СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Небо и земля Хоть где-то нашему человеку хорошо живётся
Хоть где-то нашему человеку хорошо живётся
02.02.2012 00:00
Рассказы сельского батюшки

Хоть где-то нашему человеку хорошо живётсяКогда-то давно, ещё в прежнем храме, по воскресным дням после службы я брал запасные дары и шёл в городскую больницу. Сейчас в обычае дневной стационар, и люди, которые лечатся, днём находятся в палатах, а по вечерам и на выходные их отпускают домой. Если сегодня воскресенье, а человек лежит в палате, значит, он серьёзно болен. Поговоришь с ним, предложишь исповедоваться и, если больной соглашается, то после исповеди его и причастишь. В такой ситуации подготовка постом необязательна, «страдающий плотью перестаёт грешить».

Случались и накладки, бывало, и на сектанта нарвёшься, всегда нужно быть начеку. Помню, как одна иеговистка, прежде спокойно лежавшая на кровати, после того как я достал дары, внезапно вскочила и принялась метаться по палате, закатывая истерику и опрокидывая табуретки.
А однажды такой казус вышел. Разговариваю с одним пожилым человеком, а в палату заходит молодая женщина лет тридцати и обращается ко мне:
– Батюшка, я хотела бы причаститься, но у меня с собой денег нет.
И вместо того чтобы её успокоить, мол, не нужно денег, я зачем-то решил над ней подшутить и сказать: «Ладно, возьмём щенками». Но откуда здесь было взяться щенкам? Зато в ушах у неё висели маленькие золотые серёжки. Потому и выдал:
– Ладно, возьмём серёжками.
Женщина в страхе схватилась за ушки и, прежде чем я успел ей ещё что-то сказать, немедленно выбежала из палаты. Представляю, что она сейчас обо мне рассказывает.

В одно из таких посещений заглядываю в палату к сердечникам и вижу на подушке под стёклами очков страдающие серые глаза. Из-за очков глаза смотрелись огромными, и казалось, они занимают всё пространство измученного болезнью лица. На больничной койке лежала женщина лет пятидесяти пяти, рядом с ней стоял штатив с капельницей. Бледный цвет её кожи слился с таким же цветом больничного белья, и только большие печальные глаза выдавали, что это живой человек.
Не знаю почему, но мне вдруг стало её бесконечно жалко, и в то же время я понимал всю беспомощность своего положения: чем может священник помочь страдающему сердцем? А потом неожиданно для самого себя наклонился над ней и с неуклюжей нежностью погладил женщину по щеке. Что-то ещё наговорил ободряющего и вышел.
Прошло время, и как-то в храме по окончании службы замечаю женщину, она стояла поодаль от амвона и глядела на меня не отрываясь. Подойти не решалась, и тогда я сам подошёл к ней. Её лицо было мне незнакомо, но глаза – эти серые глаза за стёклами очков – я уже где-то определённо видел.
– Батюшка, вы меня не помните? Я та самая пациентка из кардиоотделения, вы ещё в палату ко мне заходили.
Только тогда я смог её вспомнить. Мы познакомились, звали её Анной.
Она стала приходить в храм, а когда меня перевели на другой приход, одной из первых начала приезжать к нам на службы. Я познакомился с её семьёй, сыном-музыкантом и внучкой Машенькой.
Когда-то это была большая дружная семья, но практически вся спилась. Глеб, её сын, всё время старался загрузить себя работой, ездил играть на свадьбах и юбилеях, лишь бы у самого не оставалось времени на водку. Машеньке тогда уже исполнилось пятнадцать – внешне очаровательный подросток с упоением бросился во все тяжкие. Я приходил к ней в палату, когда её вывели из наркотического передоза, и Машенька играла со мной, смеясь и закрывая личико больничным одеялом. Через восемь лет она неизвестно от кого родит мальчика и умрёт под забором в чужом городе. Я понял, что Анна-то и отозвалась тогда на мою мимолётную ласку потому, что сама уже и не помнила, чтобы хоть кто-нибудь из окружающих её пожалел. Потому и стала ко мне тянуться, и в храм пришла.

