Девочки, давайте поговорим. Что для нас с вами Восьмое марта? Чего мы ждём в этот день от мужчин? Цветов и подарков?

«Я что, не дарю тебе цветов в другие дни? – возмущается он. – И что ты прицепилась к этому Восьмому марта? Ну, забыл, замотался! Да я завтра куплю тебе целых два букета!»

Завтра! Как же не понимают они, что дело вовсе не в несчастной веточке мимозы, не в очередной кастрюле и даже не в бриллиантовой диадеме. В этот день нам важно само подтверждение того, что мы – женщины. Как те счастливицы, которые едут рядом с нами метро с цветами в руках, даже если они чуть-чуть хитрят и сами себе их покупают. Но мы принимаем их игру: они с цветами, а мы – без. И мы не хотим надувать обиженно губы, мы хотим гордо смотреть им в глаза, прижимая к груди свои букеты. Букеты от наших любимых! Да что там букеты, простое СМС от какого-нибудь приятеля в этот день так же важно!

Это потом мы будем с лёгкой иронией отвечать на его извинения: «Брось, Сашка, я вовсе не обиделась, это такая ерунда – Восьмое марта! Я же знаю, что ты всегда обо мне помнишь!» Мы скажем это потом, завтра, но Восьмого марта со зловещей улыбкой смотрим в сторону молчащего телефона и думаем: «Ага! Забыл меня, гад!» или «Так, Васька поздравил, Серёга тоже, а вот Димон, свинья такая, даже не вспомнил! А ведь я двадцать третьего февраля все пальцы себе отдавила, СМС ему набирая!»

А какие изощрённые оправдания порой придумывают наши любимые! Одна моя приятельница, жалуясь на своего мужа, не знала, плакать ей или смеяться: «Представляешь, что он мне сказал? Срезанные цветы мертвы, а я, родная моя, слишком уважаю тебя как женщину, чтобы дарить тебе букеты из трупиков».

Бывший кавалер моей соседки Светы, беспечно раскинувшись на её диване, рассуждал: «А знаешь ли ты, Светка, что Восьмое марта – это двадцать третье февраля по старому стилю? Так что большой вопрос, кто из нас кого должен сегодня поздравлять».

Светка ничего не сказала, молча оделась и вышла в магазин. Вернувшись через полчаса, торжественно вручила кавалеру бритвенный прибор:
– Поздравляю!
– Постой, – удивился кавалер, – ты что, забыла? Ты же мне уже подарила такой набор на двадцать третье.
– Ну, если у тебя по разным стилям два двадцать третьих февраля, то почему бы не быть и двум бритвенным приборам, – пожала плечами Светка.

Надо ли говорить, что следующее Восьмое марта Света встречала с другим мужчиной.

А бывает обратная ситуация.

– Девчонки, проходите сразу в гостиную, – встречает нас на пороге мрачная Римма.
– Римка, мы же не с пустыми руками, – говорим мы, весело потряхивая пакетами с продуктами, – сейчас салатики нарежем, курочку в духовку, так что мы сначала на кухню.
– На кухню сейчас нельзя, – тяжело вздыхает Римма. – Там места живого не осталось.
– Господи, что случилось? – ахает Ленка. – У тебя микроволновка взорвалась или потолок обвалился?

Мы с любопытством заглядываем на кухню и застываем, ошеломлённые.

Вся кухня заставлена цветами: розами, хризантемами, тюльпанами, гвоздиками.

Цветы стоят в вазах на столе, в банках на полу и на табуретках, даже в кастрюлях на плите.

– Риммочка, это же настоящий дендрарий! Это всё твой Мишка? Сумасшедший! Какая же ты счастливая!

– Счастливая? – невесело усмехается Римка. – Вы ещё ванную не видели, я теперь даже душ принять не могу. И такой кошмар каждое Восьмое марта! У нас же Мишка – звезда эстрады, любимец публики! Нормальные мужики Восьмого марта женщинам цветы дарят, а нашего Мишку женщины цветами заваливают. Я ему говорю: оставляй ты всё это в гримёрке, билетёршам раздавай. Нет, он всё в дом тащит! «Это тебе, моя любимая!» «От кого? – говорю. – От твоих поклонниц? Тут же каждый цветок их слезами окроплён!» Лучше бы они ему на концертах кастрюли со сковородками дарили.

