Изумление вызвало другое. После пары рюмок сладкого кагора, который я на радостях выставила на стол, размякнув и растроганно повлажнев глазами, Аля сказала:
– Ленка, я хочу завещать тебе свою квартиру. Досмотри меня и моих зверей.

Зверями Али были пятнадцать кошек и две собаки, изрядно допекавшие соседей.
Разговор этот случился не вчера, а лет семь-восемь назад, и тогда я, признаться, посмеялась над её планами устройства собственной старости. 65-летняя Аля, быстрая и деятельная, со стройной фигуркой балерины, с гладким моложавым лицом, при всём желании не тянула на обессиленную пенсионерку, которую надо «досматривать». Куда большее беспокойство вызывал домашний зверинец, обитавший в её однокомнатной квартире на втором этаже. Но когда я предложила решить судьбу хотя бы некоторых из Алиных питомцев, обратившись в приют для животных, вмиг разозлившаяся Аля обозвала меня дурой.

Впрочем, если честно, больше всего меня испугала тогда готовность моей бывшей коллеги поставить на кон свою квартиру. Жить с её мурками и жучками на убогую пенсию было, безусловно, несладко. Но и серьёзных причин для поиска опекунов для себя самой у Али тогда не было: она подрабатывала, могла сама себя обслужить, кроме своих кошек и собак, подкармливала и дворовых хвостатых бомжиков… А ещё она регулярно снималась в кино. И не в массовке, представьте, а в заметных ролях у известного нашего кинорежиссёра Миры Куратовой, которая ценила Алю за интересный типаж и детскую непосредственность в кадре.

И тем не менее это сладкое слово «квартира» уже гвоздём застряло в Алиной голове. Она хотела обеспеченной и спокойной старости и была готова платить за неё единственным, чем владела. «Квартира… квартира… завещание…» – твердила она на все лады, пока я не заорала на неё:
– Смотри, Аля, доиграешься! Облапошат тебя с твоей квартирой, и останешься с собаками и кошками на улице.
На том и расстались.
И вот недавно, в первых числах декабря, раздался телефонный звонок.
– Леночка-а-а-а, – рыдала Аля. – Помог-и-и-и… мою квартиру отбираю-ю-ю-ют…

Але Королёвой судьба перестала улыбаться уже в раннем детстве. Двухлетним ребёнком она пережила ленинградскую блокаду и потеряла всех своих близких, кроме старшей сестрёнки, которую вместе с ней удалось вывезти из стылого голодного города по Дороге жизни. Эшелон с маленькими ленинградскими дистрофиками шёл на восток, и в пути самых ослабленных разбирали люди на станциях. Так Аля оказалась в семье на станции Березайка Октябрьской железной дороги, что в Калининской области. Она выросла. В начале шестидесятых окончила Ленинградский техникум железнодорожного транспорта и стала специалистом по организации грузоперевозок. А в 1969 году нашлась её сестра Катя, которая была уже замужем, имела двоих сыновей и жила в волшебном южном городе Одессе. Сёстры решили воссоединиться.
Так Аля Королева стала одесситкой и приобщилась к самой что ни на есть «одесской» профессии – устроилась в морское пароходство и стала плавать на очень популярных в то время круизных судах «Победа» и «Абхазия». На теплоходах Аля работала официанткой. Старшей официанткой, с достоинством подчёркивает она сегодня, когда вспоминает порты и страны, в которых удалось побывать.

Но именно официантская морская должность Али сыграла свою роковую роль. Мама молодого человека, студента политехнического института, за которого Аля собралась замуж, была категорически против невестки-морячки: «Ещё не хватало нам корабельной девки! Ты представляешь, что с ними там творят в море?» А Аля уже ждала ребёнка. Рыдала, не спала ночами, караулила «коханого» у института, пыталась убедить его строгую маму, что она «не такая» и очень-очень любит её сына… Мама оказалась железобетонной. Как говорится, леди без страха и упрёка. А сынок слушался её во всем. Неудивительно, что после всех переживаний роды у Али случились преждевременно и спасти малыша не удалось.

