СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Мелочи жизни Такое чувство, будто чего-то не хватает
Такое чувство, будто чего-то не хватает
27.01.2016 17:30
Такое чувство, будто чего-то не хватаетКак-то я прочёл записки канадского интернет-блогера о том, как он, будучи безработным, умудрился за год посетить десяток стран, живя исключительно на социальное пособие. Да, жил в дешёвых хостелах (общежитиях для туристов. – Ред.), питался фастфудом, одевался на распродажах, но повидал столько, что хоть книгу пиши.

Спустя год парню крупно повезло – его приняли на должность менеджера в крупную компанию. Хорошая зарплата, уверенность в завтрашнем дне. Через два года менеджер подвёл итоги и был, мягко говоря, обескуражен. Ну ладно, не съездил никуда отдохнуть, не открыл для себя ничего нового. С этим всё ясно – жёсткий офисный график при шестидневной рабочей неделе, а крохотный отпуск поглотили семейные обстоятельства. Удивило парня другое – денег у него как не было, так и нет. Крупных покупок не состоялось, разве что автомобиль в кредит, но при его зарплате это ерунда… Менеджер вооружился калькулятором, напряг память «ближнюю» с «дальней» и…

Оказывается, он всё время переплачивал, позволяя себе красивые или вкусные вещи, без которых вполне можно прожить: элитные сигары, коллекционные сорта вина и виски, кофе и чая, парфюм и косметику… Психологи называют подобное потребление «вознаграждением», объясняя это тем, что уж если человек вкалывает на износ, то имеет полное право отблагодарить себя за адский труд, заметьте, за свои же деньги!

А у менеджера так и завис в подсознании вопрос без ответа: когда же он был счастлив по-настоящему? Сейчас, когда лежит на диване выжатый как лимон и попыхивает эксклюзивнейшей сигарой? Или тогда, когда шлялся с потёртым рюкзачком с термосом или банкой дешёвого пива по карибским, гавайским и ямайским побережьям?

Принимаясь за неблагодарный писательский труд, я прочёл книжку известного литератора о том, как он сознательно погрузил себя в жесточайший аскетизм ради того, чтобы взойти на сияющую вершину славы.

Всё, что было у Писателя за душой к моменту окончания филфака, – узенькая комната-пенал в ленинградской коммуналке. Фанерный двустворчатый шкаф, книжная полка, тумбочка, солдатская кровать, хромой стул… Единственное богатство – печатная машинка «Москва». Была ещё дюжина недовольных миром и друг другом соседей. Зато в пыльное окошко виден Невский проспект! И полная свобода, обещающая вознести к всенародной любви и признанию.

Свою жизнь Писатель построил жёстко. Никаких пьянок-гулянок. Никаких «любовей», от которых вонючие пелёнки-распашонки. Никакой работы, в смысле ради заработка. Деньги «на жизнь» добывались так: на три летних месяца Писатель уезжал из города и горбатился на сезонных работах. Остальные девять месяцев – творчество в узенькой келье с видом на Невский. А что, вполне романтично!

Писатель вёл дневник, напоминавший скорее бухгалтерский отчёт о его ленинградской жизни: сколько стоили те или иные продукты и сколько он мог позволить себе потратить в месяц, неделю, день… В среднем «жизнь творца» обходилась в 50 копеек в день. Если тратилось больше денег, то устраивались разгрузочные «нулевые» дни.

Банка кильки в томате по 33 копейки считалась большим расточительством. Селёдка по 1 рублю 30 копеек кило – тоже не на каждый день. По будням курились сигареты «Памир» по 12 копеек пачка. Брутальный «Беломорканал» за 22 копейки Писатель позволить себе ежедневно уже не мог.

