Счастливая мужская жизнь |
13.04.2016 17:39 |
После ночи с молниями У неё уже было подано заявление в калужский загс, и сказала она об этом, когда поутру голой допивала кофе на моей кухне. – Не грусти – подумаешь, ещё один курортный роман. Знаешь, а мне вдруг так захотелось побыть мужчиной, живущим в Крыму! Сплёл паутинку – и ждёшь залётных студенток. Может, повезёт в следующей жизни? Она рассмеялась, запрокинув милую головку со стрижкой каре на восхитительной длинной шее. Её звали… А впрочем, не буду говорить, как её звали, даже не стану придумывать ей другое имя. Если она однажды прочтёт рассказ, то узнает себя в этой вечно молодой, загорелой, хохочущей в грозовой ночи бесстыднице. В тот вечер сильно парило, и я ушёл со службы позже обычного. Домой не поехал, решил сначала искупаться у руин древнего Херсонеса и, когда входил в море, заметил лежавшую на гальке красивую загорелую девушку. Она дремала, прикрыв идеальные грудки плоскими окатышами из античной оранжевой керамики. Заплыв в море метров на сто, я лежал на спине и думал о ней, а потом, услыхав зловещее громыхание, поднял голову и увидел чёрную тучу, накатывавшую на побережье из-за руин древнего собора. Когда выходил из воды, девушка стояла на берегу возле моей одежды и насмешливо смотрела на меня: – Думала, офицер утонул. Я стал торопливо одеваться, и в этот миг начался ливень. Смеясь, мы наперегонки побежали к автобусной остановке, и моя фуражка служила ей зонтом. Водитель 22-го маршрута уже было тронулся с места, но, наверное, кто-то в салоне сказал ему о нас, потому что автобус, фыркнув, остановился. На задней площадке, среди промокших курортников, мы перешли на «ты» и обнимались. Когда вышли возле моего дома, дождь зарядил с новой силой. – Куда мы приехали? – спохватилась она. – Ко мне. Весёлый ситцевый сарафанчик прилип к её телу и стал совершенно прозрачным. Я успел заметить, что под ним не было купальника. Мы обнялись под дождём и, смеясь, помчались сквозь сосновую лесополосу к моему подъезду. В прихожей сбросили одежду прямо на пол, стуча зубами, забрались в ванную. Как хорошо, что именно в тот день в нашем микрорайоне давали по графику горячую воду! – Не хочу есть! – возбуждённо мотала головой она. – Хочу пить, пить и пить! И как здорово, что в моей квартире было припасено пять бутылок шампанского! Всё, что я запомнил в ту ночь, – это бесконечные вспышки, озарявшие комнаты, и неистовую бронзовую вакханку, рвавшую на куски мою плоть. Может быть, нас подзаряжали молнии, голубоватый мистический свет которых врывался в квартиру и сполохами метался по комнатам, отражаясь от стен? Утром пили кофе. Умытые ветки акаций застыли за окном, парализованные сиреневым послегрозовым штилем. – Знаешь, а ведь я совсем не такая, – виновато улыбнулась моя гостья, отрывая взгляд от чашки. – Можешь не верить, но я в этой жизни вообще-то очень домашняя девочка. – А сейчас мы с тобой в какой жизни? – иронически улыбнулся я. – Сейчас уже в настоящей, а ночью… Это гроза виновата, это была не я. Ой, да я же тебя всего искусала! Честное слово, не я! А знаешь, у меня ведь уже и заявление в загс подано, через двадцать три дня стану женой. Это ужасно? Слушай, а у тебя в квартире есть телефон? Как же я могла не позвонить тётке… Это всё молнии, молнии! Она набрала номер тётки, начала что-то бубнить в своё оправдание и потом долго слушала, как в трубке грохочет возмущённый женский бас. О чём в подобных случаях говорят разгневанные тётки? О милиции, моргах, спасателях, которым не дозвониться, о съеденных упаковках валидола и выпитых залпом пузырьках валокордина. – Далеко до остановки? – спросила она, бессильно опустив трубку. Обнимая её, я стал торопливо шептать, что сейчас вызову такси и сам отвезу её, куда она скажет, но мне не хочется, чтобы она уехала вот так, сразу. Может быть, успокоит родственницу и снова вернётся ко мне? – И думать не смей, – ответила она. – Тётка стоит на балконе и ждёт в трёх остановках отсюда. Я на троллейбусе. И потом, сегодня вечером у меня поезд, а через