Бардак вам да любовь! |
18.12.2011 01:00 |
Как они метят пространство В одном московском вузе, в котором мне приходилось когда-то подрабатывать (не буду говорить в каком), есть две кафедры (не буду говорить какие), которые находятся рядом. Буквально – две соседние двери. Между дверями – полтора-два метра. У кафедр, как им и полагается, есть заведующие. Их фамилии с инициалами, разумеется, вывешены на табличках. Так вот, одной из кафедр заведует Попов М.И., а другой – Копчиков И.М. Конечно же, про Попова и Копчикова в этом вузе ходит множество анекдотов. «Копчикова» и «Попова» все бесконечно склоняют и спрягают. Как по заказу, Михаил Иванович, Миша Попов, которого я давно и хорошо знаю, – человек невысокий, очень полный, щекастый, немного несуразный и очень-очень добрый. А Иван Михайлович, Ваня Копчиков, который тоже мне весьма хорошо известен, – худой, длинный, какой-то весь бугристо-костистый и нрав имеет колючий, вспыльчивый и жёлчный. В глубине души он тоже добрый и даже ранимый. Но об этом сразу не догадаешься. Как и про Мишу Попова сразу не догадаешься, что не так уж он и прост. Хитрости у Миши хоть отбавляй. Люди они совсем разные. Например, если возникает какая-то служебная проблема, то Ваня Копчиков сразу бросается в драку, издавая свои излюбленные боевые кличи типа: «Сейчас мы эту Сахару пропылесосим!» Или: «Сейчас мы эту мандулу унасекомим!» И пылесосит, и насекомит. Он очень любит «пылесосить Сахару» или «косить баобабы», или что-нибудь в этом духе. Миша Попов – совсем другой. Если встаёт проблема, он первым делом широко улыбается и произносит своё любимое: «Да, это дело требует незамедлительного отлагательства», и ничего не предпринимает. И в 90 процентах случаев проблема каким-то волшебным образом рассасывается сама собой. Я не знаю, кто из них прав. Наверное, оба. Много чего говорят в институте про Попова и Копчикова. Например, что «Попов задним умом крепок», а «Копчиков грудью стоит за своих коллег». Что «Попов – голова!», а «Копчиков всегда готов подставить плечо». Что «у Попова широкая душа», а «Копчиков – становой хребет факультета». И всё в таком же духе. Оба, кстати, в перспективе метят в деканы. И постоянно идут споры о том, кто имеет больше шансов. Сторонники Попова утверждают, что круче всегда тот, кто больше, а приверженцы Копчикова – что побеждает всегда тот, кто выше. При этом Миша и Ваня – большие друзья и ссориться не собираются. Только один раз у них по пьянке наметилась несколько недружелюбная дискуссия, но тут же была улажена жёнами. Основательно проконьяченный Миша Попов кричал Ване Копчикову: – А зачем ты, Ваня, в моей фамилии своей фамилией ударение переставил, а?! – Я, Миша, не переставлял! – кричал в ответ Ваня. – Нет, переставил! Я, можно сказать, из духовного звания, сын священника, а ты, Ваня, из меня какого-то потомка задницы сделал! – Я не делал из тебя задницу, Миша! – Делал, Ваня! – Нет, Миша, не делал! А моя фамилия, если хочешь знать, обозначает птицу! – Она не птицу означает, Ваня, а хвостовой атавизм. – Нет, Миша! Я не атавизм! Я ведь, в сущности, Кобчиков, а не Копчиков. А кобчик, Миша, – это такая красивая и гордая птица. А ты своей, извини, двусмысленной, прямо скажем, фамилией меня из гордой птицы сделал каким-то, прости за выражение, спинозадым ничтожеством! – Это ты из меня сделал двусмысленного потомка, Ваня! – Молчите оба, – хором сказали жёны Миши и Вани Маня и Саня. – Молчи, недвусмысленный потомок задницы! – сказала