Иные продукты закупались из расчёта на месяц. Грузинский чай с грубыми обломками веток Писателя не бодрил, он покупал дорогой «тот самый» индийский, в жёлтеньких пачках с легендарным слоном, по 95 копеек. Но вдохновение того стоило. Растворимый кофе «Пеле» по 6 рублей банка! Исключительно для того, чтобы угостить девушку, если забредёт в келью. Или «нужного человека» – редактора, литературного критика. Пачка сахара – 78 копеек. Дорогое удовольствие – по трети ложечки на кружку.

Нарезной батон по 13 копеек. Из расчёта 2 батона в неделю.

К воскресному завтраку хороши были легендарные питерские коржики по 8 копеек или кольца, обсыпанные орехами, по 12 копеек. Гречневая крупа по 50 копеек – слишком дорогое удовольствие! Покупались пшено или перловка в четыре раза дешевле. Куриные яйца (1 рубль 30 копеек за десяток) покупались поштучно к праздникам. За молоком Писатель вставал в очередь на рассвете к совхозной бочке – 20 копеек за литр, в полтора раза дешевле магазинного! С дешёвой (по 16 копеек пачка) лапшой это было питательно.

Особенно почитался Писателем советский рубль как мера измерения жизни. За один «жёлтенький» рубль в те годы в Ленинграде можно было купить: 1 полноценный обед в столовой или 33 стакана газировки с сиропом, 100 коробок спичек (!), 4 буханки хорошего белого хлеба, 20 поездок в метро, 2 бутылки хорошего пива, 5 литров разливного молока, 8 пачек сигарет «Памир». Разумеется, не всё перечисленное, а только одну из заявленных позиций.

Черновики писались в ученических тетрадях по 2 копейки штука, бумага для машинописных рукописей воровалась в редакциях и издательствах, там же периодически удавалось выклянчить полуиспользованные ленты для пишмашинки. Шариковая ручка стоила 35 копеек, скрепя сердце приходилось покупать, но лучше спереть в тех же многочисленных редакциях.

Постельное бельё стиралось раз в месяц в тазу с разведённым хозяйственным мылом.

Алкоголь – особая песня. Без алкоголя писателю выжить нельзя. В келье всегда хранилась бутылка хорошей водки «Экстра» (по 4 рубля 12 копеек) или «Московской» по 3 рубля 62 копейки. Это для того, чтобы осенними или зимними вечерами… для вдохновения… грамм по тридцать, но не более… Или весенними вечерами, когда одолевает тоска по тёплой упругой женской плоти… Тоже по 30 граммов, и спать, спать…

Кстати, о девушках. На случай если придёт хорошая добрая девушка, такая, чтобы с гарантией, без «динамо» (а такие в Ленинграде водились!), существовал стратегический резерв – шоколад «Алёнка» по 80 копеек, «Советское шампанское» по 3 рубля 60 копеек и сигареты «Ява» по 40 копеек пачка.

Мяса – говядины по 4–5 рублей за кило или свинины по 3 рубля 50 копеек, – равно как и сыра по 3 рубля 40 копеек или сливочного масла по 3 рубля 50 копеек за килограмм, Писатель позволить себе не мог. Зато по праздникам можно было купить 150–200 граммов настоящей советской докторской гостовской колбасы по 2 рубля 20 копеек килограмм. Тяжела жизнь будущего гения!

Нравы в коммуналке царили жёсткие. Кухня была стерильной – ничего не сопрёшь! С тех пор как Писатель повадился ночами отсыпать себе по пару чайных ложек сахара или соли, соседи стали уносить эти припасы к себе в комнаты. Даже спички, которые стоили 1 копейка за коробок, на кухне стали подписывать и пересчитывать.

Однажды оголодавший будущий классик брёл тёмной ночью на кухню по длинному неосвещённому коридору. Споткнувшись у стенной вешалки с одеждой, завалился на соседские пальто и услышал, как в карманах что-то позвякивает. Опустошение соседских карманов принесло Писателю существенный доход в 1 рубль 25 копеек. Судите сами, какое было счастье. Но вот соседи… Соседи долго и недоумённо ворчали потом на кухне. Писателю ничего не сказали, но в карманах у них с тех пор неизменно было пусто.

