Стоянка 15 минут, ты давно её ждал и, сонный, выползаешь на платформу покурить. Целых три часа помнил название этой станции, а теперь уже забыл за ненадобностью. С тобой выходят ещё два-три пассажира-полуночника, и больше никого. Платформа у колёс, надо спускаться из вагона по лесенке. За ней, через рельсы, пустое здание вокзала, там горит свет. Вокруг тёмные силуэты деревьев и домов: прожекторы на мачтах ярко светят только над путями, а платформу освещает всего пара тусклых фонарей.

Нам с сестрой тоже хотелось овладеть этими искусствами. В детстве под руководством мамы я даже пыталась связать носки кукле. У мамы на тумбочке всегда лежало что-нибудь недовязанное или недошитое. В деревенской школе только я и сестра носили в холодное время яркие вязаные шапочки и чувствовали себя особенными. Наши одноклассницы повязывали платки. Летом мы с сестрой казались самыми нарядными – одевались в яркие платья, сшитые мамой.

Нет, я не оговорилась, именно материнский. Со Стёпиным папой мы живём отдельно уже семнадцать лет, и я не очень представляю, как работает отцовский инстинкт, Стёпа – тоже. В основном роль отца сводилась к прекрасным высокопарным беседам о смысле жизни и нашем месте на планете Земля. Всю практическую часть жизни преподаю сыну я. От меня он узнаёт меркантильные и приземлённые представления о мире – так, полагаю, думает его папа. Но теперь в жизни Стёпы появился Витя.

Мужа иногда удаётся заставить, но он патологически боится магазинов. А главное, у него несчастливая рука, в выборе арбузов он хуже ребёнка. С начала августа мы умудрились купить только три арбуза, но ни один так и не съели. Первый из этих арбузов муж с героическим видом притащил поздним вечером в субботу. Арбуз был настолько шикарный внешне, с безупречной блестящей корочкой, тугой, большущий, что мы решили отложить его торжественное вскрытие на воскресенье.

Когда бабушка шла на рынок за продуктами, то звала помочь свою дочь, мою маму. А мама всегда просила купить ей любимые пирожки с кислой капустой либо гранат. Бабушка по возможности никогда не отказывала. А вот если к ним присоединялась соседка, она своим детям ничего не покупала, и не из жадности или от отсутствия денег. В семье соседки всеми деньгами распоряжался муж. И если на продукты нужно потратить, допустим, 1 рубль 20 копеек, он давал именно 1 рубль 20 копеек.

На комиссии мы никого особо не интересовали – все медицинские данные уже имелись в личных делах, и нас почти не осматривали. Голые тела бродили по этажам, перемещаясь из кабинета в кабинет, и это казалось забавным. Я шлёпал от врача к врачу, звонко цокая одной ногой, – заботливые товарищи посоветовали спрятать деньги в носок, и я зачем-то засунул туда вместе с купюрами мелочь. Трезветь начал вечером, лёжа на деревянной шконке, бессмысленно глядя в потолок. Мучила жажда, но из расположения никого не выпускали.

Сразу за болотом начиналась поросшая медноствольными соснами возвышенность, и первое, что я увидел, ступив на твёрдую землю, – привязанная к стволу сосны красная нить, уходящая в глубину леса. Так поступают опытные грибники, чтобы безошибочно выйти к единственному месту, где можно форсировать болото. Углубившись в лес, я позволил себе отойти от красной нити в сторону.

Я беру только белые. Потом дома ради интереса посчитал, сколько всего грибов собрал. Оказалось две тысячи восемьдесят. Не, ну некоторые были совсем маленькие, но вот столько в результате получилось. Мать с сестрой потом их до ночи чистили, варили, закатывали в банки… Через день я опять поехал в лес, снова набрал. На этот раз не считал, но, наверное, примерно столько же. Мать опять до ночи возилась, сеструха отказалась.

И вдруг я начал писать стихи. Конечно, и прежде сочинял, но по необходимости, как поздравление к свадьбе или юбилею. А тут сам захотел. Говорят, поэт должен быть голодным. Моя семья от голода не загибалась, но жили буквально от зарплаты до зарплаты, да и ту задерживали месяцами. По гарнизону гуляли слухи, будто наши зарплатные деньги начальники крутят в коммерческом банке по три-четыре месяца. Когда набежит жирный процент, снимают со счёта и выдают воякам похудевшие от инфляции деньги. Процент, конечно, достаётся начальству.

В соседнем, не освоенном мною магазине увидела серую куртку, не хуже, а может быть, и лучше выбранной мною. Но поскольку раньше я там ничего не приобретала, то отказалась от покупки. Тем более что зелёную куртку из любимого магазина продавец уже отложил, за ней нужно вернуться. Семилетнему внуку я взяла вещь 134-го размера, он подходит для детей восьми-девяти лет. Дома после примерки обнаружилось, что рукава у куртки очень-очень короткие.

Весной он уходил из дома, снимал квартиру с двумя друзьями. В сентябре вернулся – слёзно просился обратно, обещал отдавать зарплату, помогать по хозяйству. Пустила, что делать. Денег я так и не увидела, а помощи хватило ненадолго. Всё делает после десятка напоминаний. Не знаю, как заставить сына быть ответственным. Или единственный выход – разъезжаться окончательно? Хотя денег у парня вроде бы нет, он курит, притом не самые дешёвые сигареты.

Был у меня долгосрочный роман, который грозил закончиться счастливым браком с господином Шнайдером, доктором из Швейцарии. Так вот, у него вообще была маниакальная страсть меня наряжать. Приезжал в Москву с тремя чемоданами женской одежды, а когда я отправлялась в Женеву, там меня ожидали шкафы, забитые до отказа наимоднейшим тряпьём. И, что парадоксально, всё подходило по размеру и нравилось по эстетическому признаку.