Хорошо устроилась
02.06.2017 18:09
Подруга завидовала 80 лет

ХорошоРита сидит в кресле. Поджала ноги, как школьница. Её длинные волосы уложены в круглую причёску. Волосы настолько белые, что мне даже кажется, будто Рита – альбинос. Белые косы, белые брови, ресницы почти отсутствуют, и смешливые глаза неопределённого цвета.

У стариков обычно глаза тусклые. В современном кино, когда нужно состарить героя, на лицо молодому актёру наносят пластический грим. Кожа, веки, брови – всё выглядит натурально. Всё, кроме глаз. У молодых они напитанные жизнью, яркие, свежие, как первые яблоки. У стариков – тоже как яблоки, но дотянувшие до конца зимы.

У Риты всё наоборот – глаза молодые, а тело старое.

– Я – дура, – говорит Рита. – И всегда такой была. Всё, что в душе и за душой, – на поднос. Потому и миллионов не нажила.
– Вы меня только предупредите, о чём из рассказанного писать нельзя.
– Я уже в таком возрасте, когда стыдиться смешно. Пишите что хотите.
– А сколько вам?
– Восемьдесят пять, – улыбнулась, тряхнула головой, и из её причёски выскользнул белый локон.

В доме Риты не пахнет возрастом. Нет вышитых скатертей и старой мебели. В прихожей стоит ящик с молоком. Двадцать коробок. Рита пьёт молоко с кофе: ложка кофе, пять ложек кипятка, остальное – молоко. Про давление не думает, про диету тоже – на завтрак умяла кусок пирога с клубникой.

– Я раньше икру чёрную ложками ела, – смеётся. – Мне врач прописал. А раз мне, то и всем моим родным и знакомым – тоже. Ползарплаты уходило на икру, хотя получала я прилично. Но деньги как-то не копились. Я же из состоятельной семьи: папа работал на высокой должности, муж – тоже не последний человек. Блат кругом. Но я не умела этим пользоваться, кубышку себе не собрала.

Мы заговорили о зависти. Я вспомнила, как собирала материал о легендарном артисте цирка Дурове, которого из зависти застрелили на охоте. Коллеги травили его животных, ломали декорации, писали доносы. Глядя на Риту, подумала, что ей тоже должны были завидовать. Из-за всего. Из-за обеспеченной семьи, из-за богатого и красивого мужа, но главное, из-за неё самой – лёгкой, смешливой, особенной.

– Моё счастье, что я никогда об этом не размышляла. Вот недавно узнала о зависти, которая продолжалась почти восемьдесят лет! И первое, что пришло в голову: как хорошо, что всё это время я ничего не знала, – сказала Рита.
Я выпытала у неё эту историю.

– Мы жили в одном селе, были соседями. Нина – из многодетной семьи: десять человек в маленьком доме. А я – одна у родителей. Папа – полковник, мама – партийный работник, бабушка – учительница. Ещё бабуля была рукодельницей и из самых простых тканей шила удивительные платья. Уже в годик я была модницей. Растили меня в любви, поэтому и к миру я относилась так же – открыто и без камня за пазухой, – начала Рита. – Нину мне всегда было жалко. Потому что она была плохо одета, полуголодная, грязная и печальная. Мне хотелось помочь.

Чужая недоля отзывалась в сердце и у родителей Риты Пустовойтовой – они делились с Никофоровыми пирогами и молоком, отдавали почти новые вещи. Иногда, покупая что-нибудь себе, брали и на долю многодетных.

В 1942 году село захватили немцы. У Никифоровых забирать было нечего, а Пустовойтовых разорили до нитки. Унесли даже кожаный семейный альбом в жестяной оправе. Фотографии прадедов бросили в костёр – они горели медленно, будто сопротивлялись несправедливой жестокости.

Обчищать дом помогали полицаи из местных. Они-то и спустились в подвал, указали фрицам на мешок с сухарями и бутыль постного масла. Это богатство немцы после пожаловали полицаям – за верную службу.

Отец Риты тогда уже был на войне, а маму через несколько дней после обыска расстреляли. Рита осталась с бабушкой в пустом, разгромленном доме.

– Из старых наволочек бабуля сшила два платья – сделала прорези для рук и головы, сообразила пояски. Одно платье мне, другое – моей подруге Нине. Теперь мы были в равных условиях. Вот в таком виде, босые, ходили на бывшее колхозное поле и искали оброненные после уборки зёрна пшеницы – ели их там же, жевали вместе с землёй. Из того, что доносили до дома, бабушка пекла тонкие, как промокашки, блинчики. Так и выживали, – рассказывала Рита. – После войны судьба нас с Ниной развела. Но мы переписывались. Я вышла по любви замуж. За офицера, инвалида войны. Он был старше меня на пятнадцать лет, но любила я его до умопомрачения. Об этом писала в письмах Ниночке. Она отвечала о себе – тоже вышла замуж, но за молодого парня, не богатого, но красивого, прислала фотографию.

Родители мужа меня не приняли. Я всё пыталась им понравиться, а потом плюнула, забрала сына и ушла в общежитие к подружке. Но там повезло – познакомилась с хорошей женщиной, она устроила меня на консервный завод. Я была смышлёная, окончила институт и за пять лет доросла до главного экономиста. Мне дали квартиру, я обзавелась связями – на самом деле просто легко сходилась с людьми. Себе никогда ничего не просила, но за других могла походатайствовать.

Однажды от Нины пришло письмо. Они с семьёй решили перебраться из деревни в город и надеялись на Ритину помощь. Рита читала и улыбалась: подруга, с которой пережили самые трудные годы, будет рядом.