А иногда Писателя печатали в ленинградских газетах и даже во всесоюзных толстых журналах. Такое случалось нечасто – три-четыре раза в год – и приносило совокупную прибавку в 170–200 рублей! Естественно, в такие триумфальные дни Писателю хотелось кутить!

Кутить в Советском Союзе было можно… если с умом. Хороший ужин (с коньяком) в ресторане стоил 10 рублей на одного и 20 рублей, если с девушкой, а с девушкой и десертом – 25 рублей. Красивая молодая ухоженная путана – не какая-нибудь вокзальная или плечевая – тоже стоила от 25 рублей. Писателю, конечно, хотелось, но он себя сдерживал… И не потому что боялся КГБ, в котором подобные девушки непременно подрабатывали осведомителями. Просто куда экономнее было завлечь в свою келью обычную скромную ткачиху или библиотекаршу, любящую литературу и готовую жертвенно разделить с будущим классиком мятые простыни, пахнущие хозяйственным мылом, шампанское с водкой «Экстра» и шоколад «Алёнка» под кофе «Пеле»… Девушки должны, девушки просто обязаны поддерживать будущих классиков!

В заключение скажу, что гением Писатель так и не стал, хотя стал известным, признанным и весьма не бедным литератором.

Мне тоже есть что сказать человечеству по поводу мужской творческой экономии. Моя судьба, как горнолыжник, закладывала на жизненных склонах такие сложнейшие виражи, и я знавал в отношениях с денежными знаками столь разные времена, что может показаться – повествуя о себе, я повествую о двух разных людях.

Один из них тщательно выписывал в блокнотике столбики минимальных расходов, устраивал нулевые разгрузочные дни, чтобы сэкономить на покупку ботинок, поход в ресторан или просто потянуть время. С другом Мишуткой в укромном уголке Летнего сада мы распиливали перочинным ножиком одну шаверму на двоих. Один из нас был юным слушателем клинической ординатуры, другой – свежеиспечённым и свежеразведённым военным пенсионером, враз оставшимся без жилья и начинающим жизнь с чистого листа. Этот же человек в звании подполковника частенько по пять-шесть месяцев кряду не получал денежного довольствия и был вынужден жить на продпаёк, в котором катастрофически не хватало мяса, рыбы и сливочного масла, зато было аж 18 килограммов пшеничной муки в месяц! Поэтому мои сотрудницы пекли для всей лаборатории оладушки, блинчики и пирожки. И девушки, которые ко мне приходили в те трудные времена, тоже пекли оладушки, пирожки и блинчики…

Я ездил на службу в троллейбусе, не брезговал путешествовать в электричках, плацкартных вагонах и кузовах грузовиков. С удовольствием ходил пешком там, где иные с презрительной гримасой вызывают такси. Я обувался в те самые китайские кеды по 3 рубля за одну пару, в которых, кстати, щеголял и Писатель, живший в келье ленинградской коммуналки.

Я жил в коммуналке со «Славиками из мглы», прочитав о которых, один небедный и учёный человек в ужасе воскликнул: «А что, так и вправду бывает?!»

Но ведь это я счастливо сходил в родном порту по корабельным трапам и тут же покупал в «дьютике» пакет всякой всячины, которая у канадского менеджера-блогера именуется «непредвиденными мужскими расходами на удовольствие». Я мчался на такси по ночному шоссе из города в город, потому что за триста километров меня ждала красивая девушка и я не желал ожидать медленного пассажирского поезда. Я покупал самолёт, чтобы целый час любоваться с высоты птичьего полёта моим любимым морем и моим любимым городом.

