Ямщик, не гони

Среди пассажиров бытует мнение, что большинство таксистов – кретины. Чистой воды заблуждение. Не достойный россиянина образ мысли. Но что скрывать, некоторые таксисты придерживаются той же точки зрения: большинство пассажиров – кретины.

Налицо общее заблуждение, урбанистический конфликт, война, можно сказать, за дырку от бублика. И нет единства в уличном потоке.

А что же я, таксист-хронист и публицист-шашечник, пассажирских лиц наблюдатель вполоборота… что скажу?

Встречаются странные клиенты. Но.

Бог миловал. Странность их не переходила границ моего личного пространства. Физиономии ямщика никто не портил. Однако нервы мотали, оставляя по себе долгую неприятную память.

Но о них как раз вспоминать и не хочется. Пусть выйдут на свет фар безумцы иного толка. Те, кто первым на газетные полосы попадает с весенним обострением. Городские невротики с лёгкой сумасшедшинкой в глазах.

Сексуальное рабство

Вспоминается мне раннее стылое октябрьское утро в подмосковном городе Химки. Ещё даже не утро, а одни обещания и лёд на лужах. Улицы словно стеклянные от холода, и коты возвращаются с ночных безчинств и кутежей. Пятый час.

Подъезжаю к автобусной остановке. Машет рукой молодой тип «ботанического» вида. Одет не по погоде. Летняя рубаха без рукавов и штаны, натянутые выше пуза, щиколотки голые, красные носки после сотой стирки и штиблеты, то есть ботинки, в которых подобные субъекты ходят и зимой, и летом, не снимая.

Живо запрыгивает в машину и просит отвезти на Ботаническую же улицу. Вижу, что клиент не по-утреннему возбуждён. На лице – смесь длительного испуга и удивления. Словно он жирафа говорящего встретил или от акулы по воде бежал. Он напряжённо всматривается в городской ландшафт. И потом спрашивает:
– А мы сейчас где находимся?
– В каком смысле?
– Э… ну район… как называется?
– Это не район, уважаемый, это город Химки.
– Химки?! Так далеко!..

Мне всегда казалось близким это место. Но я промолчал. А клиенту неймётся, ёрзает в кресле. Видно, что он не в ладах с реальностью и желает примириться.

– Какое сегодня число? – спрашивает он.
– Седьмое, – говорю я.
– То есть двадцать седьмое? – поправляет клиент.
– С чего это? Просто седьмое.
– Не может быть. Оно уже было… разве нет?

Я молчу, поскольку сам в замешательстве. Но говорю чётко и раздельно, как по радио, чтобы восстановить пошатнувшуюся реальность.

– Сегодня седьмое октября две тысячи пятнадцатого года. После Рождества Христова.
– Октября?!

У клиента из груди вырывается свист с подвыванием. И слюна брызжет на рубашку.

Я думаю: всё, приехали. Наркоша! Или геймер какой-нибудь, застрявший в виртуальном Средневековье.

И следующая мысль: не заплатит, зараза!

А тип этот в красных носках, призадумавшись, говорит:
– Крепко же меня… болтануло.

Мне крыть нечем. Понятно, что мы сейчас на одну волну не выйдем. Лучше не форсировать события… Так мы проехали ещё немного, как вдруг пассажир мой открывает рот и говорит следующее:
– У меня был предок высоких дворянских кровей. Граф, полковник и кутила. Жил в своём имении под Пензой. Страсть как любил в карты играть. И он однажды до того дошёл, что проиграл в карты свою жену. Но поскольку был человеком слова, чести и достоинства, то…

Пассажир замолчал, увидев в окне проезжавшую велосипедистку.

– То что? – напомнил я. – Он застрелился?
– Зачем? Он повёз её новому хозяину.
– Жену?
– Да.
– Дворянку?
– Да. Крепостными он тоже баловался. Когда неожиданно помер, его насмерть заклевали дикие гуси, а из подвалов и амбаров освободили тридцать крестьянских девушек… Он их пытал и насиловал, пытал и насиловал…

Тип опять замолк, заметив, как другая утренняя велосипедистка выезжала из двора на шоссе.

– Чем же дело закончилось? – спросил я, выдержав паузу.

И тут с пассажиром что-то нехорошее случилось. Он вдруг порозовел на глазах, как свинка Пеппа, повернулся ко мне лицом, и я заметил, что у него дрожат губы. Его словно что-то распирало изнутри, воспоминания и впечатления накрыли его с новой силой, и всё это требовало немедленного выхода. Немедленного и публичного изложения.

Он произнёс странным голосом:
– Вы знаете, что такое… сексуальное рабство?

