– У вас восемьдесят ролей в кино и шестьдесят – в театре. А какая из них главная, то есть роль вашей жизни?
– Это Бланш Дюбуа в спектакле «Трамвай «Желание» Теннесси Уильямса. Мне было двадцать четыре года, когда я вышла на сцену в этой роли, и играла её в течение двадцати четырёх лет – вот такая магия цифр! Каждый раз просто умирала на сцене; даже Саша, мой муж (актёр Александр Лазарев. – Ред.), в какой-то момент сказал: «Я не хочу тебя потерять, надо заканчивать с этим спектаклем». Когда мы репетировали, режиссёр Андрей Гончаров кричал мне из зала: «У вас больше никогда не будет такой роли!» И правда, это была роль жизни.

– Одна из самых сложных ролей в мировой драматургии. Наверное, непросто было играть Бланш, тем более что уже был снят фильм «Трамвай «Желание» с Вивьен Ли и Марлоном Брандо?
– Когда Лоуренс Оливье, муж Вивьен Ли, прочёл пьесу, он был категорически против, чтобы жена снималась в этом фильме, – боялся, что у неё возникнут проблемы с психикой. Вивьен не послушалась и после съёмок таки попала в психиатрическую клинику. Мы все знали эту историю, хотя картину не видели, на наших экранах она не шла, Гончаров показал нам её лишь после премьеры спектакля, который уже шёл с невероятным успехом. Он мне всё кричал из зала: «Вивьен Ли заболела, а ты почему-то нет!» (Художественный руководитель Театра имени Маяковского Андрей Гончаров был известен крайне тяжёлым характером. О нём редко говорят «Гончаров сказал». Чаще – «Гончаров кричал». – Ред.) Но я всё равно заболела, страшно похудела. Роль далась очень тяжело, каждый раз это для меня было и счастье, и горе, потому что надо идти на четыре часа слёз, страданий, крика, ужаса. Ведь ты ранишь себя специально, вонзаешь себе кинжал в сердце. Это страшно тяжело.

Спектакль начинался с музыки, незатейливой польки, а у меня уже комок к горлу подступал, когда шла по этому пространству, мысленно повторяя: «Не плакать, не плакать!» И ничего не могла с собой сделать, и так четыре часа – такая была отдача. Когда рассказываю об этом спектакле, вспоминаю слова знаменитого актёра Максима Максимовича Штрауха, с которым у меня особенная связь; он знал меня с детства, в 1938 году сыграл в фильме моего папы «Доктор Айболит», а теперь я живу в его квартире. Так вот, он тогда позвонил после премьеры и сказал: «Поздравляю, но теперь тебе всё это придётся играть много лет». Я, будучи совсем молодой, подумала: ну конечно, буду играть! А потом поняла его слова. За два-три дня до спектакля уже входила в тот свой мир и не могла жить миром бытовым, с обедами, уборками и прочим. В дни спектакля я никогда не снималась, он забирал у меня не только вечер, но и несколько дней жизни. А потом, на следующий день, конечно, была счастлива от выполненного. Великий физиолог Павлов говорил, что актёрские эмоции очень полезны, они совсем другие, нежели у обычного человека: актёр вызывает в себе то, что должно совершиться подлинно. Никогда в жизни человек, кого-то убивший, не скажет, потирая руки: как здорово я это сделал! То есть не будет радоваться, а актёр радуется!

– Вы всё пропускали через себя, страдали, почти умирали, а потом радовались? Каково же, по-вашему, главное правило актёрской профессии?
– Всегда оставаться самим собой. Это сложная вещь, и я её поняла, когда в наш Театр имени Маяковского главным режиссёром пришёл Андрей Гончаров. До него Николай Охлопков постоянно повторял: всегда будьте разными, в каждом человеке двенадцать молодцев, которые по-разному проявляются. А когда пришёл Гончаров, совсем другой художник, он заговорил о других вещах. Андрей Александрович был очень эмоциональный, громко кричал из зала, когда мы репетировали, и всегда повторял: «На свете нет ничего интереснее, чем вы сами! Интересно, как именно вы реагируете на предлагаемые обстоятельства, а не то, что вы себе придумали или где-то подглядели и принесли. Надо найти в себе эту непосредственность». Он постоянно повторял: «Актёр в роли – это ты в предлагаемых обстоятельствах. Тебе сказали, надо что-то сыграть, и ты должен играть так, как именно ты бы это сделал. Самое трудное – сыграть пьяного. Как его обычно играют? Как пьяного. А на самом деле у пьяного одна задача – показать, что он трезвый!»

