Томск, студенческие годы, общежитие на улице Ленина, 49. Молодёжные вечеринки в комнатах по самым разным поводам. Как-то двое живших в нашей комнате украинцев провели вечер по случаю дня рождения Тараса Шевченко. Были приглашены украинцы с других факультетов Томского университета. Читали шевченковские стихи, пели украинские песни.

Этот вечер, проведённый весело и интересно, натолкнул меня на идею – отметить день рождения Пушкина не хуже, а даже лучше. Посоветовавшись с друзьями, мы решили, что самое удачное место для этого – не наша студенческая келья-комната, а ресторан. По тогдашним понятиям, посещение ресторана выглядело в глазах сокурсников гораздо значительнее.

И вот 6 июня 1963 года я и трое моих друзей часов в восемь вечера в ресторане «Сибирь» сели за стол, заказали двадцать бутылок дефицитного тогда пива «Жигулёвское» и две бутылки водки.

– Подымем стаканы, содвинем их разом! – начал один из нас пушкинской строкой это дружеское торжественное заседание.

Часа через два мы сходили покурить в туалет, а вернувшись, удивились – на нашем столе не было ни одной бутылки «Жигулёвского» из оставленных десяти. После небольшого спора с официанткой она поставила на наш стол десять бутылок пива, но не «Жигулёвского», а «Бархатного», которое мы не любили.

Мы возмутились неравноценной заменой и потребовали уже заказанного «Жигулёвского». Официантка, не извинившись, сказала, что наши бутылки переставила на другой стол, так как думала, будто мы уже ушли, и что в ресторане осталось только «Бархатное». Мои друзья шумно запротестовали и потребовали книгу жалоб и предложений. К нашему столу подошли другие официантки, они включились в спор, который быстро перерос в бурный скандал.

Я, вернувшийся в зал позже всех и до того молчавший, вдруг выпустил длинную очередь слов на непонятном для официанток языке. А по торжественному случаю – дня рождения Пушкина – я был «как денди лондонский одет»: новенький немецкий костюм фирмы «Кобра», белая рубашка, галстук. Своим видом я резко выделялся среди друзей, сидевших за столом в повседневной одежде. Тут надо сказать, что мы, студенты историко-филологического факультета ТГУ, учили латынь и память моя хранила много выражений на этом языке. Длинный поток слов на непонятном наречии, перемешанный с ломаными русскими словами, неожиданно для меня произвёл на официанток сильное впечатление.

– А кто это с вами, иностранец, что ли? – спросила одна из них, глядя на меня.

Кто-то из моих захмелевших друзей кивнул, а я тут же выпустил ещё целую горсть латинских слов, совершенно не связанных друг с другом. Глядя на свою официантку и сделав серьёзное выражение лица, медленно и чётко произнёс на латыни:
– Per aspera ad astra («через тернии к звёздам»).

Дважды повторенное и сопровождаемое укоризненным покачиванием головой это выражение вызвало у официанток полную растерянность, они стали испуганно переглядываться.

Ещё бы – иностранец в томском ресторане, а его тут по привычке надули, словно рядового советского гражданина. Вот тут я, сознательно ломая родной язык, путая падежи и местоимения, жестикулируя руками в помощь словам, стал говорить официанткам:
– Давай моя, моя писать хочеть, чито карашо, чито плохо, – нажимая при этом на звук «ч».

Официантки поняли, что уже и иностранец требует жалобную книгу, и это их, конечно, напугало. Ещё бы – появись в той тетради отрицательный отзыв от иностранца, никому не поздоровилось бы, даже директору.

Тут к нашему столу подошёл швейцар в форме и сказал, что уже полночь, хватит спорить, все посетители ушли, пора ресторан закрывать.

Повозмущавшись ещё немного, мои друзья с недовольным видом удалились. А я, обиженный иностранец, отказался уходить и остался наедине с официанткой в опустевшем ресторане. Даже не думая вставать из-за стола, снова заявил недовольным тоном:
– Моя не идёт, моя писать, чито карашо, чито плохо.