Но время и вправду лечит. Отплакав своё, Аля Королёва решила оставить официантскую службу на круизных судах и пришла к нам на киностудию. Работала диспетчером в автотранспортном цехе по своей основной специальности, а потом перевелась в дворники. И хоть многие, даже сам генеральный директор, отговаривали её от этого шага, Аля объясняла смену профессии житейским интересом: дворнику давали комнатку при студии. Своего жилья у неё никогда не было.

Демократичная суматошная киношная братия относилась к табели о рангах с абсолютным пренебрежением: что режиссёр, что плотник, что дворник, что оператор или монтажёр – все были одной семьёй. И Аля, взяв в руки метлу и облачившись в оранжевую бесформенную жилетку, не почувствовала никакой разницы в отношении студийного народа к себе. Зато появилась комнатка окнами на элитный бульвар и в её одинокую жизнь вошли бездомные кошки и собаки, которых она с полным правом уже могла поселить рядом с собой. Примерно тогда же началась кинокарьера Али и дружба с Мирой Куратовой – совершенно особенная часть её в общем-то ничем не примечательной биографии.
А ещё через некоторое время Аля Королева получила ту самую однокомнатную квартиру в спальном районе, о которой речь и в которую она переехала вместе со своими питомцами.

Кавардак перестройки, выход на пенсию в статусе ветерана труда, пустые прилавки магазинов, обилие несчастных животных на улицах, походы по мусорным контейнерам в поисках бутылок – девяностые годы обрушились на Алю, как обвал в шахте. Из уважаемого и востребованного человека она постепенно превращалась в нищую, никому не нужную старушку, окружённую подобранным зверьём. И хоть студийная закалка внешне стареть не позволяла, убогое бытие всё больше давило на сознание. Безысходность.

А тут ещё, как на грех, в Одессу повалили туристы-капиталисты смотреть, что такое «пэрэстройка». Раньше их вроде как-то меньше ездило, правда? В девяностые же от иностранных бабок и дедов (а кто у них там по всему свету мотается – только пенсионеры!) проходу не было. Шумные, любопытные, в ярких шортах и кроссовках, все, как один, разевающие в улыбках кашалотьи пасти, набитые блестящими фарфоровыми зубами.

Наши пенсионеры, осчастливленные «незалежным» государством одинаковой пенсией 49 гривен, завидовали молча. А что болтать без толку? Два мира – два образа жизни.

Аля знала, что многие из этих прибывающих в Одессу пожилых иностранных туристов живут в отлично обустроенных домах престарелых. Оказаться в таком доме, даже при наличии детей и внуков, совсем не стыдно. Потому что там хорошо и покойно, а высокооплачиваемый персонал исключительно внимателен. Там даже, говорят, страдающим старческим энурезом подопечным памперсы подают надушенные. И пенсий всех бабушек и дедушек до конца дней хватает, чтобы жить в этом обалденном комфорте и чувствовать себя людьми.

Бессонными ночами, всматриваясь в постепенно редеющую мглу за окном, Аля мечтала об иноземном доме престарелых, о дальних путешествиях в красных шортах, которые очень славно сели бы на её худые бедра, о вкусной еде и сверкающих столовых приборах, которыми, по её мнению, должны были пользоваться обласканные вышколенным персоналом бабули и дедули.

А утром начиналось: скудное существование в однокомнатной квартире: смешная пенсия, вечно голодные животные, бешеный долг за коммуналку, прохудившаяся сантехника, стены, оклеенные газетами, – на обои и косметический ремонт денег хронически не хватало. Голова пухла от мыслей: как выжить и стоит ли жить дальше?

Именно тогда, в тяжких ночных думах о счастливых иностранных пенсионерах и своём беспросветном будущем, Аля решила сделать свою квартиру пропуском в человеческую жизнь. А может, и подсказал кто. Не секрет, что сегодня многие старики ищут себе опекунов на «досматривание», в обмен завещая им квартиры.

И вот отчаянный звонок и слёзная просьба Али помочь отбить квартиру. Я чуть с ума не сошла от стыда: ну чего стоило не оттолкнуть её, глупую, а согласиться на это дурацкое формальное «опекунство» и хоть как-то скрасить её жизнь? Примчалась к ней, взмыленная, и со слов Али, которой к тому времени исполнилось уже 72, удалось узнать вот что.

