Я росла во дворе, который окружали дома военного городка. Тепло, благодатный климат, помидоры по 5 копеек за килограмм. Судаков, пойманных в Днепре, местные рыбаки носили к нам во двор за символическую плату. Райское местечко.

Эти судаки и помидоры произвели на мою бабушку – коренную москвичку с её голодным послереволюционным детством – неизгладимое впечатление. Когда мы гостили в Москве у её многочисленных родных, те часто говорили:
– Жаль, Нина, что ты теперь так далека от культурной столичной жизни. Ведь ты всегда любила оперетту!

Но бабушка ни о чём не жалела. А какие чудесные у нас были соседи! Многие – бывшие фронтовики, спустя столько лет я помню каждого. У бабушки и дедушки были очень близкие друзья – Шеля Исааковна и Михаил Юрьевич Лерманы. Одно время, ещё до школы, я упорно приписывала нашему соседу лавры поэта Лермонтова, практически полного его тёзки. И донимала вопросом:
– Михаил Юрьевич, а как же дуэль?

Наши соседи были чудеснейшей парой. Михаил Юрьевич служил военным врачом, эпидемиологом. Но на поверку оказался ещё и талантливым педиатром.

Я часто страдала простудными заболеваниями, с чувством, с толком, с расстановкой. Молоденькая врач-педиатр приходила в компании своей медсестры, женщины предпенсионного возраста: в начале восьмидесятых было принято, чтобы доктор на вызовы приходил с медсестрой. И ещё им приходилось таскать огромную сумку с медицинскими картами. В нашем случае эту сумку волокла маленькая юная докторша, а пожилая монументальная медсестра всегда появлялась с авоськой, полной продуктов.

Первым делом мои родители преподносили медсестре банку дефицитной сгущёнки, взятую из дедушкиного ветеранского пайка. Медсестра сразу просила вскрыть её, садилась на диван со столовой ложкой, трескала сгущёнку и комментировала каждое слово молоденькой докторши.

Например, та говорит:
– У Тани жёсткое дыхание.

Медсестра, подбирая ложкой стекающую по подбородку сладкую струйку, авторитетно заявляет:
– Да бронхит обструктивный наверняка, а там и до воспаления лёгких рукой подать. Затем плеврит. И не будет у вас, мамаша, ребёночка.

Эта дама обожала драматизировать на пустом месте и неизменно предрекала плохой конец любой истории; ей точно было бы скучно на голливудских картинах с их обязательным хеппи-эндом.

После осмотра докторша долго заполняла карту за бабушкиным австрийским трофейным столом, покрытым алой бархатной скатертью с золотой бахромой и кистями, которые выдавали в ней занавес, списанный из Дома офицеров.

Эта скатерть была моей любимейшей вещью в домашнем интерьере. А вот дедушка её недолюбливал за партийный пафос и говорил:
– Когда вижу эту скатерть, сразу начинаю искать глазами замполита, и у меня портится настроение.

– Лишь бы не аппетит! – парировала бабуля, которая помнила, с какими усилиями был добыт этот кусок бархата. Прапорщик из Дома офицеров пытался списать километровые бархатные кулисы и утащить к себе целиком!

Я же для прапорщика вообще оказалась злым гением. Поскольку мой дед был начальником связи лётного училища, я с помощью своего доброго друга-рядового научилась подключаться специальной телефонной трубкой в соответствующем шкафу на коммутаторе к линии этого прапорщика. Прохиндей целый день обсуждал по телефону свои аферы вроде обмена солярки на тушёнку или комплекты военного обмундирования. Я немедленно отправлялась к офицеру-особисту с докладом, а тот пресекал должностные преступления комбинатора на начальной стадии.

В роль доносчицы я вошла не просто так: невзлюбила прапора после подслушанного разговора двух дам. Те обсуждали полковую новость: подлец прапорщик гонит влюблённую в него телефонистку Лидочку на аборт. Это слово было мне знакомо, я ведь дневала и ночевала на коммутаторе, где работали жёны военных и целый день перемывали всем кости.

Поэтому в свои пять лет вполне представляла себе смысл таких выражений, как «гонит на аборт», «пропивает получку» и «опять пошёл лечиться к Сомчинскому». Военврач Сомчинский специализировался на лечении венерических заболеваний и по дружбе не вписывал имена своих гарнизонных пациентов в официальную госпитальную статистику.

Но вернёмся к нашей молоденький докторше и её медсестре. Каждое их посещение нашей квартиры заканчивались стандартно. С сожалением глядя на опустевшую банку сгущёнки, медсестра командовала своей начальнице: «Закругляемся здесь», – брала авоську с продуктами, бросала коронную фразу: «Сегодня ОРЗ, а завтра плеврит – и нет ребёнка», – и официальная медицина победоносно покидала нашу квартиру.

Закрывая за ними дверь, мама традиционно плакала, бабушка говорила под нос: «Надо было народными средствами лечить, мочой натирать», – а дедушка шёл за Михаилом Юрьевичем.

То было совсем другое время, и соседи были другими. Никто не говорил: «Вашего ребёнка уже осматривал участковый педиатр, я целые сутки дежурил в госпитале, уважайте моё свободное время и личное пространство». То было время, когда мы подписывали для соседей открытку в честь Дня Победы, начиная со слов «Дорогие, родные…», и это было правдой.

Как бы ни устал военный врач-эпидемиолог Михаил Юрьевич Лерман, он немедленно надевал медицинский халат, брал свой походный чемоданчик с инструментами и ампулами – и, неизменно спокойный, излучающий доброту и уверенность, входил ко мне в детскую, клал сильную ладонь на мой пылающий лоб и говорил:
– Сейчас мы тебя вылечим.

А спустя десять минут после его визита раздавался телефонный звонок, и Шеля Исааковна задавала один и тот же вопрос: будет ли нам удобно, если она ненадолго зайдёт проведать выздоравливающую?

И она действительно заходила в детскую буквально на минуточку, держа в руках апельсины или коробочку красивого мармелада из ветеранского заказа. Наши дорогие, родные Лерманы имели очень славную особенность: будучи оба врачами, никогда никого из своих пациентов не называли «больными», исключительно – «выздоравливающими».

Прошло больше тридцати лет, наших любимых соседей давно нет в живых, и я всегда с грустью и благодарностью вспоминаю поколение фронтовиков – друзей моих бабушки и дедушки. И боюсь что-нибудь потерять из драгоценных воспоминаний о них.

У наших дорогих Лерманов где-то в Молдавии живут замечательные дети. Я помню, что их зовут Бэллочка и Мишенька. Теперь, конечно, это очень взрослые Бэлла Михайловна и Михаил Михайлович. Хочу пожелать их семьям всего самого хорошего.

А если они читают газету «Моя Семья», то, может быть, тоже вспомнят девочку Таню, которую видели, когда приезжали к родителям на Украину.