СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Родня Отмыть дом после немцев
Отмыть дом после немцев
04.05.2017 18:23
Воспоминания читателей «Моей Семьи», моих читателей

ОтмытьСергей Семёнович, Белоруссия

Летом 1944 года белорусские партизаны блокировали участок шоссе Лепель – Бегомль с целью помешать отступлению немецких войск в сторону Минска. При появлении очередной вражеской колонны авианаводчики вызывали по рации штурмовики, и те утюжили дорогу с немецкой бронетехникой, после чего партизаны через проходы в минных полях выдвигались на шоссе добивать оставшихся в живых немцев. Пощады фашистам не давали: каждый третий житель бегомльского партизанского края погиб к тому времени от рук оккупантов.

Среди партизан была женщина лет сорока пяти, её называли Чёрная Вдова, муж и старший сын погибли на фронте, а троих маленьких детей сожгли каратели вместе с жителями деревни. Партизанка сражалась наравне с мужчинами, не давая пощады врагу: стреляла из ППШ, колола штыком и грызла зубами в рукопашной, убивала даже пленных.

В тот день Чёрная Вдова бродила по шоссе среди сожжённой техники, добивая одиночными выстрелами раненых гитлеровцев. Здесь же ей попался контуженный немецкий солдатик лет восемнадцати, удивительно похожий на погибшего старшего сына. Партизанка притащила паренька на себе в лагерь и стала выхаживать, уверяя товарищей, что это и есть её Костя. Из уважения партизаны не стали оспаривать её порывы… А тут подошла и Красная армия. Отряд был расформирован. Мужчины призывного возраста влились в регулярные армейские части, женщин, раненых и больных отправили по домам.

Каким-то образом женщине удалось убедить даже контрразведку Смерш, что глухонемой после контузии немец и есть её сын. Она справила пареньку документы, выходила, устроила на работу в колхозе. После войны этот немец под именем Костя женился на русской девушке, родились внуки, потом у внуков родились дети…

Прошли годы. Умерла Чёрная Вдова. Скончался и усыновлённый ею «русский немец» Костя. Остались дети, внуки, родились дети внуков. У этой семьи есть конкретная белорусская фамилия, но называли их в округе знаете как? Немцевы!
Немногие очевидцы тех событий не выдали тайну своей соседки. А ведь немцев все они люто ненавидели. А ныне забылось. Все называют их Немцевы, и всё тут, а почему Немцевы – никто толком не знает. Знал мой дедушка, но он тоже умер.

Александра, Донбасс

Отцу было 8 лет, когда осенью 43-го года их с односельчанами немцы повели на расстрел. Поставили в ряд над яром. Старший отрывисто пролаял: «Ахтунг!» В последний момент бабушка прижала мальчика к себе и закрыла его лицо кухонным фартуком. Внезапно подкатил мотоцикл. Немцы загалдели и уехали. Сельчане постояли у ямы и пошли домой. Издалека увидели – деревня горит, немцы перед уходом подожгли. А по улице едут танки. Подошли ближе – наши! Потом на пепелище копали землянки и жили в них…

Сергей Челпанов, Туапсе

Повезло найти в школьном музее Хадыженской школы мемуары местного жителя, в те годы 14-летнего мальчишки, Николая Фёдоровича Янгеля. Автор, к сожалению, уже умер.

«Это случилось в конце 1942 года. Мне тогда было 14 лет. Во время оккупации наша семья проживала в ст. Хадыженская на ул. Кирова в районе Токмакова брода.

В первой половине ночи в небе появился советский самолёт, фашисты открыли сильный заградительный огонь. Небо было исполосовано прожекторами и взрывами зенитных снарядов. Зенитные батареи расположились в районе техникума, лесокомбината и в районе больницы. Самолёт шёл со стороны ст. Кабардинская в южном направлении. Приблизительно в районе моста через р. Пшиш его поймал прожектор, и вскорости уже до 10 прожекторов вели самолёт, и в районе техникума в него попал снаряд – в левый двигатель. Винт от самолёта упал в огород дома Сульдиных за Токмаковым бродом. Позднее, в 1945 году, винт сдали в металлолом, а выкопали его сразу военнопленные по приказу фашистов. Подбитый самолёт некоторое время шёл по курсу, потом резко повернул вправо. Создалось впечатление, что лётчики сознательно спикировали на батарею и прожекторы на Лысой горе. В этот момент в лучах прожектора появился парашют, который вспыхнул и мгновенно сгорел. Прожектор вёл парашютиста до земли, поэтому я точно определил место падения, ориентиром послужил дуб с неопавшей листвой.

Утром мы выгнали скот и с Пивоваровым Павлом пошли на место падения и сразу нашли самолёт. Это было около 9 часов утра, но нас опередили фашисты. Когда мы подошли к дубу на Лысой горе, от свежей могилы отходили немецкие солдаты-зенитчики.

