Счастливая мужская жизнь
13.04.2016 17:39
После ночи с молниями

Счастливая мужская жизньУ неё уже было подано заявление в калужский загс, и сказала она об этом, когда поутру голой допивала кофе на моей кухне.

– Не грусти – подумаешь, ещё один курортный роман. Знаешь, а мне вдруг так захотелось побыть мужчиной, живущим в Крыму! Сплёл паутинку – и ждёшь залётных студенток. Может, повезёт в следующей жизни?

Она рассмеялась, запрокинув милую головку со стрижкой каре на восхитительной длинной шее. Её звали… А впрочем, не буду говорить, как её звали, даже не стану придумывать ей другое имя. Если она однажды прочтёт рассказ, то узнает себя в этой вечно молодой, загорелой, хохочущей в грозовой ночи бесстыднице.

В тот вечер сильно парило, и я ушёл со службы позже обычного. Домой не поехал, решил сначала искупаться у руин древнего Херсонеса и, когда входил в море, заметил лежавшую на гальке красивую загорелую девушку. Она дремала, прикрыв идеальные грудки плоскими окатышами из античной оранжевой керамики.

Заплыв в море метров на сто, я лежал на спине и думал о ней, а потом, услыхав зловещее громыхание, поднял голову и увидел чёрную тучу, накатывавшую на побережье из-за руин древнего собора.

Когда выходил из воды, девушка стояла на берегу возле моей одежды и насмешливо смотрела на меня:
– Думала, офицер утонул.

Я стал торопливо одеваться, и в этот миг начался ливень. Смеясь, мы наперегонки побежали к автобусной остановке, и моя фуражка служила ей зонтом. Водитель 22-го маршрута уже было тронулся с места, но, наверное, кто-то в салоне сказал ему о нас, потому что автобус, фыркнув, остановился.

На задней площадке, среди промокших курортников, мы перешли на «ты» и обнимались. Когда вышли возле моего дома, дождь зарядил с новой силой.

– Куда мы приехали? – спохватилась она.
– Ко мне.

Весёлый ситцевый сарафанчик прилип к её телу и стал совершенно прозрачным. Я успел заметить, что под ним не было купальника. Мы обнялись под дождём и, смеясь, помчались сквозь сосновую лесополосу к моему подъезду.

В прихожей сбросили одежду прямо на пол, стуча зубами, забрались в ванную. Как хорошо, что именно в тот день в нашем микрорайоне давали по графику горячую воду!

– Не хочу есть! – возбуждённо мотала головой она. – Хочу пить, пить и пить!

И как здорово, что в моей квартире было припасено пять бутылок шампанского!

Всё, что я запомнил в ту ночь, – это бесконечные вспышки, озарявшие комнаты, и неистовую бронзовую вакханку, рвавшую на куски мою плоть. Может быть, нас подзаряжали молнии, голубоватый мистический свет которых врывался в квартиру и сполохами метался по комнатам, отражаясь от стен?

Утром пили кофе. Умытые ветки акаций застыли за окном, парализованные сиреневым послегрозовым штилем.

– Знаешь, а ведь я совсем не такая, – виновато улыбнулась моя гостья, отрывая взгляд от чашки. – Можешь не верить, но я в этой жизни вообще-то очень домашняя девочка.
– А сейчас мы с тобой в какой жизни? – иронически улыбнулся я.
– Сейчас уже в настоящей, а ночью… Это гроза виновата, это была не я. Ой, да я же тебя всего искусала! Честное слово, не я! А знаешь, у меня ведь уже и заявление в загс подано, через двадцать три дня стану женой. Это ужасно? Слушай, а у тебя в квартире есть телефон? Как же я могла не позвонить тётке… Это всё молнии, молнии!

Она набрала номер тётки, начала что-то бубнить в своё оправдание и потом долго слушала, как в трубке грохочет возмущённый женский бас. О чём в подобных случаях говорят разгневанные тётки? О милиции, моргах, спасателях, которым не дозвониться, о съеденных упаковках валидола и выпитых залпом пузырьках валокордина.

– Далеко до остановки? – спросила она, бессильно опустив трубку.

Обнимая её, я стал торопливо шептать, что сейчас вызову такси и сам отвезу её, куда она скажет, но мне не хочется, чтобы она уехала вот так, сразу. Может быть, успокоит родственницу и снова вернётся ко мне?