В начале осени Аля познакомилась с продавщицей из соседнего супермаркета, 23-летней, годящейся ей во внучки Роксаной. Сблизились они быстро. Аля постоянно жаловалась новой знакомой на свои жизненные негаразды, как говорят на Украине, и бесконечное одиночество: её сестра Катя к тому времени умерла, а вполне благополучные племянники существованием тёти не интересовались. Роксана сетовала на дороговизну жизни и неподъёмную плату за жильё, которое они с мужем и трёхлетней дочкой вынуждены снимать. Слово за слово Роксана и её муж Сергей, как рассказала мне Аля, сами предложили ей составить завещание в их пользу на «досматривание» в обмен на однокомнатную квартиру.

– Они обманули меня-я-я-я, издевались, бросили-и-и, – утиралась Аля мокрым от слёз платочком.
Я не знала, что сказать в утешение. Жаль её было до ужаса.
Но когда, готовая разорвать Роксану в мелкие клочки, я явилась в супермаркет, боевой настрой мой заметно поутих. Простая милая хохлушка с открытым славянским лицом и натруженными, не боящимися никакой работы руками на злодейку-аферистку никак не тянула. В своём гастрономическом отделе Роксана была на хорошем счету, а в свободное от магазинных смен время подрабатывала в агентстве «Фрёкен Бок» – убирала квартиры, мыла окна, клеила обои, присматривала за детьми. Деревенское происхождение, по всей видимости, приучило её вкалывать не за страх, а за совесть.

Узнав о претензиях Али, Роксана разволновалась, раскраснелась, зачастила украинской скороговоркой:
– Чого вона бреше? Як так можно?
По её словам, предложение о завещании квартиры в обмен на «досматривание» поступило от самой Али. Они ещё с Сергеем сомневались: живут ведь небогато, а тут дополнительные расходы прибавятся. Но потом решили, что квартира в Одессе всё равно стоит намного дороже, и согласились.

Роксана и Сергей доставили Алю в нотариальную контору, где они все вместе подписали договор пожизненного содержания, согласно которому молодые люди обязались присматривать за Алей Королёвой, оказывая ежемесячную материальную и иную помощь на сумму не менее минимальной заработной платы до последней её жизненной черты. В обмен Аля соглашалась на передачу им своей квартиры по завещанию. Всё законно, честь честью, с оформлением нотариальных документов на ярких бланках с голографическими знаками и «мокрой» печатью.

Но Аля слёзно жаловалась мне, что, оказывается, в тот же день подписала расписку, по которой якобы получила от новоявленных опекунов 15 тысяч гривен: «Они подсунули мне какие-то бумаги – я и подмахнула. Никаких денег мне даже не предлагали».

Я прокурорским тоном спросила Роксану об этих злосчастных 15 тысячах и расписке. Но, услышав ответ, раскраснелась и разволновалась совсем как она.

Оказалось, что за семь лет после того нашего памятного разговора об опекунстве Аля поменяла уже нескольких опекунов. Первый был неофициальный, то есть без оформления договора о пожизненном содержании. Второй опекун настоял на соблюдении всех юридических формальностей. Но вёл себя порядочно, даже оплатил Але дорогостоящую операцию на почке.

Узнав, что его подопечная нашла себе новых покровителей и желает расторгнуть действующий договор, второй опекун поставил вопрос о возмещении потраченных на неё сумм. Роксана с мужем, поднапрягшись, выплатили ему 15 тысяч, но по совету знакомого юрисконсульта оформили расписку, что Аля-де обязуется эту сумму им возвратить в случае разрыва их юридических отношений.

Мы вдвоём поднялись в Алину квартиру. Дальнейший разговор напоминал цунами: Аля и Роксана обрушивали друг на друга обвинения во всех смертных грехах, не скупясь на подробности.
Аля утверждала:
– Как только договор был заключён, Роксана и Сергей начали вести себя по отношению ко мне по-свински. Они не ухаживали за мной, не готовили пищу, не покупали лекарства.

Вместе с тем она не отрицала, что опекуны приобрели ей новый современный телефонный аппарат и оплатили установку домофона, что в октябре они поместили её в клинику для поправки здоровья, что Роксана ежедневно навещала её и приносила еду.
– Всё было невкусным, недиетическим, – брезгливо морщилась Аля, – даже больничные собаки это не ели.
– Я никак не могла ей угодить, – краснела и без того румяная Роксана. – Даже подработку в агентстве бросила, чтобы заниматься только Алей, а она была всем недовольна. Я родной матери и ребёнку не уделяла столько внимания, сколько ей, бессовестной.