Мы подождали, когда они уйдут, и подошли к могиле, на которой лежала газета «Красная Звезда» Немцы зачем-то расстелили её на могиле и придавили кусочком земли. Мы руками раскопали могилу, она была неглубокая, сантиметров 40–50. Там лежал советский лётчик в комбинезоне, который был расстёгнут и лопнул на плечах. Нас, мальчишек, удивило, что волосяной покров на голове, груди и руках был седой. У нас создалось впечатление, что он поседел за секунды падения. Документов, оружия, планшета и ремня на нём не было, но в брюках я обнаружил медальон с запиской, который потом, в 1943 году, я передал в поселковый совет. Данных записки я не помню. Потом мы его так же закопали, накрыв лицо газетой.

После этого мы пошли к горевшему самолёту, который глубоко ушёл в землю. Самолёт находился западнее места падения лётчика метров на 250. Самолёт горел дня четыре, горел внутри, в земле, и лишь изредка вырывались наружу языки пламени. В обломках мы нашли пулемёт и ящик патронов. К самолёту мы ходили каждый день, в том районе мы пасли скот. Когда самолёт перестал гореть, мы нашли останки ещё одного лётчика: кусочек черепа, колено и часть ступни. Через сутки из разговора женщин мы узнали, что за речкой у брода немцы нашли ещё одного лётчика. Видно, это был третий член экипажа, и, видимо, он выпрыгнул из самолёта раньше и повредил ноги. Сутки он находился в Хадыженской, а больше я этого лётчика не видел.

Слышал рассказ нашей соседки, матери Героя Советского Союза Гусевой Ф.И., что в 1944 году она встретила его в поезде. Она рассказывала этот случай попутчикам, когда к ней подошёл лётчик и сказал, что это он и есть. С его слов, после Хадыженской его увезли в Ростов и пытались заставить служить немцам, но он совершил побег…»

Степан Иванович, Минск

Партизанское движение на Гомельщине начиналось так: с июля закладывали в лесах тайники с оружием, продуктами питания, медикаментами. Изучали инструкции по ведению партизанской войны. В августе пришли фашисты, и партизаны ушли в лес: советский и хозяйственный актив, сотрудники милиции, НКВД, добровольцы.

Боевые действия велись неорганизованно, сумбурно. Тогда же через леса в сторону фронта двигались окруженцы. Некоторые из них оставались в партизанах, но общего языка с местными не находили. Военные упрекали местных в неумении воевать, не желали подчиняться их командирам.

С приходом осени людей стали донимать холод и голод. Лечить больных и раненых было нечем и некому. Многие из местных под предлогом «до весны» разбрелись по домам, некоторые даже подались служить в немецкую полицию, оправдываясь тем, что там кормят. Оставшиеся в лесу занимались выживанием и, по сути, охраняли сами себя. Продовольствие добывали в деревнях, сельчане, страдавшие от двойной – немецкой и партизанской – «продразвёрстки», были этим недовольны.

Москва слала инструкции и требовала активной решительной борьбы. Организованная борьба с оккупантами, по сути, началась с лета 42-го года…

Иван Милюнец, Западная Белоруссия

В 1938 году меня мобилизовали в Войско Польское. Когда немцы вошли в Польшу, нас подняли по тревоге, и мы пошли по ржаному полю в атаку на немецкие танки. Офицеры говорили нам, что немецкие танки сделаны из фанеры. Немцы всех выкосили пулемётами. Я бежал, потом споткнулся и упал. Когда поднялся, рядом проезжал немецкий танк. Я подбежал к нему и ударил штыком. Танк оказался железный. Рядом что-то взорвалось, и я потерял сознание. Очнулся ночью, дополз до леса, потом добрался до хутора и жил там у молодой вдовы, пока в 45-м не пришли русские.

Алексей

Помню катастрофу под Харьковом. Наш полк разбили. Измождённые, контуженные, голодные, мы тащили раненого товарища на плащ-палатке по обочине шоссе. Навстречу ехали немецкие танки и машины с солдатами. Немцы смеялись, галдели, пиликали на губных гармошках, махали нам руками. Некоторые даже кричали: «Сталин капут! Иван, иди домой! Матка ждёт! Киндер ждёт!» Немцы бросали нам куски хлеба и даже бинты. Нас никто не трогал, а пленили нас только трое суток спустя тыловые немецкие части.

Александра, Донбасс

Мой муж вспоминает о своём отце. Дело было на станции Лозовая, в оккупации. Отец, тогда маленький мальчик, общался с немецким фельдфебелем. Однажды немец увидел мальчика в советской пилотке, очень разозлился, сорвал её и велел носить немецкую фуражку. Дома мать сорвала фуражку с головы сына и сожгла в печке. Немец снова увидел мальчика в пилотке, спрашивает: «Где фуражка?» Мальчик соврал: «Украли». Тогда немец достал карту, стал в неё тыкать пальцем и кричать: «Москва – капут!» Мальчик ответил: «Москва нихт капут!» И получил затрещину.

В 43-м году вернулись наши. Мальчик подружился со своим сверстником – настоящим сыном полка – и даже выменял у него на свои лыжи кожаный патронташ.

Потом опять пришли немцы. Несколько наших солдат не успели отступить, заняли оборону в сельской хате, отстреливались. Немцы их вместе с хатой сожгли. Там был и мальчик – сын полка.

