СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Родня Бессовестная Маргарита Николаевна
Бессовестная Маргарита Николаевна
22.09.2017 23:50
Она заснула, разбудите её

БессовестнаяНаряд был прелестный. И Маргарита Николаевна в нём хороша. Строгие брюки цвета спёкшейся августовской вишни и такая же безрукавка. К костюму – выглаженная белая блузка. Проходя мимо большого офисного зеркала, Маргарита Николаевна невольно морщилась – не могла поверить, что это она. Спина её гордо распрямлялась, а потом, будто спохватившись, сгибалась в привычную дугу. Глаза у Маргариты Николаевны щипало, к горлу подкатывало.

Из-за этого костюма она долго торговалась сама с собой: не рано ли? Не будет ли смотреться вызывающе? Но подруга настояла – затащила в магазин, заставила примерить и взять. Потому что Маргарита Николаевна уже много лет ничего себе не покупала. Но даже и без костюма она была счастлива. И это счастье, и наряд бросались в глаза и разрушали привычное представление о ней.

Мы познакомились за год до костюма. Тогда Маргарита Николаевна, или, как называли её на предприятии, Бедная Марго, была похожа на половую тряпку. Зажатая, вся какая-то скомканная, с тёмными кругами под глазами и с наспех собранными в пучок волосами, подёрнутыми сединой. Она часто курила за производственными цехами. Шеф не переносил курильщиков, поэтому Бедная Марго, начальник экономического отдела, папироску свою тянула тайно. Однажды у неё закончились спички, и она попросила меня сбегать в магазин за новым коробком.

Я была девочкой без должности – принеси-подай. Таскала на подписи бесчисленные бумажки, перебирала картотеки, сортировала товар и даже подметала двор. В бумагах же числилась специалистом по общим вопросам.

Так вот, я принесла спички, и за обшарпанными цехами, пропахшими горелой резиной и цементом, Бедная Марго впервые пожаловалась мне, что не помнит, когда в последний раз нормально спала: может, пять лет назад, а может, и все десять?

– Мама лежит уже одиннадцатый год, – говорила она, чиркая спичкой о коробок. – Для кого-то это как один день. А я не помню, как выглядит море. Да что море. В кино за всё время ни разу не была. И в театре тоже. Хотя это ерунда. Самое тяжёлое – сон. Я постоянно хочу спать. А лучший мой сон – это те сорок минут, когда я еду в автобусе. И если пробка – радуюсь, что могу ещё хоть сколько-то подремать. Иногда проезжаю свою остановку, приходится возвращаться. И тогда мама нервничает. Она всегда смотрит на часы.

Я тогда была ещё очень молода, глупа и стеснительна, поэтому о том, что случилось с её мамой, не спросила. Бедная Марго докурила, засунула бычок в расщелину между досками забора и пошла в офис. Я снова взялась за метлу – дворник не вышел, а кому-то же нужно подметать листья.

После того разговора я начала приглядываться к нашему экономисту. И поняла, что она и правда очень мало спит. Когда всех сотрудников собирали на планёрки и директор начинал заунывно вещать, Маргарита Николаевна роняла голову на грудь. Подружки по отделу старались её прикрыть, но через несколько минут Маргарита Николаевна начинала громко и сладко посапывать, и её будили.

Когда наступал черёд выступать ей, Бедная Марго встряхивалась, быстро подходила к доске, наспех чертила схему доходов и расходов, диаграммы и графики, чётко показывала, какой сектор предприятия недорабатывает, бегло отвечала на вопросы, опять возвращалась на место и склоняла голову. Она была редким специалистом, поэтому её сонливость терпели. А между собой шушукались: «У Марго лежачая мама. Можно понять! Бедная, достался же такой крест. А ведь красавица была раньше, глаз не отвести…»

В одну из обычных южных зим, когда дожди перемежаются с морозами, а в город, как полчища завоевателей, приходят инфекции, Маргарита Николаевна заболела. Стоял декабрь, и её отдел тонул в итоговых отчётах. Поэтому Бедная Марго, поняв, что с температурой сидеть в офисе тяжело, попросила привезти работу на дом. Доставить пакет поручили мне.

