Я сама в юности через многое прошла, но даже представить не могла, что можно так ненавидеть собственного ребёнка, причём только за то, что у того не удалась личная жизнь. Да, мать не указала дочери на дверь, даже помогала финансово, но гнобила её очень жестоко. На словах ещё и выгоняла ежедневно – если не нравится, то вали к тому, с кем натрахала приплод...

Ну в самом деле, кому может быть интересна чья-то чужая жизнь спустя четверть века, когда она нас и в школе-то мало интересовала? Лично меня не волнует биография чьей-нибудь жены или посторонние дети. И я прекрасно понимаю, что и по поводу моей семьи никто не может и не должен испытывать ровным счётом никаких восторгов. С чего вдруг? То же касается и чьей-либо карьеры, успехов в ратном труде.

После 8-го класса дочь заявила мне, что бросает художественное училище и вообще перестаёт учиться, ибо считает это напрасной тратой времени, а деньги можно и так зарабатывать. При этом добавила, что никуда не собирается поступать. Другая мама, наверное, схватилась бы за голову, но я не стала спорить с ребёнком: хочешь «сладкой жизни»? Пожалуйста.

Вчера они на даче жгли сухие ветки. Антошке вручили грабельки, и тот с усердием теребил жухлую траву, цеплял прошлогодние жестяные листья. Потом гордо бежал с ведёрком к костерку и вываливал, приплясывал вокруг клубов молочного дыма. Их участок – ближайший к лесу. Все вокруг как с ума сошли: клещи, клещи! Тех укусили, этих укусили.

Недавно сын заявил, что они собрались снимать квартиру. Я начала убеждать его, чтобы не спешили, предложила пару месяцев потерпеть, немного подзаработать. Нет, я не против съёмного жилья, но ведь у сына на носу защита диплома, а в автошколе осталось учиться два месяца. Да ещё кредит выплачивать. Аля нигде не учится и не работает. В этом году бросила колледж и решила поступать в институт, но почему-то не успела отнести документы. С одной работы уволилась, а новой не нашла.

Я сидел за столом, прихлёбывал из кружки чай и изо всех сил пытался не потеряться в разговоре, старался уследить за хитросплетениями женской логики, за нитью беседы, которая то и дело прерывалась в одном месте, появлялась в другом, завязывалась в узелок. «Как они сами-то друг друга понимают?» – думал я. Конечно, годы общения с женой меня закалили, да и чисто женские разговоры мне правда интересны.

Хлопнула входная дверь. В окно Зина увидела, как её муж покрутил головой с высоко задранным носом, а потом уверенно, словно собака, взявшая след, припустил в сторону зерносушилки. Тимоха сообразил, где именно находится источник возмущения. Дорога к зерносушилке делилась, словно река, на два рукава, и один из них вёл к ближайшему леску. В одном месте там сразу за крутым поворотом неожиданно под колёса машин словно бы подстилалась огромная глубокая лужа.

Уже маленькой я хотела уйти из дома, мечтала отправиться жить к маминой подруге: у той были две свои дочки, мы дружили семьями. Как это часто бывает у друзей, в гостях меня баловали, а тех девочек привечали у нас. И вот мама отказалась купить мне какую-то ерунду. Со мной случилась великая истерика, я демонстративно начала собираться, чтобы уйти жить к тёте Шуре.

Ленка шлёпает резиновыми балетками по земле. В «резинках» жарко, а в тапках противно. Тапки впитывают пыль, и ногам становится щекотно и колко, хочется сполоснуться, но мыться можно только после арбузов. Господи, сколько раз она повторила сегодня это ненавистное слово – «арбуз»? Их с сестрой задача – снять с молодых побегов тяжёлую ссохшуюся корку. Но делать это нужно ювелирно.

На базаре весело, здесь продают надувные шарики с пищалкой «уйди-уйди», пластмассовых зверушек, изумительные пирожки с ливером – три копейки штука! – газировку с сиропом; играют в лянгу – подкидывают, выворачивая ногу, меховой лоскут, утяжелённый кусочком свинца. Шум, гам, толчея. Страшно хекая, рубит мясо дядя Вася Поздеев по прозвищу Партизан. Он и в самом деле партизанил в белорусских лесах; говорят, ему ничего не стоит убить кулаком.

Вволю насмотревшись на закурившего вонючую трубку Сергея, на листавшего у причальных мостков книжку Саню, обнюхав сумку лесничего и мои тапки, он остался недоволен. Все эти обновки никак не могли помочь нам в жизни, ни тем более в работе, а скорее помешали бы, путаясь в руках и ногах. Возможно даже, Натан представил себя на нашем месте, лежащим в траве с трубкой в зубах, с сумкой на боку, в тапочках и, вместо того чтобы охотиться на птичек и клянчить рыбу, листающим книжку.

Можно было озлобиться на всю молодёжь, которая не уважает старших и плевать на нас хотела, не вынимая наушники из ушей. Некоторые мои сверстники так и говорят, а многие и вовсе считают: нынешнее поколение молодых людей потеряно безвозвратно, потому что большинство из них – безнадёжные хамы. Но я знаю, что это не так. Добираться до работы мне приходится на общественном транспорте.