– Михаил, хочу знать о вас всё. Правда, что учёба давалась вам нелегко?
– Да, у меня была жуткая нелюбовь к школе. Все десять лет я боролся с ней – она со мной. Меня выгоняли, я переходил в другую школу и начинал новую борьбу. В итоге неизвестно, кто кого победил.
Раньше школа была совсем другая. Честно признаться, я был крайне удивлён, когда обнаружил у своих детей тягу к урокам – не скажу, что тягу к знаниям, но именно к школе. Им интересно было туда ходить. Если мне выпадал шанс пропустить день-два, то есть симулировать болезнь, – это было счастье. Мои дети даже больные говорили: «Пойдём в школу».
Вместе со страной изменилась и школа, просто раньше в ней действовала система подавления личности. Советская школа именно подавляла, и я всё время интуитивно с этим боролся. Непонятно, как мы с ней просуществовали столько лет.

– Если сейчас вспоминаете детство, то какие картинки сразу рисует память? Ностальгия по прошлому есть?
– Самое главное из детства – это Скатертный переулок, где мы жили с родителями в девятикомнатной квартире. По идее, на этом можно закончить рассказ (смеётся), но я вынужден продолжить, потому что в этой квартире жили ещё двенадцать семей, это была классическая коммуналка. Когда я читаю Булгакова, Зощенко, то узнаю нашу квартиру. Там жили ещё человек двадцать, если не больше. Сортир один на всех, ванна, кухня с шестью-семью плитами. Мне так всё это нравилось – огромный коридор, по которому я ездил на велосипеде... Было ощущение, что живу в огромной квартире, а вокруг очень много хороших людей. Вряд ли родители испытывали такие же эмоции. Мы жили там с дедушкой и бабушкой, у нас было две комнаты. Когда я сейчас проезжаю мимо дома, где жил в детстве, понимаю, что сегодня в этой девятикомнатной квартире, скорее всего, живёт кто-то один.
И ещё я тоскую по нашему двору. Дворов сейчас в Москве вообще нет, капитализм убил их, они все используются как пространство для строительства. А в детстве мы могли часами ходить из двора во двор, могли пол-Москвы пройти дворами. Вообще жизнь была дворовая, и она мне очень нравилась.
Потом была четырёхкомнатная квартира моего прадеда Владимира Николаевича Семёнова, главного архитектора Москвы в 1930-е годы. Это первый кооперативный дом в СССР, который он построил в Обыденском переулке и сам получил там квартиру на третьем этаже. Это уже другая история. Если у нас в квартире – Булгаков и Зощенко, то у прадеда – Толстой и Чехов. Это роскошь: огромный полукруглый кабинет, гостиная, ёлка. Бал Наташи Ростовой должен был проходить в этой квартире. Мне было лет восемь, когда мы её разменяли и все получили отдельную жилплощадь.
Я тоже часто здесь проезжаю на машине. Как-то остановился и вижу – в окнах стеклопакеты. Подумалось: вот бы зайти, посмотреть. А потом вгляделся и вдруг с ужасом понял, что квартира-то маленькая! И не дай мне бог переступить порог – рухнет идиллия детства.

– Помните, когда начали работать и получили свои первые деньги?
– Когда меня выгнали из театрального училища за происшествие с красным флагом, я устроился монтировщиком в театр «Современник». Работали мы каторжно, пахали круглосуточно. Система оплаты труда была хозрасчётная: какой объём работы выполнишь, такие деньги и получишь. Помню, когда пришёл получать первую зарплату, в очереди в кассу стоял за Олегом Табаковым, он получал где-то сто тридцать рублей. А мне кассирша выдала сто восемьдесят. «Вы, наверное, перепутали», – говорю. А она мне: «Бери и иди отсюда!» Я и ушёл. Потом у ребят спросил, что это было, а они стоят, пересчитывают по триста-четыреста рублей.
Не помню, как потратил эти деньги, но они мне сильно ударили по голове. У меня было столько денег, что я мог купить себе почти всё, что угодно. Потом я к этому быстро привык, триста рублей в месяц стали для меня нормой. Правда, работали с семи утра до одиннадцати вечера. Мы таскали декорации, спали стоя, в процессе движения. Тьфу-тьфу-тьфу, обошлось только язвой желудка.

– А за какие заслуги вас Чижиком прозвали?
– Все декорации крепятся на штанкеты, такие металлические штанги. А у них есть противовес: если тяжёлую декорацию повесил, значит, надо тяжёлым уравновесить. Мне надо было поднять штанкет, чтобы вставить новые декорации, а осветители сняли с него тяжеленные световые приборы. Они обязаны были разгрузить противовес, но не сделали этого. И вот я отвязываю канат, который держит штанкет, и он летит наверх. Я вцепляюсь в трос. Меня подбрасывает к потолку. Я бьюсь о него головой и падаю. Опять берусь за трос, снова взлетаю под потолок. И так три раза, пока этот штанкет не снёс в пыль декорации спектакля «Генрих Четвёртый», который готовился к премьере. Один монтировщик всё это видел, правда, ничем не мог мне помочь. С тех пор меня стали называть Чижиком: в напоминание о том, как я летал, ударялся головой о потолок и падал.

