И в тот же вечер отправился в гипермаркет.

Неделю назад я рассказал подружке, как в девяностых вместе с другом, журналистом Витьком, мы поехали на азовский мыс Казантип, и не просто на мыс. Там как раз буйствовал тот самый первый, самый знаменитый музыкальный фестиваль, где тридцать тысяч перевозбужденных полуголых идиотов обоего пола счастливо отплясывали на побережье и даже в воде. Плясали день и ночь. Своими глазами видел уснувшего человека – полтела в воде, полтела на берегу. Дешёвое сухое вино лилось, как из прорванной городской магистрали, гашишем укуривались даже невинные ботаники, нагие девичьи грудки (почти все девчонки на фестивале ходили топлес) можно было целовать просто так, в знак приветствия. Подобный парадиз я видел только на Кубе и в Гамбии – там все были веселы и все друг друга любили. А ещё на фестивале была осетрина. Много дешёвой браконьерской осетрины! Из мякоти прямо на кострах жарили шашлыки и тут же раздавали танцующим. Из голов, плавников и хвостов варили уху, которой похмелялись по утрам.

Казантип проглотил нас на трое суток. Когда же мы вдоволь накупались, натанцевались, напились вина и нацеловались разнокалиберных девичьих грудок, то отъехали на три километра от бушующего фестиваля, выспались в машине, и тут Витёк сказал, что напоследок неплохо было бы купить целого осетра.

Тут-то всё и началось. Компьютерщики в таких случаях любят восклицать: «Опаньки!..» Это означает «не тут-то было» или «а вот фиг вам»! Фестивальные торговцы мямлили нечто невразумительное, явно опасаясь выводить нас на тех, кто снабжал их белой рыбкой. На рынке в умирающем городке энергетиков Щёлкино продавались полутухлые осетровые обрезки. Торговцы выразительно разводили руками. С нами явно опасались или просто не хотели иметь дело.
Отчаявшись, мы отъехали по трассе на несколько километров и решили напоследок искупаться в Азовском море.

Вдалеке продолжал буйствовать фестиваль, а здесь царил полный штиль. Вода была мелкой, тёплой и прозрачной. В ста метрах от берега по колено в воде стоял счастливый бычок и безмятежно мочился прямо в море. Чтобы окунуться, нам пришлось отойти метров на двести, а когда мы вернулись, то увидели на побережье иссушенную солнцем столетнюю крючконосую старуху в чёрных одеждах. Азовская Изергиль сидела на опрокинутой лодке и отрешённо глядела вдаль.

Седьмым чувством Витёк почувствовал удачу и решился спросить об осетрах.
– Ты случайно не мент, касатик? – спросила старуха и, отсканировав нас глубоко запавшими глазками, удовлетворённо сказала: – Нет, вижу, ты не мент и даже не стукачок.
Не успели мы добавить и слова в своё оправдание, как «Изергиль» зычно крикнула в сторону прибрежных дюн:
– Мишка-а-а-а!!!
В тот же миг из-за горизонта возник полуголый бронзовый от загара мальчишка и радостно подбежал к нам.
– Поезжай с этими дядями в Ленино к Василю. Скажешь, от меня. Дальше пусть торгуются. А вы, касатики (это нам), как рыбу купите, пацанёнка отвезёте на это же самое место!

Старуха не просила. Чувствовалось, она привыкла даже не приказывать – она привыкла повелевать! Не она ли рулит здесь целой флотилией браконьерских фелюг?
– Найдёшь Василя? – спросил Витёк у Мишки, едва мы отъехали от побережья.
– А то! – гордо ответил пацанёнок – Мне не впервой!..

В пятнадцати километрах от Азова, на тихой тенистой улочке райцентра Ленино машина остановилась. Подмигнув нам, Мишка позвонил в калитку. Басисто залаяли собаки, потом дверца приоткрылась и мальчик исчез. Спустя две минуты откатилась створка железных ворот и крепкий мужик в тельнике махнул рукой: «Заезжайте!»
Дворик был увит сверху созревающей изабеллой и добротно забетонирован так, чтобы вода со всех сторон стекала в зарешеченное отверстие ливневой канализации.
Напротив глухих ворот – веранда особняка из красного кирпича, а справа и слева – сплошь двери не то гаражей, не то сараев.
– Осетра? – без предисловия спросил мужик в тельнике (это и был Василь).
Витёк кивнул.
Василь подошёл к одной из дверей и нажал кнопку на косяке. Дверь бесшумно отъехала в сторону. Повеяло прохладой. «Сарай» оказался огромным рефрижератором. Прямо перед нами на крючьях висели подвешенные за жабры гигантские остроносые рыбины.