Во мне что-то ёкнуло от неожиданности, и я машинально ответил:
– Нет.
– А я знаю…
– В роли кого? – тихо спросил я, решив, что, как только высажу типа, немедленно позвоню в полицию.

Он вздохнул и произнёс приторным голосом:
– Меня три недели привязывали голым к велосипеду и…

Я сильно сомневаюсь, что люди умеют так врать. Скорее всего, он действительно знал тему. Изнутри…

Третья мировая и американский заговор

Прежде чем перейти к двум главным примерам пассажирского безумия, вспомню я одного профессора-криминалиста. Вскользь. Вряд ли он в другом месте пригодится…

Дорогое кашемировое пальто песочного цвета, шарф в клетку и английские ботинки. В руках тонкий потёртый портфель и деревянная коробка со здоровенной бутылью коньяка. Дело было перед Новым годом. А вёз я его от Академии МВД до Октябрьского Поля. Профессор достал из внутреннего кармана платок размером с небольшое полотенце и тщательно высморкался. А затем произнёс следующую сентенцию:
– Ну-с, уважаемый подследственный, долго ещё будете нести чушь и мотать нервы следователю?
– Какую чушь? – удивился я.
– Про Третью мировую и американский заговор, конечно! И не делайте из меня идиота. У вас очевидный синдром двадцати шести бакинских комиссаров, открытый ими при переходе Альп верхом на светодиодных индикаторах АН71/3xz.

Я как мог свернул шею в сторону кашемирового пальто и вытаращился на него. Он смотрел на меня ясными смеющимися глазами. Очки, кстати, в дорогой оправе. В деревянном ящике булькал дорогой коньяк.

– Куда стрелять? – произнёс я первое, что пришло в голову.
– Прямо и под мостом налево, – ответил кашемир. – Первое упоминание данной птицы в литературе по колориметрии датируется эпохой НТР, когда на фонарных столбах как раз начали заменять джинсы наковальнями. Примерно в тот же электроскоп Исаак Ньютон сшил из снега паровую машину и установил её на динамический микрофон МД-47.

Я вцепился в руль обеими руками и как мог «усилил» периферическое зрение, чтобы вовремя заметить телодвижения странного клиента. И подумал: как хорошо, что он сидит сбоку, а не сзади. Так душить меня неудобно. А если что, я успею вытащить из сапога перочинный нож и полоснуть психа по рукам.

– Да не нервничайте так, – примирительно заявил пассажир. – У вас костяшки пальцев побелели, сейчас руль раздавите… Это я пошутил. Вы услышали классический пример шизофазии. Или речевой разорванности – симптом психического расстройства. Выражается в нарушении структуры речи, но в отличие от речевой бессвязности (потока несвязанных слов) фразы строятся правильно, однако не несут никакой смысловой нагрузки… Понятно?

– Да, – сказал я. – Но было страшновато, если честно.
– Ничего. Вы, таксисты, народ крепкозадый и крепколобый. А я еду с последней в этом году лекции… И выпить мне никто не помешает. Прижмитесь к обочине, пожалуйста, а то я боюсь разлить драгоценный напиток.

Я остановился, а профессор вытащил из портфеля маленькую железную рюмочку…

Моя инфанта

На свете встречаются красивые мужчины. Про себя умолчу, скромность – добродетель таксиста. Но тот испанец был настоящим красавцем. Может быть, даже больше, чем я. Ладно: смуглый, черноволосый, скуластый – в Пиренеях другие не растут. Лёгкая седина – искры в волосах – очень шла ему. Бородка делала из него франта с убийственным южноевропейским акцентом. Лицо с живыми, горячими глазами – человек в ладах с чувством собственного достоинства. Но в тех же глазах было ещё нечто. Невероятное, нетутошнее, запредельное счастье, с которым он в тот день сам не знал, что делать, и с которым не в силах был справиться. С первого момента ясно, что парень не в себе…

Он выбежал на дорогу метрах в пятидесяти передо мной, одной рукой махал, другой свистел, засунув пальцы в рот. На улице 10-градусный мороз, а он – в отчаянно летнем костюмчике небесно-голубого цвета.

Он влетел в машину, как мяч в ворота сборной Нидерландов в 2010 году, и заорал:
– Что за женщина?! У неё что, глаза отдельно? Отдельно голова, отдельно мозг?! Сегодня третий день, а она уже забывает… Как так?!

Он был чрезвычайно взволнован. Путался в русских словах, но этим не смущался.

– Вам не холодно? – спросил я, пытаясь притушить пожар.
– Мне?! Холодно?! Да я сейчас взорвусь!!

Удивление иностранца было таким искренним, словно мы беседовали на пляже Средиземного моря, а не в Северном Медведкове за три месяца до ближайшей весны. Внешняя среда не играла роли. Он весь кипел, как небольшой вулкан, и я решил, что передо мной итальянец.

