Питание на Севере в те годы было хорошее и сравнительно недорогое. Например, мы, сотрудницы бюджетной организации, могли себе позволить два-три раза в неделю пообедать в ресторане «Москва»: салатики, жаркое из оленины, тарталетки с морошкой – класс, всё на высшем уровне. А как выручали кулинарии и «Лакомки», воркутинские торты – в другие города их как подарок увозили. Иногда случались перебои с мясом, зато мороженой рыбы было вдосталь. К праздникам шахтёрам вручали наборы с деликатесами – кофе, тушёнка, шампанское, – да и остальным горожанам кое-что перепадало.

Вот с чем на Севере была проблема, так это с косметикой – её, в основном польского производства, приобретали у спекулянтов. Зато золотые украшения шахтёрские жёны скупали килограммами, соревновались, у кого больше.

Когда появился кримплен, ткань недышащая, липнущая к телу и искрящаяся в темноте, но весёленьких расцветок, я сшила себе нарядное платье. Правда, проносила всего ничего. Дело в том, что в нашем общежитии была одна очень странная особа, работала сторожем на фабрике. Увидев мою обновку, она потеряла покой, начала меня буквально преследовать, канюча: «Ну продай, продай своё платьице!» Нелепость просьбы состояла в том, что женщина была необъятной, а я тогда носила сороковой размер. Но так мне надоели её стенания, что отдала платье. Сторожиха была счастлива, тут же принесла и высыпала передо мной на стол пригоршню медных монет. Ну что с неё возьмёшь?

Общежитский период закончился довольно быстро. Сначала мне как молодому специалисту дали однушку в самом центре города, очень уютную, тёплую, правда, с полчищами клопов. Я объявила им войну – беспощадную, но, увы, безрезультатную. Битва с кровопийцами не на жизнь, а на смерть продолжалась пять лет, пока я не переехала в новый дом для бюджетников.

Квартира оказалась светлой и достаточно просторной (в семье уже подрастали двое разнополых детишек, а потом появился ещё один ребёнок), коридор – хоть на велосипеде катайся! Одно окно с видом на город, зато остальные окна – на тундру, на речку, на угольные терриконы вдали. Одним словом, красотища! Это был лучший дом в моей жизни, и самые яркие, добрые, нежные воспоминания – о нём.

Мы въехали в конце мая, выгрузили вещички и сразу же отправились в отпуск. Это называлось «оздоравливаться», в Заполярье ведь и летом морозы случаются. Возвращались из отпусков обычно к школе, как правило, по дороге на остановках поезда вёдрами скупая картошку, лук, огурцы, чернику-голубику.

Помню, как пошла в хозяйственный магазин записываться в очередь на «стенку». Мебель эту выпускал местный комбинат, но так как новосёлов тогда было очень много, приходилось заранее записываться и ждать.

Утро начиналось грустно. Полярная ночь уже вступила в свои права, стояли темнота и холод. В хозмаге по радио звучало «Лебединое озеро», а затем передали, что умер Брежнев. Некоторые покупатели стали плакать. Кто-то удивлялся: да он же ещё три дня назад принимал парад на Красной площади!

«Стенку» я вскоре купила, и диван – тоже, и кухонную мебель. Но тут возникли проблемы с зимней одеждой для детей. Младшую я возила в детский сад на автобусе. Для школьников, кстати, когда ударяют морозы или бушует пурга, объявляют так называемый актированный день, и они иногда неделями сидят дома. Малышам же актированный не светит, и, что бы ни творилось на улице, нужно тащить их в садик. Спасибо свёкру – Северьяныч всем нам тогда пошил красивые тёплые пимы из оленьих шкур. Рая Золотопупова отдала шубку, из которой выросла её дочка Наташа. Но вскоре шубка и нам стала мала. И тут на коллектив дали один талон. Все члены профсоюза, у которых маленькие дети, собрались тянуть свёрнутые бумажки, на одной из которых написали заветное слово «да». Эту бумажку вытянула я, но особого счастья не испытала: было неловко перед остальными за своё везение.

Кстати, муж моей знакомой проблему с шубкой решил тогда весьма своеобразно. В «Детском мире» заранее приглядел то, что нужно для его трёхлетней дочки, попросил показать.

– А у вас есть талон? – строго спросила продавщица.
– Конечно! – уверенным тоном ответил мужчина. А когда девушка разложила перед ним блестящее мутоновое чудо, он бросил на прилавок зажатые в кулаке рубли, схватил шубку и был таков.

Как-то неожиданно и разом опустели продуктовые магазины. Если что-то «выбрасывали», тут же возникала очередь. Моя пятилетняя Маша, увидев однажды на прилавке нечто с длинными-предлинными лапами, тонкошеее и всё в пуху, закричала:
– Мама, смотри, сколько страусов завезли!

Конечно, это были не страусы, а обыкновенные куры. Да, странные на вид, но если их аккуратненько общипать и долго-долго варить, бульон получался съедобным.