– Выбирайте! – кивнул Василь. – Полтора бакса за кило. Продаю целую рыбину, кусками не торгую. Свежатина! Ночной улов!
Цена была сказочной даже по тем временам, когда доллар был ещё «тяжёлым». Выбранная нами туша потянула на двадцать пять килограммов и в багажник «Ауди» не поместилась.

– Эх! – крякнул Василь. – Пару баксов за разделку прибавите? Заодно будет вам наука. Смотрите, как это делается! Осётр, мужики, рыба безотходная! Мишка, тащи мешки!

Вооружившись острым тесаком, браконьер одним махом отсёк осётру башку, смыл тёмную кровь из шланга и приступил к разделке. Голову, хвост, плавники – в один пакет. Затем решительный разрез по брюху, и все промытые потроха – в другой. Выпотрошенную тушу – на восемь частей, каждую из которых предстоит (уже нам) потом пилить на стейки. На всё про всё ушло у Василя не более пяти минут. Пакеты плотно улеглись в багажнике. Струя из шланга за минуту уничтожила на бетоне следы «расчленёнки».

– Мишку, как и велено, домой! – наказал Василь. – Обратно по дороге не езжайте. Поедете камышами по заброшенной дамбе. В конце увидите знак «поворот направо» – это специально для клиентов. Ментов там нет. Десять километров по просёлку – и на Симферопольское шоссе. Дальше – ваши проблемы. Вы меня не знаете, я не знаю вас. Прищучат, скажете – купили на трассе.

В Севастополь мы добрались уже в темноте. На прощание, поделив добычу, поджарили осетринный стейк, один на двоих. Толстый срез драгоценной рыбины не умещался по диаметру в самую большую сковородку.

С тех пор в душе горьким коктейлем неистребимо соседствуют три чувства: безбашенный восторг от Казантипа, вкус настоящей осетрины и чувство стыда и вины от соучастия в разграблении Азовского моря. Как там у Вознесенского? «Ты опаснее, чем вор, скупщик краденого».

С тех пор браконьерскую рыбу и дичь я не покупаю.

Осетры плавали в подсвеченном, искрящемся пузырьками огромном аквариуме гипермаркета. По сравнению с тем азовским монстром это была досадная мелочь, не более трёх кило в «рыбке»… Осетрята тыкались острыми мордочками в стекло, таращили тёмные глазёнки на бездушных покупателей. Вспомнились стихи одного хорошего поэта:
Мне очень жаль большого осетра
С его тоскою о затонах синих,
Не потому, что чёрная икра
Бывает редко в наших магазинах…

– Мамочка! Мама! – канючил пятилетний малыш. – Купи мне такую рыбину!
– Венечка! – укоризненно отвечала женщина в синтепоновом пуховике. – Венечка, сынок, посмотри на цену! За эти деньги можно купить тебе новые ботинки и зимнюю куртку!
– А мы не будем её есть! Я хочу, чтобы она жила у нас в ванной! А потом она вырастет большая-пребольшая...
– Осетры не живут в ванной… – грустно отвечала мать. Она ещё что-то говорила, но я её уже не слышал.

– Понимаешь, Юлька, – виновато сказал я дома подружке. – Осетры там есть. Но они живые… Его придётся убивать…
– Мамочки! – изумлённо воскликнула Юля. – Прошёл три войны и не можешь убить рыбу-у-у-у? А я уже рецепт из интернета выудила, как его запечь в коньяке и шампанском.

Прижавшись ко мне гибким загорелым телом, рвущимся наружу из полураспахнутого халатика, Юлька прошептала:
– А если я тебя очень попрошу, убьёшь?.. А если прикажу, убьёшь?..
В ту ночь она меня буквально растерзала, искусала, выпила до дна и, выпив, прошипела сатанинским шёпотом:
– Ну, так убьёш-ш-шь?.. Убьёш-шь ради меня… хотя бы рыбу-у?