– Вы упомянули происшествие с флагом, за которое вас выгнали из института. Что это за история?
– Мы с друзьями сняли со здания архитектурного института красный флаг. Нам инкриминировали чуть ли диверсию, хотя все понимали, что никакого политического подтекста не было. Мы просто хотели идти в гости с флагом, это было нормально – снять флаг и пойти праздновать с друзьями. Но за нами погнались, поэтому мы флаг в процессе погони немного порвали. А это ещё был 1977 год, юбилей Октябрьской революции, да ещё и флаг висел на здании МАРХИ, в ста метрах от Лубянки.
В общем, наш поступок раскрутили до такой степени, что оказалось, мы совершили едва ли не единственную зафиксированную на территории СССР антисоветскую акцию в связи с шестидесятилетием Октября. В конце отчёта компетентных органов говорилось, что акция была успешно пресечена.
То, что мы не сели на семь лет в тюрьму, хотя должны были, можно считать чудом. Если бы вы знали, сколько здоровья и нервов это стоило моим родителям! Сейчас это вспоминается как милое приключение, но тогда был просто кошмар.

– У родителей не было желания отправить вас в армию, чтобы хоть немного отдохнуть от ваших проделок?
– Можно сказать, я прошёл свою армию в «Современнике». Когда меня стали призывать в настоящую армию, я пошёл по врачам. В итоге меня отправили в госпиталь на обследование и там нашли язву желудка, то есть «Современник» меня доконал. Таким странным образом я не попал в ряды Вооружённых сил.

– А в Щукинское училище по блату поступили?
– Я вырос при театре. У меня по папиной линии все были в искусстве, а по маминой все без исключения – архитекторы. Но передо мной выбор не стоял, кем стать, потому что я даже по линейке не могу провести прямую линию. А значит, куда идти? В артисты, конечно.



– Поступили с первого раза?
– Конечно, это же по блату! Сыну или дочке нашего артиста, когда идёт в институт, помогут, не надо даже просить об этом. Если уж совсем безнадёга, то поговорят с папой, скажут: «Убереги его (её)», – потому что нет страшнее стези, чем театр, если ты не обладаешь талантом. Ты по блату можешь поступить, отучиться, попасть в театр и даже получить по блату хорошую роль. На этом блат заканчивается. Если ты сыграешь роль хорошо, то слава богу, значит, ты талантливый артист. А если провалишься, падение будет жутким, второй раз тебе уже никто ни в чём не поможет, словно, идя по ковровой дорожке, ты упал прямо в преисподнюю.

– Помните, как впервые попали за границу? Какое она на вас произвела впечатление?
– Как и у большинства советских людей, моей первой заграницей была Болгария, куда я с театром Райкина поехал на гастроли. Мы с другом Серёжей Урсуляком сразу пошли в гастроном. Сейчас я даже не знаю, в какой деревушке найдёшь такой убогий магазин, но тогда мы поняли: вот оно, счастье. Этот болгарский гастроном показал всю степень упадка, царившего в Союзе, даже в Москве, где в магазинах в мясных отделах стояли только банки с килограммовыми огурцами и больше не было ничего. Всё остальное надо было как-то доставать из-под полы. А в Болгарии даже были какие-то мясные изделия в соответствующем отделе. Помню, купил там маленькую баночку мёда с орехами, это было что-то!
К сожалению, у вашего поколения – я сужу и по своим детям тоже – уже нет этого ощущения чего-то нового, другого. Я посетил семьдесят пять стран, многие по десять раз, но у меня всё равно есть вот это ощущение: вздох и – «А-а-а-а, заграница!».

– В те годы не было желания остаться где-нибудь в Америке?
– Однажды мелькнула такая мысль. Это был какой-то девяностый год, самый кошмар. Я поехал к своему другу, однокурснику, который эмигрировал в Америку, пробыл у него в Лос-Анджелесе полтора месяца. И когда летел обратно, ко всему был готов. Я понимал, что мне сейчас будет очень тяжело. Выходишь из самолёта – эти жуткие люди в бушлатах, просто монстры, эти машины – грязные, серые, ни одной иномарки. Сел в «Волгу» и поехал по чёрной дороге. Въехал на чёрную улицу Горького – чёрную, потому что там всего два-три фонаря светили. И тогда меня пронзила острая мысль: надо отсюда срочно валить. Но за неделю всё прошло и больше не возвращалось.

