Наш коллектив занимал совсем мало места. Я сидела в проходной комнате, куда выходили двери двух кабинетов, рядом стояла перегородка, отделявшая холодильник и стол для чаепития. Как-то утром пришла одна наша сотрудница и положила в холодильник продукты. Соответственно, когда открывала его, в кабинет проник запах. У главбуха была привычка: по утрам, если директор отсутствовал, она являлась в комнату, где находилось моё рабочее место...

В тамбуре за железной дверью три квартиры, нас три соседки. Бабье царство. Мама-одиночка Таня самая молодая, годится мне в дочки, а Фае – во внучки. Я в жизни не видела менее приспособленной к жизни личности, чем эта Таня. «Разве можно на этом свете не быть зубастой? Быть такой кислятиной, размазнёй?» – больше ста лет назад спросил Чехов. Можно. Осиротев со смертью матери, она продала за копейки избу и подалась в город. Подвозил её на помятой новой машине длинный, как оглобля, незнакомый парень. Усмехнулся: «Косички мне твои понравились».

Одна из девушек без всякой заинтересованности просит показать бельё – то, что в моей рабочей зоне. Уточняю насчёт фасона, ведь там сотни коробок, не все же выкладывать, а по правилам на прилавок одновременно можно ставить только пять коробок. Девушка, вообще не глядя на полки, говорит: хочу длинное, розовое, с кружевами. И показывает на короткое латексное зелёное. Я напряглась, наблюдаю за всеми тремя. Чтобы оказаться в зале, мне нужно дойти почти до дальнего края магазина, где заканчивается прилавок.

В больших городах ситуация такая: молодёжи и более зрелым людям стало трудно устроиться на работу – видите ли, опыта нет. А пенсионер нынче не наставник, он конкурент, причём самый ярый. О провинции и говорить нечего – мы голодали. Возможно, моя обида на правителей и на пенсионерку, не освободившую мне квалифицированное место, была бы не такой сильной, если бы мне не пришлось сдавать детей в приют на время прохождения двухмесячной специализации в областном центре. Они сразу же заболели на почве стресса, как позже мне сказала воспитательница.

Отработала всего пару дней, и меня начало корёжить. Не хотела идти на работу. Ничего не понимала, что происходит-то? Вроде и хозяйка неплохая, если ошибусь – голос не повышает, всё с улыбочкой, в отделе чисто, светло, порядок. Но почему мне было так плохо, до тошноты? Потому что интуиция подсказывала: беги! Промаялась я так месяц. И вот однажды работаю с покупателем, хозяйка сидит тут же, делает заказы на ноутбуке.

И вот иду, радуюсь. Вдруг вижу магазин «Всё для борьбы с грызунами и насекомыми». Я люблю такие названия, конкретные – сразу всё ясно. Это как с фильмами: «Ковбои против пришельцев», например, – сразу понятен сюжет. Не то что какое-нибудь «Сияние чистого разума». Вот поэтому магазин «Всё для борьбы с насекомыми и грызунами» мне сразу понравился. Он был бескомпромиссно однозначным. Тем более я вспомнил, что терпеливая Сима Маирбековна уже три раза просила купить что-нибудь для борьбы с муравьями. Якобы она видела муравья у нас на кухне.

Васильев подошёл к гаишнику, забрал деньги, пересчитал, кивнул Чертановой и сразу удалился. Чертанова догнала его уже на улице.
– Михаил Васильевич, что это было? Адвокату взятку дали? – её глаза блестели. – Гаишники дали взятку адвокату! Лев Николаевич услышит – не поверит.
Васильев передал ей деньги.

Оба супруга страдают избыточным весом. Он называет её Хомячок за уютно лежащие на плечах прозрачные щёчки. Она его – Толстозадик. Если их толкнуть, они покатятся, как всякий круглый предмет. Когда по очереди встают на весы – стрелка сходит с ума, мечется как ненормальная, пока не замрёт, нервически подрагивая, на отметке в 140 килограммов. При этом у обоих гренадерский рост, они осанисты, даже величественны, с аристократической посадкой породистых серебряных голов. Их можно принять за артистов или оперных певцов.

Однако не всё так мрачно, скорее смешно. Петя запил в пятницу, на работу не вышел в субботу. Я тоже запил, но вышел. Это сейчас бы столпившиеся в очереди покупатели орали: «Позовите ещё продавцов!», «Где администратор?» А двадцать лет назад стояли смирно у прилавка и жалели мучимого похмельем молодого Алексея Гагача, оставшегося единственным продавцом. А я бегал, как лайка в санях, обслуживая бригадиров, зашедших с утра за инструментом, и с ужасом ожидая «субботников».

Мотор то взвывал на максимальных оборотах, то отключался, машина дёргалась вправо-влево, и тогда стены каменного двора угрожающе надвигались, заставляя Вадима отчаянно крутить баранкой в разные стороны. Борьба продолжалась долго и закончилась закономерной победой белого человека. Его грузовичок выехал на трассу и понёсся в потоке машин. А Вадим, сорвав с головы модное кепи, ещё долго вытирал им пот со лба и щёк.

Моя знакомая, пусть будет Вера, много лет работала в доме-музее. Дело своё любила, называла музей райским уголком. Мы с дочкой были там в прошлом году, Вера встретила нас приветливо, провела экскурсию, рассказала о художнике, который жил в этом доме. Погуляли по саду, нас впечатлили георгины. Прошло несколько месяцев, я знакомую не видела, нигде не встречала.

Этого мальчика, назовём его Артём, знаю с времён, когда он был первоклассником, я тогда работала в группе продлённого дня. Я была в курсе, что у него есть старшие брат и сестра, всех воспитывала бабушка. Мама отбывает наказание, а отец сошёлся с другой женщиной и живёт отдельно. В середине года бабушка Артёма умерла, он остался с пьющим отцом, которому до детей нет дела.