике отказа, пытаюсь говорить «нет». И хотя не всегда получается, я стараюсь. И ещё: почему мы сами себе запрещаем быть счастливыми? Сценарий, который сейчас пишу, – в том числе об этом. Пройдя множество препятствий, когда до поставленной цели остаётся лишь шаг, человек почему-то останавливается.

Нечто подобное у меня случилось перед «Кинотавром». Казалось бы, я сделал всё: написал сценарий, вложил свои деньги, собрал съёмочную группу, снял фильм… Помню, стою на балконе гостиницы в Серпухове, где проходили съёмки, курю и думаю: «Как интересно. Ведь не было даже идеи, а сейчас рядом со мной живёт группа в тридцать человек, и они снимают то, что я написал. И это реальность!» Так вот, приехал на «Кинотавр» с ощущением, что ничего не добьюсь, но потом сам себя спросил: «А почему ты решил, что недостоин награды?» Мне казалось, это случается только с другими.

В общем, не надо бояться, и всё получится. Мне мама в детстве постоянно твердила: «Ничего не бойся!» Теперь ситуация обратная: я часто повторяю ей те же слова. (Смеётся.)



– В одном из интервью ты сказал: «У меня огромное количество страхов, и с возрастом их становится всё больше». Что это за страхи?
– Наверное, в первую очередь боязнь сделать что-то неправильное. Но здесь мы снова возвращаемся к вопросу о работе над собой: для кого неправильно? Ты взрослый человек и сам принимаешь решения. Если и ошибёшься, это будет твоя ошибка.

А что касается фобий… Недавно шёл по Крымскому мосту, остановился, посмотрел на воду, и стало жутко: а вдруг сейчас прыгну? Возник такой безотчётный страх. Точно знаю, что нельзя сразу убегать, нужно постоять, пока не отпустит, – чтобы потом не повторилось.

– Прочитал твои интервью, где рассказываешь о детстве в Санкт-Петербурге, и сложилось впечатление, что ты был чуть ли не пай-мальчиком: ходил в танцевальный кружок, много читал. А где же хулиганство?
– (Смеётся.) И этого было достаточно. Например, однажды спалил свой подъезд. Мы подожгли бензин, и всё загорелось – почтовые ящики, двери квартир, краска на стенах. Прогорело до третьего этажа! За тот проступок меня даже хотели поставить на учёт в детскую комнату милиции, но вступились соседи, поскольку хорошо ко мне относились. А как мы дрались! Все тогда увлекались единоборствами и отрабатывали друг на друге приёмы. И пьянки были, когда меня, бесчувственного четырнадцатилетнего парня, приносили домой. (Смеётся.) Так что острых сюжетов хватало.

С другой стороны, у меня никогда не было серьёзных расхождений с мамой, я запоздал с переходным периодом, когда подростки конфликтуют с родителями. Это сейчас могу порой с ней поспорить, а тогда мы дышали в одном ритме.

– Ты не говоришь об отце. Почему?
– А он ушёл от нас, когда мне было тринадцать.

– И осталась такая обида, что не рассказываешь о нём?
– Никакой обиды нет. После его ухода из семьи мы увиделись лишь тогда, когда мне уже было тридцать, – папа нашёл меня через интернет. Мне стало интересно, мы встретились, но… То, что не виделись семнадцать лет, сыграло свою роль: я больше в нём не нуждался. Иногда созваниваемся, поздравляем друг друга с праздниками, но пока в своей системе координат я не нашёл для него места. Меня и брата воспитывали мама с тётей, и этого было достаточно. Например, они учили нас стирать. (Смеётся.)

– И танцам тоже.
– Конечно, ведь моя мама – преподаватель танцев. Правда, она учит бальным, а меня привлекали современные направления: рэп, хип-хоп. Но бальными танцами я занимался из-за девочек. Танцуешь в паре – возникает контакт и всё такое.

– Потом тебе эти занятия пригодились, ты же даже в ночных клубах танцевал.
– Да, в стиле гоу-гоу (танец для развлечения посетителей. – Ред.). Это было, когда учился в Академии театрального искусства. Сначала недолго танцевал в питерском клубе «Метро» – у меня был номер, в котором я выходил в шотландской юбке. Позже выступал уже в роли ведущего мероприятий. Однажды даже замещал Диму Нагиева в «Гигант-холле», где тот постоянно вёл программы.