– Едем-то куда? – спросил я.
– Как куда? Ко мне домой, конечно, и быстро-быстро!
– Дом – это Рим, Милан или Венеция?

Он, наверное, подумал, что я над ним издеваюсь.

– Отрадное! – крикнул он. – Улица Декабристов. Ну! Скорее же!

И мы рванули. И на первом же светофоре я спросил: что, собственно, случилось, не беда ли?

– Беда! Конечно, беда. Моя жёнушка – дра-го-цен-ная – безответственная дура!

Тут уж я подумал, что он спятил или издевается. Разве это беда?

Но всё оказалось значительно проще, и сложнее, и интереснее.

Мы ехали всего десять минут. И всё это время мой пассажир говорил. Вернее, бурлил и выплёскивал из себя все переживания последних дней, перескакивая с пятого на десятое. Вот что я запомнил…

Пассажир мой родился в Каталонии, но вырос в Мадриде. Это он сообщил, чтобы я его больше ни с кем не путал. Ни с какими макаронниками. «Мы же их обыграли четыре – ноль в десятом году», – уточнил он. Затем я узнал, что он колесил по Европе и миру, пока однажды, работая по контракту на Канарских островах, не встретил девушку. Работал он шеф-поваром в гостинице, а девушку встретил русскую, из Сургута. Дальше – всё ясно. Сургут как спрут опутал, одурманил и приковал к себе Каталонию. Испанец бросил свои европейские поварёшки и приехал к русским ложкам. Женился, поменял Сургут на Медведково, работал в ресторане – итальянском, кстати. Всё хорошо, кроме одного. Бог детей не дал. Всех врачей и знахарей от Урала до столицы испробовали. Впустую.

– Я её люблю! – несколько раз свирепо повторял испанец, словно кто-то пытался это опровергнуть.

И тогда жена повезла его в монастырь. Куда-то в Ярославскую область.

– Вся моя жизнь изменилась в тот день, – восклицал пассажир. – Но как это получилось, я не знаю!

Видимо, они ездили к некоему духовному лицу, известному своей чистой и строгой жизнью. Испанец вообще не понял, с кем разговаривал. До того момента он был далёк от любых церковных тем. А тут на него сразу всё и обрушилось: монастыри, колокола, чёрные рясы, снег на озере, вера и свет. Они разговаривали по душам около часа.

– Мне сказали, что он – главный монах в монастыре. Но это был просто старенький старичок.
– О чём же вы говорили? – спросил я.
– О футболе, – ответил испанец.

Похоже, что «старенький старичок» был очень подкован в футболе. После разговора каталонец немедленно, с той же горячей поспешностью принял православие.

– И что… родили наконец? – спросил я.
– Нет. Монах сказал: заберите ребёнка из детдома. И мы забрали Машу… мою инфанту…

Я привёз испанца по адресу, он сбегал домой, вернулся, и на обратный путь мы потратили на две минуты меньше.

В тот день семья впервые выехала с инфантой к родственникам, и мамаша забыла взять бутылку с соской. Всего лишь. Но у каталонца немедленно помутился разум.

– Это не мать! Она безответственна! Опека заберёт у нас ребёнка!!

Так переживал он случившееся. Похоже, в гостях сорвался, накричал и, не выдержав общего равнодушия, рванул на улицу за бутылкой и соской.

Не попадись я ему тогда под руку, он, наверное, бежал бы всю дорогу на своих двоих.

– Бабы – дуры! – крикнул он мне на прощание. – Но я её люблю! Я – отец инфанты!


Задачка для умников.

Нашего брата – «белого» (то есть легального) таксиста – в Москве около 60 тысяч душ. Какова вероятность, что пассажир дважды встретится с одним и тем же таксистом?

Ничего особенного в пассажирке не наблюдалось. Девчонка лет двадцати трёх, ухоженная, симпатичная, из тех, кто вечно опаздывает на работу, а в такси одной рукой красится, другой – кофий попивает. Особые приметы – разрез глаз. Корейский, нашего отечественного «розлива».

Я отвёз её к бизнес-центру на Шаболовской и забыл. А нерадивый транспортный ангел из небесной канцелярии соединил нас вновь. Утром подъехал на заказ к сталинскому ампиру напротив американского посольства. Глядь, а это она вприпрыжку скачет от подъезда, на ходу одеваясь. Мы оба удивились. Потом она сказала, что со мной легко рядом находиться, словно тысячу лет знакомы. Я такие сентенции мимо ушей пропускаю. Но телефон свой дал. Поскольку клиентка перспективная и не бедствующая. А вдруг куда-то далеко отвезти придётся.