Владимир Фёдорович, Белоруссия

В нашем посёлке немцы поначалу никого не трогали, заняли школу-интернат на окраине, поселили гарнизон, а потом сделали там учебный центр: обучали призванных резервистов из Германии, Румынии, Италии. По субботам эти солдатики приходили в увольнение в местный клуб на танцы, ухаживали за нашими девчатами. А потом пошло-поехало. Кто-то кому-то набил морду по пьяни, кто-то кого-то из ревности подрезал. Потом солдаты застрелили местного парня. Через год в нашем районе уже вовсю полыхала партизанская война.

Сергей Челпанов, Туапсе

Первый немецкий массированный авианалёт на Туапсе случился 23 марта 1942 года. Погожий солнечный денёк, в огородах мелькают белые женские платочки, тянутся вверх сизые дымки от сжигаемых прошлогодних листьев. Очередь за хлебом растянулась по всей улице, и конец её доходил до храма, возвышающегося над городом величественной остроконечной колокольней. В конце очереди стояла девочка Таня.

Чёрные точки самолётов появились из-за гор, залитых солнечным светом. С церковной горки запоздало заухала зенитка. Бомба попала прямо в хлебный ларёк, где румяная весёлая продавщица бойко, с прибаутками, отпускала людям пахучие сдобные караваи. Яркая вспышка, страшный грохот, точь-в-точь такой, как в грозу, когда Танину маму убило молнией…

Потом тишина и людские крики вперемешку со стонами. Взрывной волной Таню отбросило к забору. На месте хлебного ларька зияла кровавая воронка, десятки изуродованных людских тел разбросаны вокруг, на ветках деревьев клочья одежды и человеческой плоти. Чуть позже узнали: во Дворце культуры моряков от авиабомбы погибло сразу 200 человек краснофлотцев.

Елена, Воронеж

Моя прабабушка жила во время оккупации с тремя детьми в селе под Воронежем. К ней во двор заявились немцы, чтобы разжиться курами. Прабабушка дала им отпор: гнала со двора, а потом и по улице метлой, и вид у неё был такой грозный, что встречные немцы смеялись. Странно, но немцы оставили её в покое.
А фамилия у моей боевой прабабушки была – Настоящая!

Инна Николаевна, Санкт-Петербург

В 41-м году мне было 11 лет. Наш деревянный дом стоял на окраине города Калинина (Твери). Когда фашистов выбили из города, мы вернулись. Дом уцелел. В нём зимовали немецкие солдаты.

Мама плакала и ругалась, не могла понять, как люди, считавшие себя цивилизованными европейцами, могли есть, спать и ходить в туалет в одном и том же помещении. Тут же, под ногами, – десятки отрезанных куриных голов и лап, перья, бутылки и консервные банки. На постели вши и блохи. Мы отмывали и чистили дом после немцев почти месяц…

Жанна, Московская область

Мама рассказывала, что ещё долго после войны принималась выть и кричать, увидав в небе любой самолёт, и отец её подолгу успокаивал. Маленькой девочкой мама попала под бомбёжку, где все погибли. Когда мама стала взрослой и родила меня, она всё ещё кричала по ночам, если снилась война, и папа её успокаивал.

Владимир Гуд, Санкт-Петербург

Мой отец, Адам Иванович Гуд, до 44-го года жил в партизанской зоне на Гомельщине. После освобождения добавил себе год возраста и призвался в действующую армию. Зимой 45-го года отец был солдатом-артиллеристом, воевал на территории Венгрии, участвовал в освобождении Будапешта. Потом они стояли в районе знаменитого озера Балатон.

Неожиданно поступил приказ – выделить по два человека из каждого орудийного расчёта на концерт профессиональных артистов. Отец был совсем молоденький солдатик, а в их расчёте служили взрослые сорокалетние мужики. Дедовщины не было, но держали папу в чёрном теле. Командир расчёта сразу назвал две фамилии, в том числе и себя, а потом поглядел на папу и вдруг сказал: «Меня – отставить. Вместо меня Гуд пойдёт!» И все заулыбались.

Почистили обмундирование, помыли сапоги. Командир расчёта даже отдал папе свой новенький ремень: негоже, мол, артиллеристу выглядеть как чучело.

Концерт был замечательный. Артисты пели песни, ставшие потом народными: «Тёмная ночь», «Землянка», «Катюша», «Вася-Василёк», «В лесу прифронтовом», «Соловьи, не тревожьте солдат»… Бывалые взрослые мужики слушали и плакали, и мой отец тоже плакал.

А через двое суток на рассвете немцы пошли в отчаянное контрнаступление, бросив в прорыв сотни новейших танков: «тигры», «пантеры», «фердинанды»… Папа говорил, что в ту ночь понял, как выглядит ад на земле.

Стреляли по танкам прямой наводкой. К полудню из всей батареи в живых осталось человек пять. Командир орудия, при котором служил мой отец, в то утро тоже был убит.
До самой смерти папа вспоминал фронтовой концерт в Венгрии.

Записал
Владимир ГУД
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №17, май 2017 года