Маня. – И ты помалкивай, птица спинозадая! – сказала Саня. И Миша с Ваней замолчали. И больше уже на эту тему никогда-никогда не заикались. В общем, с Поповым и Копчиковым не соскучишься. Но мне хотелось рассказать совсем о другом. Я много лет наблюдаю за семейной жизнью Попова и Копчикова. И эти наблюдения наводят меня на глубокие философские размышления. И Миша, и Ваня женаты двадцать лет. У Миши жену зовут Мария, Маня, а у Вани – Александра, Саня. Они дружат семьями. И дети их дружат. В общем, всё хорошо. Но! Сначала про Мишу и Маню. Вообще Миша Попов относится к особой категории мужиков. Я знаю, что говорю: сам отчасти такой же. Не до такой степени, но всё же. Миша на работе в общем-то монстр. Он всё про всех знает. Он в курсе всех интриг и слухов. Несмотря на своё внешнее раздолбайство, Миша чётко знает, что ему нужно. И никогда не ошибается. Его уважают и даже побаиваются, потому что хотя сам Миша гадостей не делает, но если вдруг сделали гадость ему – он не прощает. Он помнит всё и мстит. Он всегда внутренне собран. И всегда во всеоружии. Но когда Миша приходит домой, он превращается в такое расслабленное существо, что диву даёшься. Миша Попов – человек, в быту начисто лишённый чувства порядка. Он никогда не знает, что и где у него находится. Когда Миша курит, он стряхивает пепел везде. При этом ни разу не повторившись: в ботинок, в аквариум, на штаны, на голову соседа на балконе снизу. Он регулярно стряхивает пепел на кошку. Несколько раз в забывчивости он тушил об неё окурки. Он три раза менял загранпаспорт, потому что прожигал его. Если у Попова вдруг застёгнута ширинка, это значит, что сзади у него треснули штаны. Когда он приходит с работы, он, к примеру, забыв закрыть входную дверь, снимает один ботинок и, поскольку шнурок на втором не развязывается, в одном ботинке идёт на кухню попить водички, пытаясь по дороге снять штаны. С наполовину снятыми штанами (с ноги без ботинка), которые волочатся по полу, он долго продвигается к кухне. По пути на пол падают кактус и книги. Визжит кошка. На кухне он долго ищет, во что бы налить нарзану, и обязательно находит что-нибудь специфическое. Например, пустой цветочный горшок с дыркой в дне. Он долго льёт нарзан в горшок, удивляясь вместимости горшка. Потом долго изучает лужу, не понимая, откуда она взялась. Звонит Мане и сообщает, что их затопили. Маня называет его свиномопсом и говорит, что скоро будет и чтобы он, Миша, никуда не двигался с места до её, Маниного, прибытия. Миша, насвистывая что-то беззаботно-весёлое, не двигаясь с места, как ему и было предписано, открывает холодильник и долго ищет, чем бы ему закусить. Находит гранат и начинает его чистить. Через десять минут в окровавленной рубашке и с алой мордой, как будто он вурдалак, Миша играет с кошкой. Он радостно подбрасывает её к потолку и ловит, думая, что кошке это нравится. Кошка орёт, но терпит. В это время в квартиру через дверь, которую забыл закрыть Миша, заглядывает соседка. Она видит Мишу без штанов, вернее со шлейфом штанов на одной ноге, в одном ботинке, стоящего в луже, всего в гранатовой крови, и орущего под потолком обезумевшего кошака. – Заходите, Серафима Антоновна! – приветливо кричит ей Миша и, забыв, что кошку надо в очередной раз поймать, радушно направляется навстречу соседке. Та пятится. Кошка с лязгом падает на кастрюлю с рассольником. Кастрюля опрокидывается. Кошка запрыгивает в холодильник, который, конечно же, не закрыл Миша. И в это мгновение