И она позвонила. И я отвёз её на дачу в Рузу.

А потом она ещё раз позвонила и попросила в течение дня покататься с её тётей по делам.

Дела эти показались мне странными. Да и тётя сама – малопривлекательной. Но моё дело сторона. Мы несколько часов кряду ездили из одной сберкассы в другую по району Зюзино. Она уходила, прижав к груди чёрный ридикюль. Смешную дамскую сумочку с металлическими крючками-застёжками. И так же возвращалась. Я подумал, что она набивала этот ридикюль выигрышными лотерейными билетами и боялась, что отнимут. Вообще вид у неё был мутный. А путешествие рядом с ней – тягостным. Она молчала, сопела и время от времени оглядывалась назад, словно ожидала слежки.

Я предложил включить радио, она резко отказалась. Её раздражал крест из красных стёклышек, болтавшийся на капроновой нитке у лобового стекла. Я отвязал его.

Общей тоске добавлял красок дождь. Но он точно ни в чём не виноват…

Это она сказала:
– Какой тоскливый дождь… Словно осенний.
– Да, пора бы уже осени к нам заявиться, – сказал я безо всякой задней мысли. – Да и гулять под дождём может быть очень приятно.

Вот тут она на меня посмотрела внимательно и произнесла с нескрываемым презрением:
– А… так вы фарисей!
– Фарисей?
– Ну да. Вы из тех умников, кто на всё плохое говорит – хорошее.

Я уязвлённо заткнулся. Самое удивительное, что противная тётка была права. Я действительно не очень-то разборчив. Но всегда причислял это к разряду своих достоинств.

Поэтому ехали мы молча. Только ближе к концу поездки она вновь заговорила.

– Прыжки с парашютом со сверхмалых высот – это что такое?

Я задумался.

– Могу уточнить в интернете. Кажется, это у десантников практикуется. А ещё у этих… как их… джамперов.
– Кто это?
– Адреналинщики, что с высотных зданий с парашютом прыгают.

Наконец последняя сберкасса была посещена, и мы направились к дому. Во дворе имелась небольшая аллейка – между автомобильными ракушками и хоккейной площадкой. Она сказала:
– Пройдитесь со мной немного… под дождём.

В перечень таксомоторных услуг не входят прогулки с клиентами. Но я почему-то согласился. Зонта у меня не было. Но дождь к тому моменту еле-еле моросил. Мы двинулись по аллейке, и она взяла меня за локоть. Ридикюль висел между нами. Молча мы добрели до конца дорожки – она всё время смотрела себе под ноги – и свернули к подъезду.

Пришло время расставаться.

– Всего вам доброго, – сказал я.

Она посмотрела на меня снизу вверх и сказала голосом фрёкен Бок:
– А вы тоже… никого не любите.
– То есть?..

Я молча уставился на неё.

– То и есть. Зарубите себе на носу. Никто никого не любит.

Она произнесла последнюю фразу раздельно и чётко, словно била молоточком по финишным гвоздям.

Следующим вечером позвонила её племянница и попросила отвезти её утром на кладбище. У меня был выходной, но алчность сгубила. Она предложила тройной тариф.

Будь он неладен.

Я приехал вовремя, она опоздала на двадцать минут. Я оценил тщательный макияж, приличествующий скорбному мероприятию. И не подозревал ровным счётом ничего, пока не подъехали к воротам Перепечинского погоста.

– Кого хороните? – спросил я.
– Ах, я же вам не сказала! Тётю Анжелу…
– Вашу тётю?!
– Да. Ту самую, которой вы помогали.
– Господи, помилуй! А что случилось?
– Она выбросилась из окна.
– Когда?
– Да в тот же день. Вы уехали, а она поднялась в квартиру, отдала нам деньги, она ради этого ездила по сберкассам, снимала с карточек, чтобы потом не было проблем, и… ушла в свою комнату. А потом прыгнула в окно… Насмерть, конечно.
– Вы так просто об этом говорите…
– Штука в том, что тётя – шизофреничка. Много лет. И, если честно, достала всех. Два раза в год объявляла, что покончит жизнь самоубийством. В конце концов мы уже ждали, когда это случится…
– То есть не пытались как-то… уберечь?
– Уберечь? Нет. Она была большой занудой… Мне надо идти, а то я и так опаздываю…
– Постойте! Скажите, а почему я… был выбран на роль…
– Последнего такси?
– Да.
– У нас в семье надёжных мужиков никогда не водилось. А вы показались мне надёжным. И я не ошиблась.

И она побежала к воротам. Каблуки изящных чёрных туфель стучали по мокрому асфальту, как молоточки.