Бедная официантка… Она не знала, как ей быть и что делать. Она не раз спрашивала меня, из какой я страны и на каком языке разговариваю. Я же стоял на своём – дайте жалобную книгу, тогда скажу и о стране, и о языке. За это требование я уцепился и стал им спекулировать, понимая его важность в щекотливой для официантки обстановке.

Не менее часа я с ней беседовал за столом в давно опустевшем ресторане. Убедившись, что иностранец без письменной жалобы не уйдёт, официантка вынуждена была по телефону вызвать директора, хотя Томск давно спал.

Вскоре за моим столом сидела женщина – директор «Сибири». Она официально представилась, но я, к сожалению, не помню сейчас ни её фамилию, ни имя. Мой костюм, белизна рубашки, галстук, ломаный русский, перемешанный с непонятными словами, уверенность, с которой я держался, объясняя суть своего недовольства, убедили и её, что перед ней иностранец.

Тогда она, извиняясь за официантов, лишивших меня и моих советских друзей «Жигулёвского», пригласила в свой кабинет на второй этаж. Удивительно, но я уверенно пошёл с ней, чтобы продолжить свой спектакль. С нами поднялась и официантка.

В кабинете директора на столе передо мной сразу появились коньяк, шампанское, икра чёрная и красная. Директриса тоже спрашивала, из какой я страны и на каком интересном языке разговариваю. Я же стоял на своём – дайте книгу жалоб, тогда «мих тебя много говорить, много сказать». И снова произносил – в который раз:
– Per aspera ad astra! Dura lex, sed lex («Через тернии к звёздам! Суров закон, но это закон»).

Эта латынь и мой недовольный вид убедили и директора, что у неё проблема. Она и официантка вслух размышляли, как сохранить всё это в тайне от горкома КПСС. Остановились на том, что нужно срочно предупредить сторожа и всех работавших в тот день поваров и официанток, чтобы они никому ни слова не говорили о посещении ресторана иностранцем. Вслух размышляли и над вопросом, что это за язык, не похожий ни на немецкий, ни на английский, ни на французский, с которыми они хотя бы сталкивались в школе. Моя умело исковерканная русская речь вызывала у собеседниц улыбки. Они меня тут же поправляли, а я старательно и неумело повторял их слова, улыбаясь в ответ.

Слово «Жигули» я произносил, как «чигули». А вот со словом «Бархатное» было сложнее что-нибудь на ходу придумать. И я сделал вид, будто не могу произнести по-русски «Бархатное», встал из-за стола и стал глазами торопливо осматривать кабинет, его шкафы, стены, делая вид, что активно ищу подсказку. Наконец мой взор остановился на ковровой бархатной дорожке на полу. Обрадованный, произнося: «Пиво! Пиво!» – я стал пальцем энергично показывать на дорожку, на которой стоял. Тут официантка догадалась и воскликнула:
– Бархатное, бархатное!

Я согласно закивал, радуясь её понятливости, и по-латыни произнёс несколько новых выражений, будто бы означающих моё удовлетворение.

Так мы втроём весело провели всю короткую летнюю ночь. А я так вошёл в роль иностранца, что импровизированный спектакль проходил непринуждённо, естественно, и я сумел сохранить свою тайну.

Удивляюсь одному: ни у кого не возник вопрос, откуда в Томске иностранец, хотя город тогда был для них закрыт. И никто ни разу не спросил, как меня зовут. Чудеса, да и только!

В конце концов мы пришли к компромиссу, предложенному директором, – я ничего не пишу в книгу жалоб, а вечером с тремя своими друзьями являюсь в «Сибирь», где для нас бесплатно накроют отдельный стол. На нём будет всё, что нужно для мужской компании, в том числе и «Жигулёвское». Уже было совсем светло, когда я, провожаемый успокоенной и довольной директрисой, покинул гостеприимный ресторан.

Вот так я, чисто по-студенчески, весело их дурачил весь «пушкинский» вечер и всю ночь.