Лейтенантом я мчался из аэропорта Пулково в любимый Ленинград, в мой самый первый офицерский отпуск, и, пока доехали до гостиницы, успел проиграть на заднем сиденье такси «в кубики» 150 рублей одному грузину и тут же выиграть 200 рублей у другого.

Я угадал пять номеров из тридцати шести в «Спортлото», когда стажировался на кафедре одного из поволжских медицинских институтов. Ладно, по-мужски ещё можно понять, что ужинали мы с тех пор с видом на Волгу на 14-м этаже отеля «Интурист» (это было лучшее заведение города), можно понять, что облагодетельствовали двух студенток-физкультурниц, одна из которых ещё десять лет писала мне письма… Но зачем мы (два лейтенанта) купили горбатый «Запорожец», чтобы ездить на нём из общежития на кафедру 500 метров туда и 500 метров обратно? Всего на месяц купили, а уезжая, продали по цене велосипеда. С точки зрения экономики – полный идиотизм, но нам это нравилось.

А когда писал эти строки, судьба навела на заметку, автор которой, молодая женщина, утверждала, что, получая приличную зарплату, умудрилась за двести дней не купить ни одной крупной вещи (колготки и носовые платки не в счёт), и этот неожиданный аскетизм привёл героиню в состояние душевного равновесия.

Почему она так поступила? Почти год назад скончался любимый отец, оставив ей дом со всей нажитой обстановкой. Прибираясь в доме покойного отца, героиня наткнулась на огромное количество вещей – изящных, дорогих, обработанных драгоценными металлами, антикварных, но совершенно не нужных в быту ни ей самой, ни, может быть, даже покойному. Отец был состоятельным человеком и любил бессистемно наполнять дом дорогим, но непонятным барахлом. Вещи эти тяготили девушку, лишали душевного спокойствия и наконец навели на мысль, что, покупая ненужный хлам только ради потребления, мы бездумно поддерживаем и тех, кто этот хлам производит, и засоряем планету.
Скрепя сердце героиня выбросила всё, что сочла ненужным, а сама перестала посещать бутики и гипермаркеты. Маленького гастронома в доме напротив ей хватило почти на год, а жизнь изменилась только в лучшую сторону.

«Самая дешёвая еда – это дорогая еда», – любила приговаривать моя бывшая сотрудница. Я следовал её советам и убеждался, что она права. Ведь всегда есть выбор – опрокинуть стакан палёного «коньяка» или маленькую рюмочку изысканного кальвадоса… Навернуть огромную миску перловки с салом или съесть ломтик осетрины. Во всяком случае, разницу я уловил.

Профессор, учивший меня когда-то хирургии, иронически называет нынешнюю тысячу рублей «рублём»: «Слушай, Вовка, может, по рублю скинемся и посидим? Тошно как-то…» или «Слушай, Вовка, ну ты хотя бы сто рублей в месяц зарабатываешь?»

Однажды мы в очередной раз скинулись «по рублю», и под конец посиделок профессор спросил:
– Вот если посмотреть на наш с тобой стол, на машины, в которых ездим, на квартиры, в которых живём… мы стали жить гораздо лучше, чем тогда… Ведь лучше, так? А такое чувство, будто чего-то не хватает. Чего нам всем не хватает, как ты думаешь?

Я ответил, что всем нам – и тем, кто побогаче, и тем, кто победнее, – не хватает сегодня уверенности в завтрашнем дне. А «тогда», в смысле в семидесятых-восьмидесятых, такая уверенность была… Мы стали жить лучше на фоне страха, что это в любой момент может прекратиться.

Профессор подумал и в знак согласия вскинул большой палец руки.

И ещё мне кажется, что тот ленинградский писатель, скрупулёзно экономя на питании, чтобы не растрачивать время, невольно сэкономил на чувствах, а чувства, в отличие от денег, в режиме строгой экономии притупляются, атрофируются и даже утрачиваются.

Владимир ГУД,
Санкт-Петербург
Фото: Fotolia/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №02, январь 2016 года