И знаете, о чём я сейчас подумала: ведь каждое Восьмое марта, как всякая уважающая себя женщина, я с волнением ждала цветов и поздравлений. Может быть, не всегда, но ведь я их получала… Да, конечно же, получала… Но, представляете, я не могу вспомнить отчётливо ни одного такого нормального праздника, потому что все они так или иначе похожи – цветы, шампанское, конфеты.

А вот зато «ненормальные» Восьмое марта отпечатались в моей памяти навсегда!


Всю первую половину дня Восьмого марта 1991 года молчал телефон. Ни один гад мужского пола не пытался набрать мой номер и сказать: «Ты в моём понимании – женщина, и я тебя с этим поздравляю!» Но ближе к вечеру телефон всё-таки зазвонил.
– Я уполномочен пригласить тебя на Женский день! – сообщил мне Рома Горелкин.
– Уполномочен кем? – я слегка забеспокоилась.
– Фирсовым и Охлобыстиным. Помнишь таких?

Ещё бы я не помнила! Прошлым летом все мы дружно дебютировали в картине «Нога»: Ваня Охлобыстин и Вадик Фирсов – актёрами, Ромка – помрежем, я – в качестве гримёра. Экспедиция была сногсшибательная и умопомрачительная, причём оба эти состояния охватили всю нашу съёмочную группу. У некоторых, не без помощи Охлобыстина, даже расширялись границы сознания.
И вот теперь эти необыкновенные люди выбрали именно меня из всего многочисленного женского населения Москвы. Выбрали, чтобы устроить мне праздник! Я была тронута.

– Что-нибудь привезти? – спросила я с готовностью.
– Всё, что нужно, уже привезли! – загадочно ответил Горелкин. – Записывай адрес…

Я приехала. Нарядная и растерянная стояла посреди совершенно голой квартиры: из мебели были только стол и несколько табуреток. Стол оказался накрыт крайне скромно: полбуханки чёрного хлеба и пачка «Беломора». Вокруг праздничного стола сидели Охлобыстин, Горелкин и Фирсов, все трое сосредоточенно смотрели на спичечный коробок. В спичечном коробке была марихуана.

Меня пригласили к столу.

Охлобыстин набил папиросу и провозгласил первый тост за тех, кого с нами нет, то есть фактически за всех отсутствующих дам в моём присутствующем лице.

Ваня не терпел пошлости ни в чём. Ваня не мог себе позволить курить тупо и безыдейно. Ване, как человеку поэтическому, требовалась муза. У меня возникла смутная догадка, что из всех знакомых ему муз я была единственная, кто отважился приехать.

…И пошли разговоры. Речи наши были прекрасны и долги. Полбуханки съедены. За окном стемнело. Я направилась к телефонному аппарату. И тут Фирсов всех удивил:
– Не подпускайте её к телефону, она сейчас чего-нибудь туда наговорит!
– Я должна позвонить маме! – попросилась я жалобно.
– Ни в коем случае! – Фирсов вырвал у меня трубку и вскричал с диссидентским трагизмом: – У меня телефон на прослушке!
– Вадик, но это же не твоя квартира, – напомнил Горелкин.
– Не имеет значения! – упирался Фирсов. – Одно неосторожное слово – и меня не выпустят из страны!
– Примиритесь, друзья! – воззвал Охлобыстин. – Пусть она звонит маме, но говорить будет по бумажке. Читать умеешь? – спросил он меня участливо.

Текст взялся написать Горелкин.

Привожу его полностью и без изменений, потому как бумажка эта до сих пор у меня хранится. Данный текст подразумевает диалог, на месте многоточий предполагались мамины вопросы.

«Здравствуй, мама… У меня всё хорошо… А как ты себя чувствуешь?.. Мы пьём шампанское и смотрим диапозитивы… Роман читает нам свои новые стихи:
Средь мечтанья, томленья и прочего
Снизошёл на мя образ божественный,
И амур вдруг стрелою отравленной
Подстрелил в коридоре безжалостно…

Всё, больше разговаривать не могу… Плохо слышно… Пока (2 раза)».

Надо ли говорить, что беседа с мамой складывалась непросто? Я честно выдерживала паузы и отвечала строго по тексту, но ответы мои не всегда совпадали с темой маминых вопросов. Обеспокоенная моим странным тоном и стихами Горелкина, мама продолжала сыпать вопросами, а текст на бумажке безнадёжно заканчивался. Я позволила себе вольность и добавила третье «пока», но, похоже, прощаться мама не собиралась.

Я стала делать Охлобыстину страшные знаки, что говорить мне больше нечего, и тогда он шепнул: «Гони по кругу!»