– Наверное, вам на программу «Хочу знать» письма мешками приходят. Много неадекватных вопросов бывает?
– Знаете, огромное количество людей просит помощи, считается, что телевидение поможет любому. Вопросы бывают наивные, бывают непонятные, а бывают смешные и неповторимые. На днях получаю письмо, на конверте значится: «Ширвиндту Михаилу Александровичу». Открываю, начинается оно так: «Здравствуйте дорогой Александр!»

– Вы все письма лично прочитываете?
– Нет, я читаю крайне мало. Но читаю такие, в которых мне объясняются в любви или ненависти. Я прошу редакторов показывать мне самые гадкие письма в обязательном порядке.

– У вас нет в планах необычных проектов?
– Нет. Мне кажется, что чехов никто не переплюнет, это ведь они придумали программу, где ведущая читает прогноз погоды и при этом медленно раздевается. Когда дело доходит до прогноза по Праге, она стоит абсолютно голая. Рейтинг зашкаливающий.

– А у вашей программы какие рейтинги? Наверное, ниже, чем у криминальных передач?
– Конечно, ниже. Расчленёнка всегда будет пользоваться большим спросом. Например, я принципиально не смотрю канал НТВ, у меня нет такой кнопки. Я даже лучше отношусь к каналу ТНТ – у меня раньше дочь смотрела его сутками. ТНТ – это для молодых идиотов: сидят по обе стороны экрана люди с малым количеством головного мозга, и их это устраивает. А НТВ – это иезуитская, продуманная гадость.

– Михаил, вам как человеку известному наверняка каждый день рождения приходится принимать массу подарков. Были такие, которые вас по-настоящему удивили?
– Меня потрясло, когда папа подарил мне итальянскую машину. А что касается смешных подарков… Знаете, обычно все говорят: ничего не надо дарить, хотя все хотят подарок. Зачем тогда говорить «ничего»? Вот в советское время: подаришь утюг или кофемолку – это революция. Сейчас, худо-бедно, утюги есть у всех и дарить бытовую технику уже как-то не принято. Раньше привезёшь из заграницы одеколон – опять революция! А сейчас это будет как-то странно. Подарок должен быть таким, чтобы его запомнили.
Однажды Денис Евстигнеев подарил мне на день рождения необычный набор. В качестве основного подарка – маленький утюжок, я тогда собирал утюги. Кроме того, он подарил мне единый проездной билет на все виды общественного транспорта на месяц, зная, что я никогда им не воспользуюсь. Под моей квартирой работал суши-бар, мы с ним постоянно воевали, так как хозяева открыли его незаконно. Денис подарил мне талон на два посещения этого заведения, хотя я даже порога этого бара не переступал. И последний его подарок – это вообще потрясающая штука: гильотина, он купил её в каком-то дорогом магазине. Она предназначена для отрезания кончика варёного яйца. Вот этот подарок я запомнил на всю жизнь. Абсолютно ненужные вещи, а помнить будешь долго!

– Вы на дни рождения сами готовите? Какое самое неожиданное блюдо пробовали в своей жизни?
– Пробовал я всё, что угодно, ел всё, что движется и не движется. Побывав в таком количестве стран, сам с годами научился готовить. Я хорошо делаю простую еду, могу правильно приготовить мясо, а вот суп для меня – загадка.

– Беседую с вами уже полчаса, а меня всё гложет один вопрос. Ну как вы, такой умный человек, могли вложить деньги в финансовую пирамиду и тем самым потерять все сбережения!
– Мы все прекрасно знаем, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, но всё равно ведёмся на такие штуки. В этой ситуации наивных и несчастных бабушек жалко, а таких как я – нет. Знающие люди сказали мне, что пирамида накроется в октябре, но она накрылась в июне, в день, когда у меня удвоилась сумма. Многие мои знакомые успели получить огромные деньги.
Зарабатывая такие деньги на наивности бабушки, ты должен знать, что эта бабушка, когда пирамида рухнет, просто умрёт от разрыва сердца. Об этом надо помнить, играя в подобные игры. И поэтому, когда я потерял всё, и даже вдвое больше, чем всё, я в июне попал в больницу с двусторонним воспалением лёгких. Прямо в реанимацию. Как мне потом сказал врач, у меня была пневмония бомжа, который напился и заснул зимой на асфальте. Это от нервного стресса, который случился из-за ситуации с пирамидой. Но к себе жалости нет: знал, на что иду.

– Вы, наверное, вообще человек азартный. В казино до последней копейки проигрываетесь?
– Играю, но могу остановиться. Был момент, когда вообще перестал играть – понял, что расстраиваюсь и мне жалко проигранных денег. И главное, я не рад деньгам, которые выиграл, они какие-то плохие, их хочется быстрее куда-то деть. Ну а если у меня оба выхода негативные, зачем играть? Так, для азарта могу небольшую сумму проиграть.