за спиной ошалевшей от впечатлений Серафимы Антоновны возникает Маня. – Стоять, животное! – не повышая голоса командует Маня. Миша, улыбаясь, беспрекословно выполняет команду. И начинается совсем другая поэтика. Маня – гений порядка. У неё всё всегда лежит на месте. Всё обеспылено. Разложено симметрично. Выстирано и выглажено. Как они живут вместе с Мишей, я не понимаю. – Наверное, Володь, мне нужна рана, – объяснила мне однажды Маня. – Наверное, я мазохистка. Знаешь, иногда думаю: сейчас убью его, лешака, один раз чуть не убила. Я тогда ключи не взяла, позвонила ему и говорю: дверь не запирай! Он, гад, забыл, конечно, дверь запер, сел на кухне, поел, выпил, надел наушники и заснул. Я с работы приезжаю, устала как лошадь. Звоню, а он спит. Стучу – спит. Ору – спит. Полночи ломилась. Наконец открывает. Рожа как у новорождённого. Довольный, весь в счастливых радужных пузырях: «Ой, наконец-то Манечка моя пришла! Где ж ты так долго была, Манечка?» У меня аж в глазах потемнело. Уже представляю, как беру ножик и… Еле сдержалась… А ведь вот уедет он в командировку – я порядок наведу. Приду с работы, а дома… порядок, будь он неладен. И тарелка не разбита, и окурком штора не прожжена, и холодильник закрыт, и кошка не орёт, и вода в унитазе спущена… И как-то мне не по себе… Как будто я и не нужна. Как будто я лишняя и смысла в жизни нету. Не поверишь: один раз уехал он на неделю, и такая на меня вдруг от порядка тоска нашла, что я взяла – и мусорное ведро на пол-то и высыпала. Посидела около кучи мусора, поплакала, убрала мусор – и полегчало! Так вот и живут Миша с Маней. Душа в душу. Ваня с Саней тоже. Ваня помешан на порядке. Он сам всегда всё пылесосит, драит и моет. Саня же – нельзя сказать, что неряха, нет. Тут другое. Саня очень любит всевозможные, как она говорит, «маленькие, но очень полезные вещи». То есть, говоря человеческим языком, всякое бесполезное барахло. Если Ваня с Саней едут отдыхать куда-нибудь на море, то Саня привозит целый чемодан ракушек. Один раз они ездили в Берлин на Рождество, и Саня скупила, наверное, все рождественские сувениры города Берлина. Был перевес двенадцать килограммов. Пришлось заплатить. Сувениры оказались золотыми. Дома у них – сотни самых разных свечек, подстаканников, подъяичников, колпачков для подъяичников, магнитиков, очечников, наборов салфеток, ковриков для мышек, открывалок, вазончиков, пепельниц, заколок, зажигалок, браслетиков и прочей муры, которая лежит везде – на полках, на столах, на стульях, на полу. Магнитиками, например, у них, как опятами, облеплены не только холодильник, но и плита, стиральная машина, микроволновка и внутренняя сторона входной металлической двери. Сначала Ваня ещё как-то пытался бороться с Саниными «маленькими, но очень полезными вещами». Он говорил: – Санечка, гугуленька, убери, пожалуйста, вот эту кучу вот этого твоего полезного г…а с моего рабочего стола. Хорошо? – Хорошо, Ванечка, сейчас уберу, бубука моя. Саня со счастливой улыбкой (она всегда улыбается) собирает свои «полезные вещи» с Ваниного стола и сваливает их на соседнее кресло. – Санечка, – говорит ей Ваня, – вот ты, гугуленька, свалила всю свою полезную мутотень на кресло, а как теперь, гугуленька, на нём сидеть? – А зачем тебе на нём сидеть, бубука моя? Тебе не надо сидеть в кресле, – Санечка с нежной улыбкой гладит Ванину зеленовато-жёлтую от злости лысину, которая под Саниной рукой на глазах становится розовой, – ты ведь у меня малышка, тебе