И я погнала:
– Здравствуй, мама…
– Уже здоровались! Ты что, напилась?
– А как ты себя чувствуешь?
– Я-то нормально себя чувствую! А вот что с тобой?
– Снизошёл на мя образ божественный…
– Немедленно домой!
– Здравствуй, мама…

Фирсов обречённо уронил голову на грудь.
– Всё, меня не выпустят из страны!

Усаживая меня в такси, Охлобыстин опустил длань на моё плечо и напутствовал:
– Помни, если у тебя возникнут сложности с мамой, ты знаешь, что говорить… – и он вложил в мою руку заветную бумажку с текстом.

Цветы с гроба

Сколько лет назад это было, не скажу, но точно помню, что всё случилось вечером накануне Восьмое марта. Мне позвонила знакомая ассистентка по актёрам.

– Наташенька, выручай! Надо срочно сняться завтра в одном сериальчике, денежки нормальные!
– Ир, я не могу, меня в ресторан пригласили, всё-таки праздник.
– Да там всего одна сценка, быстро отстреляешься – и в ресторан. Я тебя очень прошу, у нас артистка на эту роль слетела, – уговаривала ассистентка и многозначительно добавила: – Кстати, у нас новый проект запускается, хороший, я за тебя похлопочу.
– Ладно, присылай сценарий на почту, – вздохнула я неохотно. – Я текст-то успею выучить?
– Да там и текста-то нет никакого!
– Немое кино, что ли? – насторожилась я.
– Да нормальное кино и роль прекрасная… – ассистентка вдруг заторопилась. – Ладно, завтра всё на площадке узнаешь, говорить больше не могу, адрес вышлю СМС.

Утром Восьмого марта самостоятельно накрашенная и уже с причёской (потому что неизвестно, какие там гримёры попадутся, а мне потом в ресторан) я ступила на порог некоего ДК и спросила вахтёршу: «Где здесь съёмка?»
На втором этаже, куда меня направила вахтёрша, уже вовсю суетились осветители, протягивая кабели, бегал заполошный администратор.

– Ну наконец-то! Где вас носит? – набросился он на меня. – Идёмте скорее в зал, на репетицию, сейчас подойдёт режиссёр.

Мы вошли в зал, и у меня внутри похолодело – на длинном столе, задрапированном чёрным бархатом, стоял гроб, в котором заботливо взбивала подушечку реквизиторша.

– Что это такое? – глухим голосом спросила я.
– Как что? – удивился администратор. – Это ваш гроб.
– Мой? – ужаснулась я. – А что я должна с ним делать?
– Как что? Лежать! – ещё больше удивился администратор. – Вы же умерли!
– Не собираюсь я умирать! Я в ресторан собираюсь! – разволновалась я.
– В какой ресторан? Разве у нас есть сцены в ресторане? – администратор озадаченно листал сценарий. – Да что вы мне голову морочите! У вас только одна сцена, в гробу.
– Не лягу я в гроб! Меня никто не предупреждал! Я на это не подписывалась!
– Да что вы так нервничаете, – вступила в разговор реквизиторша. – Не в снегу же вы будете валяться и не на стройке, как наш вчерашний труп. В помещении, в тепле, я вам всё мягонько постелю, укрою…
– Да не надо меня ничем укрывать! Что за бред вообще? Где ваш режиссёр?
– Ну я режиссёр! – в зал вошла хмурая ненакрашенная женщина со вздыбленными волосами. – Какие проблемы? Опять неадекватную прислали? И чего это она у вас такая старая, обалдели, что ли? У меня должен быть восемнадцатилетний труп!
– Ну, знаете! – взорвалась я. – Это вы здесь все неадекватные! И вообще…

Но договорить я не успела, потому что в зал ввели мёртвую девушку. Нет, она, конечно, была живая, но загримирована так жутко, что впору было меловым кругом её обводить.

– А вот и наша Леночка готова! – объявила сопровождавшая её гримёрша.
– Мы что, в гробу вдвоём лежать будем? – тупо спросила я.
– Почему вдвоём? Кто-то один… – режиссёрша растерянно завертела нечёсаной головой и остановила взгляд на мне. – А вы вообще зачем здесь?
– Так это, наверное, наша скорбящая мамочка! – внесла ясность гримёрша.
– Вас Ира прислала? Пойдёмте же скорее на грим, смоем всю вашу красоту, платочек траурный повяжем, карандашиком слёзным помажем, чтобы глазки были красные. Или вы сами плакать будете?