– Ты приехал в Москву, когда тебе исполнилось двадцать. Долго привыкал к столице?
– До сих пор не привык. Несмотря на то что пятнадцать лет здесь живу и в Москве растут двое моих детей, всё ещё нет ощущения, что это мой город. Но вот что я заметил: когда возвращаюсь откуда-нибудь в Москву, понимаю – вернулся домой. Когда только приехал в столицу, долго тосковал по Питеру, ведь все друзья остались там, а в Москве только тётя и брат. Порой бегал на Ленинградский вокзал, смотрел на отъезжавшие поезда и грустил. Даже порывался взять билет, сбежать, но вовремя себя останавливал: всё-таки были обязательства, я уже работал в театре.



– В Москве ты сразу попал в Театр Армена Джигарханяна. Как сегодня вспоминается тот период?
– Армен Борисович – гениальный артист, таких во всём мире единицы. Грех жаловаться, в этом театре мне сразу дали главную роль в спектакле «Женитьба Фигаро». Её в другом составе репетировал ещё один артист, но он не посещал танцевальные репетиции, а я ходил. Джигарханян посмотрел, как танцую, и сказал (говорит голосом Джигарханяна): «Этот будет выпускать!»
Три года я работал в театре, а потом меня уволили из-за того, что отказался играть в плохом спектакле. Мне кажется, Джига – не администратор, не руководитель. Он часто ошибался в выборе режиссёров для своего театра.

– Кирилл, у тебя за плечами так много военных ролей в кино. Не надоели погоны?
– Конечно, уже не очень интересно, да и мне не двадцать лет, чтобы сутками бегать по болотам с автоматом. Меня интересуют характерные роли, где можно что-то придумать, поработать в своё удовольствие. Например, фильм «Любовь-морковь – 2», где я сыграл проходимца Синькова, который, переодевшись женщиной, устраивается работать няней в дом главных героев. Как ни странно звучит, но в этой роли мне помогло то, что было физически ужасно неудобно: накладные ногти отваливались, каблуки подворачивались, платье жало – всё это я выпячивал, чтобы было смешно. И, считаю, роль получилась.

– Расскажи о своём несостоявшемся знакомстве с Аль Пачино. Это был такой пиар-ход?
– Нет, это правда! Мне было двадцать восемь, я впервые оказался в Америке, в Лос-Анджелесе, и одна моя подруга сказала, что знакома с Пачино. Я обалдел, потому что он – один из моих любимых актёров. Тогда она предложила нас познакомить. «Блин, – говорю, – ни фига себе! Давай!» Девушка при мне позвонила ему, поговорила. Он очень обрадовался, что приехал русский актёр, ведь Пачино – большой поклонник Чехова, фанатик русского театра. В данный момент они ставят «Чайку», и он предлагает прийти и посмотреть их репетицию! Спрашиваю: когда? Подруга называет дату – а я в это время должен был уехать в Киев на съёмки в сериале «Вера. Надежда. Любовь», уже и аванс получил. Так это знакомство не состоялось, совсем как в том анекдоте про артиста, который вместе съёмок в Голливуде выбрал работу на новогодних ёлках. (Смеётся.)

– Твой капитан Карпухин из сериала «Однажды в Ростове» – крупная характерная роль. Он одновременно вызывает столько эмоций – и жалость, и смех. Кажется таким доверчивым и наивным. Как проходили съёмки?
– На одном дыхании. Помню, снимали сцену в Новочеркасске, вдруг подъезжает машина, выходят какие-то мужики, кричат: «Эй, Кот, иди к нам!» – это они Володе Вдовиченкову, у его персонажа в «Бумере» была такая кличка. Мужики с пистолетами, стреляют в воздух, смеются. Конечно, все напряглись, наши администраторы связались с полицией. Оказалось, среди этих мужчин был большой полицейский начальник, и никто не мог на них повлиять. Ну, мы сами кое-как отправили их подальше.