Жила Маргарита Николаевна в двухкомнатной хрущёвке в старом районе. Соседи по лестничной клетке уже закрыли входы в свои норы железными дверьми, а её квартира так и осталась с деревянной. Звонок, похоже, не работал – пришлось стучать.

Маргарита Николаевна выглядела ещё хуже, чем обычно, хотя мне казалось, что хуже уже невозможно. На ней болтался аляповатый байковый халат, на ногах были шерстяные носки и тапочки. Под глазами лежали серо-зелёные тени, нос распух и покраснел.

Она улыбнулась через силу и пригласила в прихожую.

– Входи, пожалуйста. Извини, что так выгляжу, выпила парацетамол. Температура третий день не падает. Только не шуми, мама не переносит громких звуков.

Я вошла на цыпочках, стараясь не оставлять грязных следов. Пристроилась в углу, на вытертом коврике, и протянула Маргарите Николаевне пакет.

В доме пахло хлоркой и ещё чем-то залежавшимся. Было прохладно – я подумала, что Маргарита Николаевна для меня проветривала квартиру. Двери в комнаты оказались плотно закрыты, за одной из них громко работал телевизор, но сквозь голоса героев мексиканского сериала я услышала человеческий стон. Негромкий, ровный, почти без интонаций. Такой, как будто у мертвецки пьяного человека пытались вырвать зуб. Я почувствовала, как под моим шерстяным свитером побежали мурашки.

Маргарита Николаевна виновато произнесла:
– Это мама. Не бойся. Она так всегда. Я уже привыкла, почти не слышу. Давай я сейчас оденусь и покурю на улице. Постоишь со мной?

Я кивнула. Она приняла пакет, вошла в комнату и плотно закрыла за собой дверь. По телевизору началась реклама. На фоне майонезно-жвачных голосов стон матери звучал резче.

В прихожей было чисто. Над стареньким, но хорошо сохранившимся трюмо висело белое бра с рифлёным плафоном. В углу стояла сложенная и накрытая целлофаном инвалидная коляска. Рядом – полка для обуви, на которой возвышались три пары женских сапог. Все вымыты и начищены. Все без каблуков – другие Маргарита Николаевна не носила. На вешалке – два пальто и искусственная шуба. Цветастый половичок на полу, три чеканки на стене коридорчика, который вёл на кухню: девушка с аленьким цветочком, русалка на камне и какая-то непонятная голова – может быть, пират. На журнальном столике поверх стопки «Нового мира» стоял серый проводной телефон.

Маргарита Николаевна вышла уже в шерстяной кофте и платке. Надела пальто, сунула ноги в галоши, и мы тихо, будто воры, спустились вниз.

– Пойдём за гаражи, – указала она рукой за угол. – Там не дует. И соседи не будут таращиться.

За гаражами, правда, было тихо. Бедная Марго затянулась.

– Ну, как там? Готовитесь к Новому году? – спросила она.
– Готовимся. Мне доверили стишки сочинять на производственные темы, – ответила я без радости.
– Стихи – это хорошо, – покачала она головой. – Пусть даже и производственные. Руку набьёшь, цены тебе у нас не будет… Ты, наверное, мамы испугалась?

Такого перехода я не ожидала. Поэтому поджала губы и поёжилась.

– Не надо её бояться. Она очень несчастна. Наверное, хотела бы умереть. Но видишь, кто-то наверху решил, что ещё не время. Ты даже не представляешь, как она мучается. Сама мучается, и меня мучает… Стонет даже во сне. Но к этому я уже привыкла. А вот когда она меня обвиняет в том, что не хочу её лечить, – невыносимо. Своё сердце бы отдала, чтобы она не мучилась. Лучшие врачи, клиники, лекарства – всё перепробовала, ничто не помогает. Становится только хуже.

Я опустила глаза. Трудно было смотреть, как прыгала сигарета в руках Маргариты Николаевны.