– И думать не смей, – ответила она. – Тётка стоит на балконе и ждёт в трёх остановках отсюда. Я на троллейбусе. И потом, сегодня вечером у меня поезд, а через двадцать три дня я – мужняя жена! Как теперь фату-то надену? Это всё молнии, молнии!

На полу в прихожей всё ещё валялся её непросохший сарафан; надевая его, она тут же придумала алиби: пришлось всю ночь пережидать непогоду в пещере на скалах мыса Фиолент.

– А что, похоже на правду? Ладно, прощай!

Она порывисто обняла меня и, почти оттолкнув, упорхнула в дверь; в подъезде застучали и стихли её каблучки.

А я, как поручик из «Солнечного удара» Бунина, долго слонялся по опустевшей квартире. Потом пытался спать, кажется, даже подремал часа полтора. Кое-как сделал уборку, выбросил все пять фугасов из-под шампанского в гулкую пасть мусоропровода. Поставил кассету с любимыми песнями Окуджавы:

Грозной битвы пылают пожары,
и пора уж коней под седло…
Изготовились к схватке гусары –
их счастливое время пришло.
Впереди командир, на нём новый мундир,
а за ним эскадрон после зимних квартир.
А молодой гусар, в Амалию влюблённый,
он всё стоит пред ней коленопреклонённый…

Я поехал в умытый дождём город, долго бродил по Приморскому бульвару. Хорошо, что в те годы не было мобильных телефонов, а если бы были, я бы выключил связь, потому что вообще никого не хотел слышать. Зашёл в кафе с видом на растрёпанную непогодой бухту. Глядя на притихшее в ожидании осени море, медленно пил холодное алиготе и не пьянел. Есть не хотелось.

В дверях своей квартиры я обнаружил записку от подруги, которая очень хотела бы приехать сегодня вечером. Несколько раз требовательно звонил телефон, но я не снял трубку и не стал зажигать свет. Дважды настойчиво звонили в дверь.

Постепенно темнело, но мне казалось, что по углам комнат, на лоджии, в кухне и в ванной всё ещё прячутся залетевшие в квартиру вчерашние молнии.

Настенные часы показывали время отправления московского поезда, и я уже больше часа боролся с желанием поехать на вокзал и хотя бы тайком проводить её, подглядеть, как она уезжает.

Я лежал на спине с открытыми глазами и представлял, как поезд удаляется от нашего города, поочерёдно ныряя в тоннели, а она сидит в купе и смотрит прямо перед собой ничего не видящими грустными глазами. В конце концов я успокоил себя, подумав, что она просто легла и тут же уснула под перестук колёс. Вполне правдоподобно после ураганной ночи.

Севастопольскую квартиру, по углам которой ещё долго таились молнии, я давно продал. Переехал жить в Петербург, развёлся с женой и долгих двенадцать лет жил мужской жизнью, такой счастливой, что моих впечатлений с избытком хватило бы на гусарский полк.

А теперь я живу «очень правильно» и двадцать часов в сутки пишу книги. Раз в неделю мы с сыном обедаем в уютном ресторанчике неподалёку от моего дома. В последний раз Санька неожиданно сказал, что очень хотел бы жить так, как живу я, – легко, свободно. Работать дома за компьютером с чашкой кофе и бокалом каберне, нравиться девушкам, уезжать куда хочется, не дожидаясь, когда дадут отпуск.

Я ответил, что моя жизнь видится Саньке чем-то вроде гусарского мундира, но кроме парадов и балов есть ещё каждодневная окопная война с болотной жижей на дне блиндажа и серым небом над головой. Чтобы «жить легко и свободно», ежедневно получать письма от издателей, режиссёров, редакторов и поклонниц, надо вкалывать двадцать часов в сутки, а порой и во сне, вставая поутру с готовым решением. И то, что иные высокопарно называют творчеством, вдруг становится образом жизни. Но только так ты состоишься как писатель и мужчина, и красивая женщина сойдёт за тобой, как за бунинским поручиком, на ночной незнакомый причал и не спросит, куда ты её ведёшь.
Похоже, мой Санька испугался.

Вот иные столетья настали,
и несчётно воды утекло.
И давно уже нет той Амалии,
и в музее пылится седло.
Позабыт командир – дам уездных кумир.
Жаждет новых потех просвещённый наш мир.
А юный тот гусар, в Амалию влюблённый,
опять стоит пред ней коленопреклонённый.

Вообще-то для гусара важен не сам объект очарования. Для гусара куда важнее быть очарованным.

Владимир ГУД,
Санкт-Петербург
Фото: GettyImages

Опубликовано в №14, апрель 2016 года