Мне повезло работать на этой картине с таким режиссёром, как Константин Худяков. Он один из немногих, кто уважает артиста, понимает его и чувствует. Во время съёмок порой возникало ощущение, что, следуя его советам, где-то не доигрываешь. А потом, когда я видел результат, понимал: всё правильно. Недавно с удовольствием пересмотрел весь сериал – и не потому, что сам в нём снялся, просто было интересно. Кстати, когда я окончил сценарно-режиссёрские курсы, понял, что в кино далеко не всё зависит от актёра. Роль можно сделать и при помощи монтажа. Допустим, видишь, что артист здесь плохо сыграл, – кадр можно заменить другим, какой-нибудь бьющейся о стекло бабочкой, и тем самым усилить эмоцию.

– А правда, что во время работы над ролью ты можешь сам что-то изменить в тексте?
– Я часто так делаю, если, конечно, позволяют сценарист или режиссёр. Чувствую: ну не может мой герой произносить этот текст. Переделываю и пытаюсь доказать, что так лучше. Но бывает, оказываюсь неправ. Помню, снимался в «Бандитском Петербурге», там у моего героя был совершенно непроизносимый монолог. Сказал об этом режиссёру, а тот мне: «Кир, на мой взгляд, этот текст настолько плох, что это даже хорошо, не надо ничего менять! Попробуй произнести эту ахинею серьёзно». Я сделал и понял: получилось что надо! Но, кстати, во время работы над сериалом «Однажды в Ростове» у меня не возникало желания что-либо менять.

– В этом сериале небольшую роль сыграла актриса Лидия Милюзина, которая на момент съёмок была твоей супругой. Я помню наш уговор не говорить о личном, но всё же: почему ты так избегаешь этой темы?
– Понимаешь, заниматься пиаром своей личной жизни не в моих правилах. Есть много девушек-актрис, которые стали известными только по рассказам, как им сломал палец очередной муж или как жених подарил автомобиль. Но что они делают в профессии – не видно и не слышно. Всё-таки для артиста важно, чтобы его знали и ценили по работе.



– Тем не менее, актёрская профессия – публичная, об известных людях всегда распространяют слухи и сплетни. Это же мешает?
– Думаю, если ты не захочешь, чтобы журналисты о тебе что-то узнали, то они и не узнают, по крайней мере, из твоих уст. Если начнёшь бороться с клеветой – проиграешь. А судиться в нашей стране – бесполезное дело. Когда возникают неприятные для меня темы – просто не комментирую их. И всё.

– Тем не менее, недавно в прессе появились фотографии, где ты вместе с актрисой Нино Нинидзе. А в заметке рассказано о вашем романе и о том, что вы ждёте ребёнка.
– Конечно, нам с Нино не удалось скрыть отношения, да мы и не пытались – на том же «Кинотавре» нас все видели вместе, фотографировали. От разных изданий стали поступать предложения рассказать историю нашей любви. Нет, этого мы делать не будем.

– Почитал в интернете о твоих сыновьях и запутался: сколько же им лет? Указывается разный возраст.
– Фёдору четыре года, Георгию – восемь. В интернете ещё написано, что у них одна мама, хотя это неправда. Недавно мы с Федей на две недели ездили в Грузию. Сын такой рассудительный растёт, всё ему интересно, советуется со мной. Например, жалуется, что один мальчик в детском садике отбирает у него игрушки, и Федя так серьёзно спрашивает, как же поступить. «Дай ты ему в бубен», – отвечаю. «А как это надо делать, объясни!» (Смеётся.)

В конце этого учебного года я пошёл на родительское собрание в школу, где учится старший сын. Было интересно! Георгий – талантливый мальчик, здорово рисует. Любит читать, в этом мы с ним похожи. Растёт очень артистичным, его даже приглашали сниматься, но лично я против: рано ещё. Меня тоже в детстве звали сыграть в «Ералаше», но мама не пустила – и была права. В итоге профессия всё равно меня нашла.

– Кирилл, если однажды встанет вопрос: актёрство или режиссура?
– Актёрская профессия мне необходима как терапия. Позволяет в лёгкой форме пережить то, чего лучше не переживать в реальной жизни. Но если речь о проекте, где нужно совмещать эти две работы, выберу режиссуру. Мама мне говорит: «Сними кино о танцах и сам станцуй!» (Смеётся.) А я не хочу – играть в своих фильмах мне сложно, во всяком случае, пока себе этого не представляю.