– У вас всегда получалось оставаться собой?
– Это было для меня особенно важно, когда играла Сару Бернар в пьесе «Смех лангусты» Джона Марелла. Наш театр до революции был гастрольным театром «Парадиз», так что я играла на той же сцене, где в 1908 году играла сама Бернар. Когда мы начали репетировать, Гончаров правильно кричал: «Не пытайтесь играть великую Сару Бернар, никто вам не поверит. Играйте себя в предлагаемых обстоятельствах. Вы актриса, а проблемы и у самой маленькой актрисы, и у великой – одни и те же: хочу работать, хочу, чтобы была хорошая роль, хочу выходить на сцену». По сюжету пьесы Сара Бернар в конце жизни решила написать мемуары. Работать она не могла – ей ампутировали ногу. И не работать не могла. Начала писать, чтобы опровергнуть разные слухи, ведь о ней говорили бог знает что. Вот мы сейчас смотрим по телевизору эти жуткие передачи, где полощут бельё известных людей, и Сара Бернар тоже страдала от этого, потому и решила рассказать, что с ней было по-настоящему. Вспоминая разные ситуации, она начинает играть свою жизнь, свои главные роли – Федру, Гамлета и Маргариту Готье из «Дамы с камелиями». Режиссёр-постановщик Сергей Иванович Яшин дал мне ключ: ни в коем случае не играть эти роли, потому что сыграть лучше Сары Бернар не получится. Надо читать размышления о том, как она это делала. Когда я до этого дошла и поняла, что надо делать, – вот это было наслаждение.

– А когда вы впервые почувствовали в себе актёрский дар?
– Это было сразу после войны. Я, школьница, услышала, как бабушка говорит соседке: «Привезли бутылку каустика (щёлочь. – Ред.), это опасно. Надо спрятать, держать подальше от детей, а то, не приведи господь, выпьют». Утром я пошла в школу, и когда все вошли в класс, улеглась около двери в коридоре: умерла. Пролежала сорок пять минут. Закончился урок, все выбежали из класса, теребят меня: Немоляева, ты чего лежишь? Я говорю: выпила каустика. Вот какая жажда игры была! Так началось актёрство, нужны были зрители, оценка. Вызвали врача, меня заставили выпить восемь чашек воды. Сама себя наказала, но это моё первое актёрское проявление. Вообще у меня всегда была потребность игры, я любила что-нибудь разыгрывать дома или спрятаться, чтобы меня искали. Быть актёром – это данность, с этим надо родиться.

– А что нужно делать актёру, чтобы это не растерять?
– Важно сохранить в душе непосредственность. Ведь у каждого из нас непосредственная реакция на происходящее в жизни, даже на самые простые вещи: кто-то задал вопрос, на который ты не можешь сразу ответить, или тебя испугали, обрадовали – вся жизнь этим полна. А вот актёры, особенно молодые, сразу выносят на сцену свои представления о какой-то ситуации. Если испугался – ой! У каждого свой штамп. Милые гениальные мхатовские старики, братья Тарханов и Москвин, часто подтрунивали друг над другом, кто лучший артист. Один говорил: у меня столько-то штампов, другой – а у меня столько-то. Будто соревновались, но, конечно, они просто острили. Актёры должны подольше оставаться детьми. Но непосредственность – она ведь не благоприобретённая, а дарованная. Если Боженька одарил до конца своей жизни быть непосредственным – для актёра это благо. Научиться этому крайне тяжело.

– Свою первую роль вы сыграли в семь лет в картине «Близнецы» режиссёра Юдина.
– Это в кино. А первую роль в спектакле я получила в четвёртом классе – играла Осипа в гоголевском «Ревизоре». Я тогда была пухленькой, и мне не шла мужская роль, но так как училась в женской школе, пришлось сыграть мужика. Долго искала костюм и однажды наткнулась на широкие фиолетовые подштанники. Когда папа увидел меня в них на школьной сцене, чуть не упал со стула.

– Возникал страх сцены в начале профессиональной карьеры?
– Никогда. Я была близорука, и для меня та воображаемая четвёртая стена, придуманная Станиславским, которая должна отделять артиста от зрительного зала, всегда существовала, зрительный зал был чем-то абстрактным. А вот в кино слабое зрение мне мешало, выбивало из колеи. Там тебя ставят в кадр, ты должен дойти до определённого места; это раздражало, я терялась, что для меня нехарактерно, я в жизни всегда была уверенным в себе человеком.



– А в картинах своего отца, известного комедиографа Владимира Немоляева, вы не снимались?
– Никогда. Но в двадцать лет, будучи ещё студенткой, снялась в фильме «Евгений Онегин» режиссёра Романа Тихомирова, сыграла Ольгу Ларину. Тогда съёмки были долгими, снимали целый год. Это фильм-опера, нужно было выучить всю фонограмму и петь вместе с оперными исполнителями, чтобы попасть в такт. И даже все танцы мы учили, со мной занимался Юрий Григорович. Потом ещё и верхом скакали, я упала с лошади, но всё обошлось. Удивительное было время.