двадцать три дня я – мужняя жена! Как теперь фату-то надену? Это всё молнии, молнии! На полу в прихожей всё ещё валялся её непросохший сарафан; надевая его, она тут же придумала алиби: пришлось всю ночь пережидать непогоду в пещере на скалах мыса Фиолент. – А что, похоже на правду? Ладно, прощай! Она порывисто обняла меня и, почти оттолкнув, упорхнула в дверь; в подъезде застучали и стихли её каблучки. А я, как поручик из «Солнечного удара» Бунина, долго слонялся по опустевшей квартире. Потом пытался спать, кажется, даже подремал часа полтора. Кое-как сделал уборку, выбросил все пять фугасов из-под шампанского в гулкую пасть мусоропровода. Поставил кассету с любимыми песнями Окуджавы: Грозной битвы пылают пожары, и пора уж коней под седло… Изготовились к схватке гусары – их счастливое время пришло. Впереди командир, на нём новый мундир, а за ним эскадрон после зимних квартир. А молодой гусар, в Амалию влюблённый, он всё стоит пред ней коленопреклонённый… Я поехал в умытый дождём город, долго бродил по Приморскому бульвару. Хорошо, что в те годы не было мобильных телефонов, а если бы были, я бы выключил связь, потому что вообще никого не хотел слышать. Зашёл в кафе с видом на растрёпанную непогодой бухту. Глядя на притихшее в ожидании осени море, медленно пил холодное алиготе и не пьянел. Есть не хотелось. В дверях своей квартиры я обнаружил записку от подруги, которая очень хотела бы приехать сегодня вечером. Несколько раз требовательно звонил телефон, но я не снял трубку и не стал зажигать свет. Дважды настойчиво звонили в дверь. Постепенно темнело, но мне казалось, что по углам комнат, на лоджии, в кухне и в ванной всё ещё прячутся залетевшие в квартиру вчерашние молнии. Настенные часы показывали время отправления московского поезда, и я уже больше часа боролся с желанием поехать на вокзал и хотя бы тайком проводить её, подглядеть, как она уезжает. Я лежал на спине с открытыми глазами и представлял, как поезд удаляется от нашего города, поочерёдно ныряя в тоннели, а она сидит в купе и смотрит прямо перед собой ничего не видящими грустными глазами. В конце концов я успокоил себя, подумав, что она просто легла и тут же уснула под перестук колёс. Вполне правдоподобно после ураганной ночи. Севастопольскую квартиру, по углам которой ещё долго таились молнии, я давно продал. Переехал жить в Петербург, развёлся с женой и долгих двенадцать лет жил мужской жизнью, такой счастливой, что моих впечатлений с избытком хватило бы на гусарский полк. А теперь я живу «очень правильно» и двадцать часов в сутки пишу книги. Раз в неделю мы с сыном обедаем в уютном ресторанчике неподалёку от моего дома. В последний раз Санька неожиданно сказал, что очень хотел бы жить так, как живу я, – легко, свободно. Работать дома за компьютером с чашкой кофе и бокалом каберне, нравиться девушкам, уезжать куда хочется, не дожидаясь, когда дадут отпуск. Я ответил, что моя жизнь видится Саньке чем-то вроде гусарского мундира, но кроме парадов и балов есть ещё каждодневная окопная война с болотной жижей на дне блиндажа и серым небом над головой. Чтобы «жить легко и свободно», ежедневно получать письма от издателей, режиссёров, редакторов и поклонниц, надо вкалывать двадцать часов в сутки, а порой и во сне, вставая поутру с готовым решением. И то, что иные высокопарно называют творчеством, вдруг становится образом жизни. Но только так ты состоишься как писатель и мужчина, и красивая женщина сойдёт за тобой, как за бунинским поручиком, на ночной незнакомый причал и не спросит, куда ты её ведёшь. Похоже, мой Санька испугался. Вот иные столетья настали, и несчётно воды утекло. И давно уже нет той Амалии, и в музее пылится седло. Позабыт командир – дам уездных кумир. Жаждет новых потех просвещённый наш мир. А юный тот гусар, в Амалию влюблённый, опять стоит пред ней коленопреклонённый. Вообще-то для гусара важен не сам объект очарования. Для гусара куда важнее быть очарованным. Владимир ГУД, Санкт-Петербург Фото: GettyImages Опубликовано в №14, апрель 2016 года |