Потом в продаже появились «ножки Буша». В жареном виде они оказались очень даже аппетитными. Америка тогда объявила России холестериновую войну, а у меня появилось увлекательное занятие. Обычно в пятницу вечером размораживала лоток с окорочками, сдирала с них жирную шкурку, отделяла курятину от косточек и пропускала мякоть через старую чугунную мясорубку. Затем всю ночь лепила пельмени и морозила их на балконе. А за окном завывала метель. Это было романтично.

Ну а вскоре ввели талоны – буквально на всё. И начался такой ажиотаж! Предположим, ты на работе, дел невпроворот, и вдруг слух разносится: в «Угольке» дают подсолнечное масло! И всё бросаешь, срываешься, мчишься, чтобы получить на четыре талона – по количеству членов семьи – четыре бутылки масла. Или сахара, макарон, каких-нибудь круп. Потом меняешься излишками с соседкой. Мне ещё в чём повезло: свои талоны на сигареты и алкоголь за ненадобностью меняла на что-то другое, более полезное, например, на чай. Помню, собрала целую коллекцию настоящего индийского, «со слоном».

Кстати, тот талонный период меня многому научил. Я ведь хозяйка-то не очень, живу одним днём, не думая о завтрашнем, – точнее, всегда надеюсь, что завтра будет лучше, чем вчера. А тут по примеру своих замечательных соседок стала вёдрами закупать на рынке морошку, бруснику, чернику и голубику. Кстати, северные ягоды не обязательно варить или засахаривать – и так на балконе всю зиму простоят. Научилась квасить капусту, жарить пирожки с грибами, которые сама собирала.

Зарплату не видели месяцами, иногда в её зачёт давали продукты. Одно время в наше учреждение привозили творог и сливки, но лафа быстро кончилась, так как бурёнок стало нечем кормить и их пустили под нож. Местные совхозы прикрыли.

Тем временем сын окончил школу и поступил в медицинское училище. Во время обучения армия ему не светила, повестка пришла неожиданно, за неделю до восемнадцатилетия. К тому времени призыв уже закончился, но, очевидно, образовался недобор, вот и вспомнили о студентах. Нужно было, как водится, организовывать проводы, а на сборы дали три дня. В холодильнике, как назло, шаром покати, денег нет, да и в магазинах пусто. Решили пригласить на ужин лишь самых близких друзей, ограничиться чаепитием. Помнится, напекла пирожков, сделала торт. Рецепт этого кулинарного чуда дала соседка Таня, в его основе – обыкновенная манная каша. В неё, охлаждённую, добавляют сливочное масло и цедру лимона, всё хорошенько взбивают, и получается нечто, напоминающее суфле «Птичье молоко». Этот крем щедро выкладывают на бисквитные коржи. Торт выходит изумительно белоснежным, нежным на вкус и высоким, как Эйфелева башня.

Стол получился аппетитным, но стремительно опустел. И вот когда на нём не оставалось уже ничего, кроме капусты и брусничного морса, нагрянули соседи. Я растерялась: угощать-то нечем. Но все пришли со своим: Таня – с беляшами, тётя Маша – с блинами, Нина Ложкина принесла конфеты. Вот так, очень скромно, по-домашнему, проводили парня в армию.

А к Новому году – эх, раньше бы на недельку! – нам в зачёт зарплаты дали по освежёванной оленьей тушке. Водитель развёз «натуру» по домам. И хотя северный олешек по размеру не больше телёнка, мне не удалось затащить его на балкон, поэтому примостила на кухне. Просто поставила тушу на её четыре замороженные конечности – оттает, видно будет, что дальше делать, – и умчалась обратно на работу.
В шестом часу вечера, когда дочка Маша после второй смены обычно возвращалась из школы домой, по пути забирая из садика младшую сестричку, у меня на работе заверещал телефон. Схватив трубку, услышала отчаянный визг и писк.

– Мама, у нас на кухне кровавый монстр, по полу растекаются красные лужи! – заикаясь, кричала старшая.

Я успокоила девчушек, прибежала домой, объяснила трусишкам, что это не монстр, а всего-навсего диетические, экологически чистые котлетки к празднику. Но сделала только хуже: мои дети наотрез отказались от подобного угощения. Пришлось тушку отдать соседям, с которыми мы потом организовали общее новогоднее застолье.

Это случилось уже в эпоху шахтёрских забастовок. Горняки «Северной», спустившись в забой, объявили голодовку, отказались подниматься на-гора. Они требовали вернуть размер северных и коэффициента, которые существовали до 1960 года: Хрущёв тогда решил, что северяне заелись, и эти размеры понизил. Но не только северяне стучали касками – забастовки шли по всей стране. Правительственные делегации ездили по регионам, увещевали бунтовщиков, что-то обещали, решали, делали.

8 февраля 1990 года в наш город прилетел председатель Совета Министров СССР Николай Иванович Рыжков. Проведя совещание в комбинате «Воркутуголь», он поехал по шахтам беседовать с людьми.