– Мне предлагали сдать маму в дом престарелых на спецобслуживание. Но я не могу. У меня порой срывает чеку, но потом беру себя в руки. В доме престарелых – чужие люди. Однажды мама их обхамит, бросит кружкой в стену от бессильной злобы, они начнут её колоть и превратят в овощ. Да и вообще – бесчеловечно отдавать её в казённый дом.
– А что с ней? – спросила я.
– Парализована. Почти полностью, работают только правая рука и голова. Рукой она швыряет то, до чего может дотянуться. Бросит, а потом воет, ругается.
– Вы поэтому не спите. Невозможно же, когда рядом кто-то всю ночь стонет.
– Она днём спит, а ночью хочет смотреть телевизор, есть, мыться, разговаривать, ругаться. В обед к ней приходит помощница – кормит, поит, моет. Но мама её не любит. Она вообще мало кого любит, три сиделки сбежали. А у этой женщины тоже родственница лежачая была, поэтому она терпит.

Поднять глаза на Маргариту Николаевну я всё ещё не могла.

– Вот я тебе и нажаловалась. Подруга – мы с ней с детства вместе – говорит, что у мамы всегда был тяжёлый характер, а теперь она просто невыносима. Поэтому она ко мне уже и не ходит. Никто не ходит. Я и ремонт не делаю – незачем. Все новые вещи будут пахнуть нашим бытом. Пусть уж как есть. Сколько смогу, столько и вытяну.
– От такой жизни вы можете уйти раньше мамы, – ляпнула я и залилась краской. Это было лишнее, но по-другому проявить сочувствие почему-то не получилось.
– Иногда мне так хочется лечь на топчан на кухне и больше не проснуться. Не слышать стонов, не выносить подгузники, не мыться перед работой в хлорке, чтобы вытравить запах, который, как мне кажется, уже въелся в кожу. Как меня только на работе держат? Наверное, из жалости. До болезни мамы всё было по-другому. И выглядела я иначе, и даже метила на замдиректорскую должность. А потом – всё. И с каждым годом только хуже. Сама живу на таблетках, спину сорвала, руки не слушаются, и голова, бывает, как чужая. Иногда думаю: не могу больше! Но наступает завтра, потом послезавтра…
– Не знаю, что вам сказать. Просто в шоке каком-то. По вам видно, что вы трудно живёте, но я не думала, что настолько.
– Я стараюсь не жаловаться. И тебя в квартиру пускать не хотела, но мама с утра опять в плохом настроении. А у меня температура. Пока с ней разобралась, пока дом проветрила, ты пришла. Что уж прятаться? Но ты же на работе не расскажешь, что у меня видела? И о нашем разговоре тоже?
– Нет.
– Ну вот и хорошо. Спасибо за документы. Извини, что прорвало. Иди, наверное. Да и я пойду. Пора готовить маме обед. На работе девочкам привет передавай. Скажи, что на следующей неделе постараюсь выйти.

Прошли зима, весна и лето. За эти месяцы Маргарита Николаевна стала ещё бледнее и суше. От отпуска отказалась. Теперь я знала, что в офисе ей лучше, чем дома.

Мы почти не разговаривали. После Нового года меня перевели на ступеньку выше – я стала человеком с обязанностями, редактировала заводскую газету – результат удачного рифмоплётства. Клепала какие-то интервью с передовиками, придумывала бесконечные поздравления к юбилеям, рисовала – была страшно занята.

В середине сентября по офису пролетела новость, что у Бедной Марго умерла мама. Нашему экономисту оформили месячный отпуск, помогли с похоронами, выделили какие-то деньги. И старались не тревожить по пустякам.

А в середине октября она шла по коридору в том самом костюме цвета запёкшейся вишни. Волосы её красиво отливали серебром, под глазами исчезли синяки, а на лице появилась улыбка, подчёркнутая нежной помадой. Местные кумушки неодобрительно качали головами и шептались, что Бедная Марго – бессовестная.

Светлана ЛОМАКИНА,
г. Ростов-на-Дону
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №37, сентябрь 2017 года