Но по-настоящему в кино меня открыл Рязанов, хотя и до него сыграла немало ролей. Рязанова я помню с малых лет, даже помню съёмки «Карнавальной ночи». Всё моё детство прошло на «Мосфильме», мама работала звукорежиссёром, часто брала меня с собой, и я снималась в массовках. А Эльдар Рязанов увидел меня в театре, пробовал в «Гусарскую балладу», но у меня оказалась очень женственная фигура для роли Шурочки Азаровой. Потом он делал со мной пробы для «Иронии судьбы» на роль Нади, но в итоге отдал её Барбаре Брыльской. А потом был «Служебный роман». Роль простая, хотя и со своей драмой, но, конечно, не Бланш Дюбуа. Эту роль можно было сыграть и по-другому: какая-то тётка пристаёт к женатому мужчине… А я сыграла образ страдающий и целомудренный, потому что моя героиня никогда бы не совершила ничего предосудительного – не ушла бы от мужа, не бросила детей. Просто она вспомнила свою молодость, давний роман.

Мы снимали с конца. В первый съёмочный день – последний эпизод с Самохваловым, когда я говорю ему: «Отдай мои письма, я больше тебе писать не буду». Сняли первый дубль, я начала говорить с Олегом Басилашвили, а Рязанов отвёл меня в сторону и сказал деликатно: «Ты не в театре, на галёрку работать не надо, чтобы тебя там слышали. Ты просто скажи». И моё сердце всё впитало. Вечером мне позвонила жена Рязанова и сказала, что он очень доволен моей работой. Потом уже я снималась у него и в других картинах: «Гараж», «О бедном гусаре замолвите слово», «Небеса обетованные».



– Вся ваша долгая актёрская жизнь связана практически с одним театром – имени Маяковского. Как вам работается с новым художественным руководителем, режиссёром Миндаугасом Карбаускисом?
– Первая роль с Миндаугасом – Домна Пантелеевна в спектакле «Таланты и поклонники» по Островскому. Когда-то я играла в нём Негину, а теперь уже в роли Негиной моя внучка Полина, а я стала Домной Пантелеевной (за эту роль Светлана Немоляева в 2013 году получила «Золотую маску». – Ред.). Я предложила Карбаускису: давайте обуем её в валенки, он согласился. А почему? Нам надо было показать актёрскую бедность: ведь и во времена Островского актёры чаще были бедны, особенно в провинции, и в Советском Союзе мы жили бедно. Сейчас кино даёт какие-то возможности для существования. Актёрская профессия – одна из немногих, в которой люди могут работать без денег, в неурочные часы, когда угодно… Уникальные люди и уникальная профессия, в неё приходят для самовыражения. Умные люди говорят: никогда не надейтесь, что в этой профессии вы разбогатеете. Сейчас к моему юбилею репетируем «Бешеные деньги» Островского. Режиссёр не стал осовременивать эту пьесу, у него пиетет перед Островским, да и сама тема – на все времена. И здесь я тоже выхожу на сцену вместе с внучкой Полиной, мы играем мать и дочь.

– Что для вас главное в этой профессии?
– Главное для меня – это жизнь человеческого духа, поэтому возраст не важен. Иногда пожалею себя – морщины появились, особенно после ухода Саши. А так – нет. Главное, что нашла себя в жизни. Любовь к профессии спасает и помогает выдержать очень многое.

– Вас называют «светлая легенда Маяковки». В этом театре вы познакомились и с мужем, артистом Александром Лазаревым, а теперь выходите на сцену вместе с внучкой Полиной Лазаревой. Даёте ей какие-то советы?
– Нет. Я вижу, что от моих подсказок она зажимается. Я бы хотела подсказать, но не получается. Знаю, как ранимы актёры. И сын страдал из-за фамилии, а теперь ещё и Полина. У меня и с сыном не получалось работать. Однажды я ему предложила почитать «Мцыри», у него всё получалось, но потом он пришёл к отцу и сказал, что с матерью больше никогда не будет работать. А вот с отцом они нашли общий язык, Саша с ним работал. Хотя в жизни много конфликтовали – были очень похожи по характеру.



– Ваш брак с Александром Лазаревым – пример для подражания. А к какому типу женщин вы относитесь: позволяете, чтобы вас выбрал мужчина, или предпочитали сама выбирать?
– Не знаю. Я была влюбчивой, особенно в институте. Чаще получалось, что чувства оказывались взаимными, но были и безответные. С Сашей получилось счастливое совпадение, и мы сумели это сохранить. Хотя брак – всегда труд. У всех свои характеры, так что одно дело страсть, другое – жизнь.

– В конце разговора я обычно вспоминаю одну из цитат Пастернака: «Но пораженья от победы ты сам не должен отличать». У вас это получается?
– Это мудрые слова, но в актёрской судьбе мы слишком связаны с людьми, у нас поражения и победы очень явные. Иногда выходишь на сцену и думаешь: я угадал, я правильно играю роль, а зрительный зал при этом – холодный, как собачий нос. Или наоборот. Ведь эта оценка идёт каждый день, и каждый день видишь тот или иной отклик зрительного зала. Но мысль у Пастернака глубокая, он говорит: трудись.