Стоит сказать, что накануне вечером воркутинцы любовались всполохами северного сияния. С утра в день прилёта высокого начальства погода установилась пушкинская – мороз и солнце! Да-да, после суровой полярной ночи даже солнышко ненадолго проклюнулось. Мы на работе ещё невесело шутили: вот увидит Рыжков, как у нас хорошо, и не будет шахтёрам никаких льгот.

После обеда наше начальство тоже выехало на шахту, где должна была состояться основная встреча. И вдруг началась пурга. Причём так неожиданно, что о её приближении не успели даже по радио предупредить. Мы бросились за детьми: кто – в садик, кто – в школу. Сбивало с ног, круговерть такая, что не понять, где небо, где земля. К счастью, мои девчушки уже сидели дома. И тут я вспомнила, что не купила хлеба. Магазин-то – вот он, рядом, но выйти на улицу уже невозможно. Так мы оказались в снежной западне, зато в относительной безопасности, в тепле и даже со светом.

К 18 часам порывы ветра достигли сорока метров в секунду, трассу, которая соединяет шахтёрские посёлки с городом, задуло в считаные минуты. Причём снежное столпотворение началось одновременно с морозом, похолодало резко – до минус сорока. Видимость упала до нуля. Как говорят очевидцы, не разглядеть пальцев на вытянутой руке. Конец рабочего дня, все рейсовые автобусы вышли по расписанию и застряли там, где на них налетела пурга. Правительственный кортеж оказался в эпицентре стихии, причём Рыжков и сопровождавшие его товарищи были одеты легко, ходили в ботиночках. На остановках замерзали пассажиры с детьми. Остановились поезда.

А я тогда впервые в жизни решила испечь хлеб. Он получился на удивление удачным: белым, пышным, вкусным. И мы с соседкой и детьми устроили уютные посиделки: мазали на ломти малиновое варенье и запивали горячим чаем. Вторая же моя подружка не смогла к нам пробиться, хотя жила в соседнем подъезде.

Утром следующего дня остались без света, готовить уже было не на чем. Сидели в потёмках со свечками и слушали по радио тревожные городские новости. Правительственную делегацию, а также рейсовые автобусы с пассажирами спасли военные вездеходы. Они же подбирали на остановках замерзавших людей и отвозили их в больницы. Были жертвы: людей уносило в тундру. Из-за повреждения линий без электричества осталась станция, обогревающая город.

Новоземельская бора – так называют этот природный феномен метеорологи – свирепствовала трое суток. И пока мы под завывания ветра смаковали испечённый мною чудо-хлеб, электрики в условиях нулевой видимости сутки напролёт искали в тундре обрыв сетей. И нашли его, и восстановили линию, когда водоводы уже начали замерзать. Оказывается, Воркута тогда была на грани гибели, ещё чуть-чуть – и людей пришлось бы эвакуировать.

После «рыжковской» пурги северные льготы шахтёрам оставили, а ещё в наш город прислали новейшую снегоочистительную технику.

А через полтора года закончилась перестройка, вернее, завершился период, когда в стране всё ломалось, рушилось, но ничего не строилось. Мне запомнилось возмущение дочки Маши из-за того, что пионерской организации больше не существует. Она ещё долго носила свой пионерский галстук, не хотела снимать и завидовала старшему брату – комсомольцу.

Ну а сын тем временем отслужил и поступил в медицинскую академию. В свободное от лекций время они с другом работали на совхозном поле. Зарплату получал в виде мешка картошки, который немедленно переправлял нам с проводницей поезда. Ярославская картошечка была чудо как хороша: чистая, крупная, румяная. Но меня эти передачи совсем не радовали, хотелось, чтобы ребёнок спокойно учился, а не надрывался в поле. А сын всё слал и слал нам картошку.

А потом как по мановению волшебной палочки дефицит закончился. Начался торговый бум, пришло изобилие «баунти» и «сникерсов», всевозможных полезных и вредных продуктов. Чудеса в решете, да и только! Спрашиваю своих уже взрослых дочерей: вы те времена помните?

Старшая, что когда-то была пионеркой, с грустью отвечает:
– Однажды я нашла в кухонном шкафу старые вонючие сухари и все их съела – помню, как живот болел.

Младшая же, которой и октябрёнком-то не довелось побыть, весело вспоминает:
– Помню, как ходили в тундру, собирали грибы-дождевики, такие белоснежные шарики, и жарили их на костре. Некоторые дождевики взрывались и разлетались, словно одуванчики!

Звоню сыну в Россию:
– Как там у вас нынче с продуктами?
– Хорошо, – отвечает. – А в чём дело?
– Да вот посылочку из Италии хочу послать.
– Зачем? У нас всё есть.

В общем, дожили. Всё есть, даже писать не о чем, неинтересно. Разве что о ностальгии по жареной картошке? За десять лет жизни в Италии я её ни разу не ела, непопулярно здесь это блюдо, они больше на макароны и рис налегают.

Как-то утром пошла на рынок, выбрала килограмм свежайших розовых картофелин. Пожарила на швейцарской сковородке, причём масло самое лучшее взяла. Поела и призадумалась. Оказалось совсем невкусно: не та картошечка, не ярославская.