…В компании ещё трёх несчастных актрис я уже три часа голосила над гробом усопшей, мысленно проклиная Восьмое марта. Гроб был усыпан охапками роз, на которые я должна была падать грудью по требованию режиссёрши. Шипы больно впивались в моё тело, а я всё падала и падала из дубля в дубль, потому что усопшая оказалась некачественной – то она дышала, то моргала, то чихала, запарывая дубли.

Своих слёз у нас уже не хватало, слёзный карандаш был истёрт о наши лица почти полностью, глаза невыносимо щипало, они опухли, а неистовая режиссёрша требовала: «Дубль! Ещё дубль! Воем навзрыд! Больше слёз!»

В какой-то момент усопшая решительно села в гробу прямо во время сцены и объявила:
– Всё, больше не могу! Я хочу писать!

Пока она отлучилась из гроба, я включила мобильный и позвонила любимому.

– Наконец-то! – обрадовался он. – Я тебе уже обзвонился! Что у тебя?
– Не знаю, когда это закончится! Кошмар какой-то! – захныкала я. – Боюсь, что наш ресторан под угрозой, у меня такая рожа!
– Что поделаешь, милая, это наша работа, – без тени сожаления ответил любимый. – Мы же артисты!
– Колись, что у тебя, – с подозрением сказала я. – На халтуру, что ль, какую намылился?
– Милая, ну ты же всё равно работаешь, чего же мне бездельничать? – оправдывался он. – А тут ещё завтруппой позвонил, умолял подменить сегодня в спектакле Девяткина, ну не дотерпел человек, начал отмечать праздник уже с утра. Я быстренько отыграю и домой!
– Шабашник! – буркнула я. – Ладно, иди развлекай чужих баб. А я пойду на площадку, а то у нас покойная в гроб вернулась.

Съёмка закончилась только к вечеру. Когда мы все переоделись и кое-как замазали распухшие зарёванные лица, администратор весело объявил:
– Женщины, не расходимся, подходим к гробу! Я тут собрал вам всем по букетику, ну не выбрасывать же, в самом деле! С праздником вас, дорогие женщины!


Когда уже затемно я подходила к дому, меня нагнал мой любимый.

– Привет! – закричал он весело. – С праздником, дорогая!
– Спасибо, – кивнула я мрачно, – меня вон уже поздравили.

Любимый посмотрел на вялые розы и нахмурился.

– И кто этот смельчак? Откуда цветы?
– Флорес пара лос муэртос! – усмехнулась я. – А ведь Восьмое марта – мой личный праздник жизни!
– Да брось ты, какой он тебе личный, – любимый ободряюще чмокнул меня в щёку. – Это обычный общественный праздник!
– Нет, это мой личный праздник, – упиралась я, – потому что Восьмого марта я пришла в этот мир!
– Странно, – удивился любимый, – мы всегда отмечали твой день рождения в декабре.
– Да, но именно восьмого марта мой папа заронил своё зёрнышко в мою маму, понимаешь? И через девять месяцев я родилась.

Любимый присвистнул:
– Ну, это же совсем другое дело! – он достал из-за пазухи маленький букетик ландышей. – Поздравляю тебя с Днём Твоего Зачатия!
– Цветы от восторженных поклонниц? – насмешливо спросила я. – А ты и рад на мне сэкономить!
– Сэкономишь тут! У, неблагодарные зрители! – возмутился любимый. – Подумаешь, родился у меня во время сцены экспромт, и что? Давайте теперь бросать в меня гнилые помидоры?
– Тебя забросали помидорами? – хихикнула я, и у меня даже настроение повысилось.
– Ну, не то чтобы помидорами… – замялся любимый. – Но понимаешь, там эта Марта долбанутая должна выходить на мою реплику, а я её забыл, так она упёрлась за кулисами: «Не выйду без реплики, и всё!» А у нас без неё пауза зависла, чего делать, не знаем, наконец помреж её вытолкал на сцену, я и говорю в зал: «А вот и наша Марта. Она у нас восьмая в семье. Мы так и зовём её – восьмая Марта!» – ну и у виска покрутил. Смешно же? А тётки в зале обиделись почему-то, на святое, что ли, посягнул? И вообще в этот раз ни цветочка! Пришлось раскошелиться и самому купить. Для тебя.
– Врёшь? – улыбнулась я.
– Клянусь, на свои кровно заработанные! – стукнул себя в грудь кулаком любимый. – Так что поздравляю тебя, женщина, с Восьмым марта!