надо лежать на диванчике. – Но на диванчике, гугуленька, тоже лежат твои маленькие подлые вредители. К тому же, Санечка, к дивану совершенно невозможно пройти. Там на полу вокруг дивана всюду навалена эта твоя маленькая полезная сволочь. Саня собирает всю эту «сволочь» и всех этих «вредителей» и радостно сваливает их на балкон. Потом – на кухонный стол. Потом – в ванну. И так далее. Однажды Ваня (буквально) расставил по квартире флажки, отвоевав себе на пару суток рабочее место и узкие проходы от него а) к сортиру, б) к балконному окну, чтобы покурить и в) к холодильнику. Но «маленькие полезные вещи», как китайцы, властно смели проходы, и всё стало по-прежнему. Ваня периодически бунтовал, но тщетно. Один раз после очередной вспышки ненависти к «китайцам» у Вани поднялось давление. Саня страшно испугалась, собрала все вещицы в мусорные мешки (получилось более двух десятков мешков) и выставила их за дверь в общий коридор. Ваня пришёл в себя, тоскливо побродил по квартире, покурил на балконе, попил морса из холодильника, посидел в сортире, посидел за своим столом, словом, насладился свободой. Свобода отчего-то Ваню не порадовала. Саня всё это время сидела в углу в кресле и, что с ней почти никогда не случалось раньше, не улыбалась. Наконец жёлто-зелёный Ваня вздохнул и сказал: – Ладно, Санечка, давай-ка, гугуленька, вернём пару мешков твоей полезной фигни. Санечка заулыбалась, Ванина лысина тоже порозовела. В квартиру вернулось три десятка подъяичников, столько же вееров, шесть килограммов ракушек и ещё кое-что по мелочи. Через неделю маленькие, но очень полезные вещи все до одной прописались обратно в квартиру Копчиковых. А после этого Копчиковы съездили в Индию и Саня привезла целый чемодан всякой мелкой пользы и полезной мелочи. Один раз, совсем недавно, мы сидели с Мишей и Ваней втроём на моей кухне, выпивали, толковали за жизнь. – Я всё понял! – сказал вдруг Ваня. – Они так пространство метят. Понимаете? – Кто метит? – не понял я. – Бабы наши, – сказал Ваня. – Как метят? – спросил Миша. – Вещами. Наложат тряпок всяких, заколок там… флакончиков разных… и – пометила. Я, мол, тут, любимый. Не забудь про меня. – Это кто как, – вздохнул Миша. – Что кто как? – не понял я. – А то. Моя, наоборот, чистотой метит. Сотрёт пыль. Зеркало отмоет. Тапочки расставит по уставу, как пехоту. Зачем, спрашивается? А вот зачем. Это она говорит: я тут, дорогой ты мой. И никуда ты от меня не денешься. Ты, конечно, думаешь, что меня здесь нету, что на работе я, ан нет. Я тут! Слежу за тобой! Каждой протёртой чашечкой! Каждым вовремя политым фикусом. – Точно, точно! – подхватил Ваня. – Вот, мол, она я! В этом якобы случайно брошенном на торшер лифчике! В этом как бы невзначай оставленном на твоём рабочем столе браслетике! Мол, давай, давай, скучай по мне, чучело! – Вот-вот! – оживился Миша. – Напоминалки свои расставит по хате – ты и под контролем. – Ага! Типа шпионских жучков. – До чего ж они хитрые, а? – Да уж… – Эх! – покачал головой Миша. – Тяжела наша мужская доля. – И не говори! – сказал Ваня. – Вот оно! – ткнул я в оставленный моей женой на холодильнике зонтик. – Пометила! Зонтик – он где?.. Он в коридоре должен быть, а она его здесь пристроила, чтоб я на воле от рук не отбился. – Точно! – сказал Копчиков. – Верно! – сказал Попов. В это время наши жёны были на какой-то распродаже. А после распродажи они собирались посидеть в «Шоколаднице», поболтать. Интересно, о чём. Владимир ЕЛИСТРАТОВ |