Обрадовалась и окунулась в чужие заботы. Помогла выбить квартиру, потом дачу, устроила детей подруги в хорошую школу, затем в институт. И даже помогла «откинувшемуся» с зоны родственнику Нины, хотя знающие люди предупреждали, что ходатайствовать за судьбу сидельца не стоит – так можно и свою биографию подпортить. Но разве дружба не стоит пятна в биографии?

– Один раз меня всё-таки посетило нехорошее чувство в отношении Нины, – призналась Рита. – Позвонила знакомая из райкома и сказала, что Нина, пользуясь моим именем, выбила себе стройматериалы для дачи. Я, конечно, возмутилась. Позвонила Нине: почему за моей спиной? Но она в слёзы – мол, ты тут чёрную икру ешь, с такими шишками на шашлыки выезжаешь, а я маленькую дачку себе отстроить не могу – вечно денег нет. Мне стало жалко, ведь говорила она правду, – Рита поправила голубой фланелевый халатик.

Инцидент вскоре забылся. Подруги по-прежнему ходили друг к другу в гости. Нина вышла во второй раз замуж: хвасталась новым мужем, гордилась тем, что пришёл он к ней со своей квартирой.

Потом дети начали строить семьи: у Нины возникли проблемы с невестками – она не могла принять ни одну, ни вторую. Рассчитывала, что сыновья женятся на дочках «больших людей», а оба привели в дом приезжих студенточек.

А Ритин сын Роман женился по любви на дочке ректора. Рита благословила их бабушкиной иконой и зажила своей жизнью. Сыну как подающему надежды инженеру дали квартиру от предприятия. Из матери он ничего не тянул.
Потом пошли внуки. Рита брала их на выходные и каникулы – к ней пришла вторая молодость. Если бы внуков отселили к ней навсегда, она и тому была бы счастлива – такой характер.

А Нина звонила и плакала в трубку, что её внуки похожи на невесток, и она подозревает, что их никифоровской крови в них вовсе нет.

– Нагуляли детей эти шаболды, – сетовала она.

Рита приезжала, рассматривала фотографии никифоровских пухлячков, успокаивала, что дети похожи на отцов. Но Нина не верила.

После внуков пошли правнуки, Рита и Нина так же дружили – решали проблемы, делились радостями, ездили друг к другу в гости.

Однажды, поминая своих родителей, перебрали вина. Нина опять жаловалась – теперь на мужа. По щекам её текли злые слёзы. Рита бросилась утешать, но подруга её оттолкнула:
– Да как ты, Ритка, живёшь, вся такая из себя благостная! Всё-то тебя в жизни устраивает! Мать расстреляли – попереживала год-другой и дальше пошла; с мужем не срослось – всё равно хорошо пристроилась, жила, как у Бога за пазухой. Я всегда твоей судьбе завидовала, когда ещё в игрушки твои в деревне играла. И когда платья твои донашивала – злилась, что они не мои! И когда сухари твои ела – думала, что и в этом я тебе не отомстила.
– Какие сухари?

Нина осеклась. А потом махнула рукой – была не была.

– Те, что вы в мешке в подполе хранили, и постное масло в баллоне. Их у вас мамин знакомый забрал. И нам отдал, – Нина сделала ещё несколько глотков красного.

А в памяти Риты вдруг стала складываться совершенно иная картина её детства. Теперь понятно, откуда полицаи знали все их тайники; почему мама, которая боялась, что её расстреляют, и пыталась убежать, не убежала – её остановила соседка, мама Нины, завела с ней длинный разговор, попросила присмотреть за детьми. Успокаивала, говорила, что обыск – это ошибка и Пустовойтовых больше не тронут. А когда пришли немцы, соседка словно растворилась.

Рита вспомнила, как потом и её с бабушкой таскали на допросы. И кто-то из знакомых нашептал, что Никифоровы положили глаз на их дом. Но Рита не верила, и бабушка не верила тоже – Никифоровы были почти родственниками. Столько вместе прожито, не может такого быть!

Потом война закончилась. О ней старались лишний раз не вспоминать, чтобы не бередить душу. Получается, что все эти годы Рита с Ниной дружила, а та её использовала – таскала куски, как те самые сухари. Хорошо хоть, цена у этих сухарей уже была другой – не кровавой.

– Для меня это был даже не удар. Переворот целой жизни. Несколько дней есть не могла. Нина мне звонила, а я ссылалась на болезнь – не хотела разговаривать. Потом немного отпустило. Сейчас уже могу выслушать её жалобы, но близко к сердцу не принимаю. И спасать её больше не бегу по первому зову… Вот вы спросите: почему я вообще её из своей жизни не вычеркну? Дура потому что. Не могу. Восемьдесят лет вместе. Иногда думаю, что лучше бы она не рассказывала мне про сухари. Сколько той жизни осталось? Неужели не могла промолчать?
– Наверное, не могла. Камень у неё на сердце лежал, – предположила я. – Хотя это не мешало ей устраивать за ваш счёт свою жизнь.

Рита улыбнулась, налила полную кружку молока и встряхнула белой гривой.

– Ладно. Бог с ней. В нашем возрасте таить злобу глупо. В гробу и так места мало, занимать его ещё и злобой – последнее дело.
– Вы – уникальная женщина.
– Мои родные и друзья говорят, что я – дура. Но «уникальная» звучит гораздо приятнее, – расхохоталась Рита, и изо рта её на секундочку выглянул одинокий зуб.

Светлана ЛОМАКИНА,
г. Ростов-на-Дону
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №21, май 2017 года