После рождения внука Глеб начал думать о том, чтобы навсегда уехать из России.
– Как здесь можно жить, ну ты сам посуди, батюшка? Всюду грязь, пьянство, а люди какие злые. Вечером домой идёшь – так всего боишься: если не наркоманы ограбят, так милиция прибьёт.
Сначала он хотел перебраться в Канаду. Уж каким образом он всё это планировал сделать, не знаю. Потом с Канадой не заладилось и он надумал ехать в Израиль. Оказалось, что его дед по отцу был украинским евреем. Пришлось больше года списываться с Украиной, посылать запросы на подтверждение национальной принадлежности деда и собирать справки.
По первости, пересекаясь с Глебом, я выслушивал, какой мягкий климат в Канаде, какое у канадцев трогательное отношение к окружающей природе. И вообще нигде, кроме Канады, нет такого количества наших соотечественников, там огромные славянские общины. Я его слушал и радовался:
– Как славно, ну хоть где-то нашему человеку хорошо живётся.
Потом в его монологах стала проскакивать критика в адрес канадских чиновников, препятствующих Глебу воссоединиться со своими славянскими братьями. Зато порадовал позитив в сторону израильских властей:
– Молодцы евреи, своих не бросают, – радостно сообщал он. – А ещё у них там отлично развита медицина, в Израиле прекрасный климат, несмотря на жару – лёгкий ветерок с моря позволяет легче её переносить. Война вовсе не чувствуется, словно её и нет. Да и народу там нашего полно, – улыбался Глеб, – так что скучать не придётся.
Уже через несколько месяцев стало известно поселение, куда переедет семья Анны, узнал я и о сумме подъёмных, и о том, что пенсия, которая назначена бабушке, – это совершенно немыслимые для нас 800 долларов. Находясь в хорошем настроении, Глеб, добрая душа, и мне было предложил переехать в Израиль.
– Я бы с удовольствием, – отвечаю, – но, увы, у меня для тех мест кровь неподходящая. А во-вторых, я же православный священник и если оставлю Россию, то это никак не будет связано с переездом, а если и случится, так только в случае бегства.
– Глеб, – спрашиваю, – а ты сам в Израиле-то был, посмотрел хотя бы, куда семью везёшь?
– Зачем? – искренне удивляется мой собеседник. – Ещё насмотрюсь. Батюшка, поверь, там наверняка лучше, чем здесь.

Не только Анна с сыном и правнуком решили перебраться в Израиль, многие наши ищут себе пристанище подальше от дома. Вот и из нашего посёлка большая семья во главе с бабушкой Зиной эмигрировала в Австралию. Правда, хоть они туда и уехали, связь с нами не порывают. Вот дочь с мужем приезжали недавно, а Зина, та вообще раз в два года на бывшую родину как штык. Рассказывают, что в Австралии практически всей семьёй пришли в церковь, здесь-то только бабушка молилась, а там, молодцы, всей семьёй уверовали.
Слушая их рассказы, я наконец узнал, где же на самом деле находится рай земной. Господи помилуй, как же хорошо в Австралии, как же люди сумели организовать свою жизнь. Народ повально занимается спортом, любит природу, боготворит детей, и друг к другу все относятся словно родные. А тамошние чиновники реально стараются помочь человеку. Вот вам и ссыльные каторжники!
Мне Зинина дочь рассказывала, как однажды, проезжая по федеральной трассе, остановилась в стихийно возникшей пробке. Оказалось, что дорогу в этот момент переходила маленькая птичка наподобие нашей трясогузки. И никто не посмел ей мешать, водители стояли и ждали. А ещё я узнал о том, что мишки коалы, бывает, засыпая, падают с высоченных деревьев прямо на асфальт и разбиваются, и это становится подлинной трагедией для всех австралийцев.
Но самое удивительное – Зине за четвёртую часть от назначенной ей в Австралии пенсии администрация города выделила великолепную двухкомнатную квартиру с видом на океан. И вообще до океана ей всего-то десять минут ходьбы.
Я слушал рассказ. И, сравнивая их жизнь с нашим выживанием среди вездесущей грязи и вечной нищеты, думал: «Господи, как же Ты нас наказал. Хотя в Африке народу ещё тяжелее живётся, но это, правда, слабое утешение».