После больницы побледневшую и печальную, как Вера Холодная, Алю опекуны забрали к себе в съёмную квартиру, где, по её словам, отнеслись к ней «совершенно равнодушно». Аля целыми днями томно лежала на диване, демонстративно не притрагиваясь к снеди, приготовленной Роксаной и остывавшей на стуле рядом, звонила своим подругам и голосом трагической актрисы рассказывала о бессердечии новых опекунов. Одна из подруг, Ольга Петровна, оказывавшая ей помощь «не за квартиру, а по-человечески», приехала с супчиком, варёной рыбкой и апельсинкой и нашла Алю «в глубокой депрессии». Она-то и посоветовала Роксане как можно скорее отправить Алю в её собственную квартиру во избежание дальнейшего обострения отношений.

Решили срочно сделать в Алиной квартире косметический ремонт, поскольку состояние жилья, в котором содержали множество кошек и двух собак, было далеко от санитарных норм. Убив на это два выходных дня, Роксана с мужем поклеили обои, соорудили фальш-потолки, покрасили двери. «Залили мне в ванной полы белой краской – невозможно отмыть», – ругала их Аля.
Накануне отправки Али в клинику Роксана с согласия хозяйки пристроила в своей деревне всех её собак и кошек.
– Пришлось отправлять в несколько приёмов, но все попали к хорошим людям, – радовалась Роксана, – можно в любой момент поехать и убедиться.
После выписки из клиники Аля обвинила Роксану, что та лишила её «родной семьи».
Возвратившись в посветлевшую квартиру, Аля осталась недовольна качеством ремонта и окончательно отказалась от отношений с опекунами. Она перестала пускать их в дом, прекратила принимать материальную помощь, не забирала пакеты с продуктами, которые Сергей пытался оставлять под её дверью, и потребовала расторжения договора о пожизненном содержании.

Узнав об этом, окончательно вышедшая из себя Роксана обругала её в непечатных выражениях и заявила, что теперь-то Але придется вернуть ей 25 тысяч гривен, с учетом 15 тысяч, выплаченных предыдущему Алиному опекуну, а также их текущих расходов на её содержание и лечение.

Обе они с жаром обвиняют друг друга в недобросовестности и пренебрежении Божьими заповедями. Пересказывать их монологи мне недосуг. В Одессе бабские дрязги называют «казала-мазала». И хоть ситуация выглядит не очень красивой, абсолютно ясно, что никто квартиру у Али отбирать не собирается, доживёт она в ней свой век без выписки и бомжевания.

– Зачем ты мучаешь людей, которые хотят тебе помочь? – спросила я Алю, когда страсти немного улеглись и она перестала играть оскорблённую жертву.
Алин ответ прозвучал достаточно откровенно:
– Я что, за свою квартиру не могу пожить хоть на склоне лет так, как хочу? Ты знаешь, как живут пенсионеры за границей? «По-скромному» я нажилась в молодости. Хоть в старости хочу побыть счастливой. Хотите мою квартиру – терпите.

Сегодня Аля Королёва, утомлённая нервными разборками с опекунами, чувствует себя плохо, намного хуже, чем до знакомства с ними. Её мучают головокружение и головные боли. На воздух Аля выходит только к бездомным кошкам, которым продолжает варить кашу. А вот её собственное питание обеспечивают сердобольные соседи.

А ещё Аля пишет письма в инстанции с требованием расторгнуть не оправдавший себя договор с Роксаной и Сергеем без возмещения потраченных на неё средств.

С помощью соседки Инги Валентиновны, пожелавшей взять на себя все судебные издержки, уже оформлено исковое заявление в суд. Правда, Инга Валентиновна по секрету призналась мне, что за красивые глаза Али ей участвовать в этом деле неинтересно. Больше привлекает возможность оформить над Алей опекунство в счёт имеющейся у неё квартиры.

Так что история Али ещё будет иметь продолжение. Имейте это в виду, её возможные будущие опекуны.