На следующий день я отправился в гипермаркет покупать осетра.
– Вам какого? – уважительно спросила дородная продавщица. – Вам живого или?.. – женщина закатила глаза и обмякла, изображая дохлую рыбу.

На секунду я замешкался. В самом деле, прекрасный выход – купить уснувшую рыбину, пусть даже по цене живой, а Юльке сказать, что живых в магазине не было, и вопрос решён.

Ну а если осётр этот уснул позавчера? Или три дня назад? Или пять? Тоже мне рассуждения мужчины, прошедшего три войны!
– Мне лучше живого, – пробормотал я.
Выпучив глазки, мой осетрёнок отчаянно барахтался в сачке, которым его подцепил из аквариума рабочий-таджик.
– Три килограмма четыреста граммов! – объявила продавец. – Поздравляю! Хороший выбор!

Он отчаянно трепыхался в пакете, когда я выстаивал рождественскую очередь к кассе, рвался наружу из сумки, когда я вёз его домой в маршрутном такси.
– Что у вас там? Кошка? – спросила бабушка, удивительно похожая на Шапокляк.
– Рыба, – ответил я. – Большая живая рыба.

Тут же я вспомнил, как убивал купленного на рынке осетра мой сосед инженер-ботаник Паша. Он лупил осетрёнка деревянной колотушкой по голове, а потом его вырвало, не осетра вырвало, а самого Пашу. А потом решительная супруга, из тех, которые и коня остановят, и в избу войдут, взяла ответственность на себя и решительно вбила осетрёнку в голову острый напильник. Смертельно раненую рыбу отнесли на холодный балкон умирать. Через час Пашу отправили «за трупиком», и тут же донёсся в кухню его ужасный вопль: «Лена! Лена! Он живой! Он по всему балкону ползает!»

Выйдя на остановке, я тормознул бомжеватого вида джентльмена и попросил сигарету. Я не курю, но хотелось таким образом выиграть ещё немного времени. В момент прикуривания осётр так отчаянно забился в сумке, что «бомжеватый» испуганно отпрыгнул в сторону:
– Что там у тебя, брат?
– Человеческая башка, – ответил я. – Сегодня ночью отрезали, а она ещё живая.

В тот же момент решение было принято. Бросив в урну сигарету, я отправился в парк. Позади раздался заразительный хохот. «Бомжеватый» стоял на перекрёстке, крутил пальцем у виска и хохотал. А ведь не поверил! И это значит – убийца из меня никакой.

Была удивительно тёплая зима. Спокойное озерцо в Сосновском лесопарке отражало нагие березы и плывущие над самыми верхушками деревьев влажные кучевые облака.
– Идиот! – отрешённо думал я, присев у закраины тонкого льда. – Полный идиот… Тоже мне Память Азова! Ведь он же наверняка издохнет в этом холодном пруду… Грянут крещенские морозы, и задохнётся, издохнет…

Пальцы тем временем ухватили рыбину и медленно извлекали её из сумки.
– Постойте, постойте! Что вы делаете?! – прозвучал над ухом полудетский голос.
Я обернулся и увидел девчонку лет двенадцати в ярко-алом пуховичке. Из-под вязаной шапочки задиристо торчали косички с белоснежными бантиками.
– Это осётр, – ответил я. – И я его отпускаю.
– Зачем?! – искренне изумилась девчонка.
– Чтобы не убивать.
– Он же наверняка умрёт в этом озере?
– Но тогда его придётся убить сейчас. И съесть… Я хочу дать ему шанс.
– Знаете, что я вам скажу! – заявила девчонка. – Это поступок!

Тут же я опустил осетрёнка на лёд. Почувствовав свободу, он полежал с минуту, вращая бусинками глаз, и медленно пополз к воде… Перед тем как уйти на глубину, легонько взмахнул хвостом, потом взмахнул ещё раз, уже посильнее, и исчез в тёмной воде.

А потом я вернулся в гипермаркет и купил форель. Свежую охлаждённую ладожскую форель. Мне её даже выпотрошили и почистили. И ещё я опасался, что Юлька обидится на меня, но она улыбнулась, махнула ладошкой и простила. Вздорная Юлька простила мне всё… Кроме, пожалуй, ёлочного покемона из моего белорусского детства.