Я понимаю Лёху-спецназовца, почему он так радовался, что после долгих мытарств по Европе сумел перебраться в Швейцарию, купить там дом и получить швейцарское гражданство. Лёха в своё время служил в одном из наших самых элитных спецподразделений, ещё Афган помнит. Так что, честно скажу, кто-кто, а уж он-то заслужил право жить по-человечески.
Лёха так радовался новоселью, что не совладал с эмоциями. И вечером того же дня, отметив окончание всех формальностей, немного выпил и разрядил рожок из «калаша» в сторону соседского гаража. Уже утром к его дому направлялась внушительная делегация соседей во главе с полицейскими и представителем местной администрации. Соседи несли в руках импровизированные плакаты с надписями типа «Русская мафия, убирайся домой!».
Ну вот что за люди эти швейцарцы? Никакой толерантности. Он что, убил, что ли, кого-нибудь? Автомат оформлен, всё чин-чинарём, подумаешь, пошумел немного. Так ведь это же от радости. Просто они нас не любят. И Лёху вынудили уехать из Швейцарии.
Хотя, может, это и к лучшему. Ещё непонятно, кто больше потерял, – Лёха или его несостоявшиеся соседи? С Лёхой им было бы, по крайней мере, нескучно. И ещё вопрос, смог бы наш человек, тем более такой как Лёха, жить среди этих сытых швейцарцев?
Вон, рассказывают, работает там один наш общий знакомый, сам он человек верующий. У него юридическая контора в Женеве. Постоянно летает по всему миру, но основное дело у него сосредоточено именно в Швейцарии. Так вот жалуется:
– Не могу я жить среди этих людей, не могу, душно. Вот вроде всё у них есть, всего вдоволь, жизнь комфортна, живи – радуйся. Всё на благо тела и удовлетворение всё более возрастающих его потребностей. Только вдумайся, на Женеву с населением в сто семьдесят тысяч человек – восемь публичных домов. И каждый пытается заполучить клиентов, улучшая обслуживание.
Только одного, по словам этого молодого человека, словно бы нет у сегодняшних швейцарцев – души. Хотя, если вдуматься, ну зачем тебе душа, если перед тобой на выбор восемь домов терпимости. Поэтому и не стал он перевозить туда семью, а сам раз в месяц летает в Россию. И ещё раз в три месяца – на несколько дней на Афон. Там побудет, молитвой надышится и, подобно ловцу жемчуга, захватившему воздуха, ныряет обратно в Женеву.

Лёха, покинув недружественную ему страну, вместе с отцом Виктором, бывшим своим сослуживцем, заехал однажды в Оптину пустынь. Товарищ водил его по монастырским храмам, подводил к мощам, учил прикладываться к иконам, но Лёха как человек неверующий на все попытки друга рассказать ему о Боге в ответ лишь вежливо зевал.
И вот во время прогулки повстречался им один оптинский монах, человек сложной судьбы, большого роста и такой же физической силы. Вот ему-то Лёху и представили, с сожалением добавив, что он человек неверующий. Батюшка, положив на лысую спецназовскую голову свою огромную ладонь, спросил маленького Лёху:
– А ты чем занимаешься, неверующий человек?
Бывший швейцарский подданный засопел было носом, но отец Виктор пришёл на помощь и быстро сказал:
– Бывший спецназовец, а теперь вот – крутой.
– Значит, неверующий, да ещё и крутой, – задумчиво проговорил батюшка. – Это плохо. Значит, чадо, страшно тебе будет, когда убивать станут.
Сказал и пошёл по своим делам.
В сердцах Лёха решил немедленно покинуть негостеприимную Оптину и зашагал к своему «Мерседесу». И уже было отъехал, но что-то заставило его вернуться. Ругаясь разными словами, он нашёл своего друга и признался, что ему страшно, может быть, впервые за всю его жизнь. И остался в монастыре на неделю. Так начался путь человека к Богу.

Впервые приехав из Австралии на побывку, Зина за несколько месяцев объездила множество святых мест, останавливаясь пожить и поработать в монастырях. И отовсюду везла в пакетиках земельку.
Когда я в первый раз её провожал, то увидел содержимое чемодана. Складывалось такое впечатление, что в путь собирается не обычный турист-путешественник, а почвовед-исследователь. Одних только «проб» земли у неё было больше двадцати, а добавьте сюда ещё и масличко от чудотворных икон и мощей, а ещё ладан, веточки растений и крошечные пузырьки с водичкой из святых источников.
Короче говоря, таможенники за голову схватились от такого количества подозрительных предметов, никак не понимая, зачем возить в чемоданах вместо бутылок из дьюти-фри обыкновенную землю с одного конца планеты на другой. Пакетики с землёй и бутылочки с маслицем у неё отобрали на анализы и дослали по указанному адресу только через несколько месяцев.
В этом году Зина вновь продолжила свои поездки, но, уезжая, отдала мне целый пакет с маслами и ладаном:
– Снова на таможне замучают, а мимо пройти и не купить не могла, так пускай в храме останутся. И ещё, батюшка, я, наверное, в последний раз уезжаю из России. Съезжу к детям, навещу их и вернусь домой, не могу я на чужбине. Вот и детям предлагаю: «Давайте вернёмся». А те в ответ недоумевают: «Какое вернёмся? С таким трудом удалось перебраться в Австралию, в этот рай на земле, а ты говоришь – вернёмся!»
Мне тоже чудно было слушать Зину.
– У тебя такая квартира в таком городе, на побережье океана, а ты хочешь вернуться сюда, в нашу неустроенность, неуверенность в завтрашнем дне, в наше беспробудное пьянство и мат. Подумай, дорогая моя, очень хорошо подумай, вам повезло, вы всей семьёй вытянули счастливый билет, не жалеть бы тебе потом.
– Батюшка, – плачет женщина, – когда я вернусь, в общине найдётся для меня работа? Я готова делать всё что угодно: мыть, стирать, сторожить, только бы здесь, среди вас, на родной земле, в неё же и лечь хочу. И ещё я несколько лет откладывала из пенсии, накопила немного денег и купила кусочек земли в Шамордине возле монастыря. Хочу завещать его моим детям. Они сегодня живут в Австралии, им хорошо – и слава Богу. Но вдруг и им когда-нибудь так же нестерпимо захочется вернуться. Пускай знают, что есть у них маленький кусочек родины, дом для души.

Наверно, я никогда не смогу её понять. Хотя, может, это сродни тому чувству, которое я испытывал в армии?
Каждое утро мне на завтрак полагался маленький цилиндрик сливочного масла. Я смотрел на него и целый год каждое утро думал: «А ведь дома я мог позволить себе съесть хоть целую пачку этого самого масла, но не ел. И не ценил саму возможность». Никогда прежде до ухода в армию мне и в голову не приходило, что я на самом деле счастливый человек. У меня есть дом, есть родители, которые меня любят, есть друзья, любимая девушка. И вдруг меня в одночасье лишили всего. И этот кусочек масла вырастал в моих глазах в огромную ценность даже не тем, что его можно было намазать на хлеб и съесть, а тем, что его вкус становился для меня минутным возвращением домой из реальности, в которой я никому не был нужен и где меня никто не любил.
Ещё вечером мне позвонила Анна и предупредила, что завтра заедет попрощаться. Хочет благословиться перед отъездом в Израиль. На следующий день мы встретились и полчаса проговорили с ней ни о чём. Можно было бы просто молчать, но молчать неудобно. Нужно говорить и смеяться, а то ненароком ещё и заплачешь.
Я проводил её до калитки и благословил.
– Не забывай молиться о нас на Святой земле. И обязательно причащайся, помни, в причастии мы всегда будем вместе, как бы ни были далеки друг от друга.
Она уходила, а я смотрел ей вслед. Уходил мой старый друг, уходил навсегда. И хотя уже всё чаще и чаще приходится прощаться с теми, кто стал тебе по-настоящему дорог, никак не могу к этому привыкнуть.
Доброй тебе дороги, Анна. И желаю найти человека, который когда-нибудь там, на чужбине, пожалеет тебя в минуту страданий и хотя бы раз, но с искренним чувством погладит тебя по щеке.

Священник
Александр ДЬЯЧЕНКО