Разглядываю портреты. Отмечаю, как женственны и красивы дочери царя Ивана Алексеевича, и… хоп! Изображение императрицы Елизаветы Алексеевны. Тоненькая изящная фигурка, милая улыбка, шляпа с белым пером, чёрное узкое платье. А над портретом надпись: «свинья». Обалдевая, листаю дальше. На обороте портрет молодой императрицы Елизаветы Петровны, подписанный: «корова».

В городе Моршанске в 1964 году молодой Решенин поступил в строительный техникум. Жизнь там и сейчас рисуется Алексею Николаевичу в самых благостных тонах. В деревне, у отца с матерью, они жили очень скромно. Здесь же государство приняло его на полное и безоговорочное обеспечение. Учёба, жильё и четырёхразовое питание – всё бесплатно. Учись, Алексей, грызи гранит строительной науки на благо народного хозяйства.

Однажды заметила, что у мужа неестественно выпучен правый глаз, сказала ему об этом, но он отмахнулся – ерунда, мол, ничего не болит. Прошло время, глаз выпучился и вовсе неестественно, все знакомые стали замечать. Потащила мужа к неврологу, тот отправил на рентген. Обнаружили опухоль, огромную. Удивительно, как при таком процессе не нарушились зрение, речь и прочие функции.

В тот день около лавочки был аншлаг. И вроде детей не видно, алкоголиков нет, сиськи отсутствуют. Но вокруг стоит окрестная молодёжь и внимательно наблюдает за чем-то, происходящим на лавочке. Протискиваясь и здороваясь со всеми, замечаю, что толпа состоит из трёх слоёв. Слой первый – просто пацаны. Потом – так сказать, «стремящиеся». И, наконец, местные наркоши. А уж на лавочке сидят самые-самые наркоманы, такие, знаете, ставшие местной достопримечательностью.

Стены в квартирах были тонкие, слышимость хорошая, секреты утаить трудно. Все знали, что всегда приветливая улыбчивая Светка из девятой квартиры денно и нощно пилит своего красавца-мужа за то ли предполагаемые, то ли действительные измены. А Владимир Иванович из четвёртой, занимающий руководящую должность на нашем предприятии, на самом деле тряпка и подкаблучник. В самом деле, ну что за мужик, который не только не стесняется...

Мне тогда было шесть лет. Больше я так не бегаю, осторожно выбираю, где ступить. Хороший день, если не чувствую боли. Лечилась долго. В больницах маленькому ребёнку страшно, а убежать нельзя. После десяти лет скитаний по медучреждениям – хромота и грубые рубцы на бедре. Врачам благодарна: сделали всё, что могли. Школу я окончила по возрасту, как все, спасибо вам, учителя! Из десяти учебных лет за партой просидела примерно пять с половиной.

Хуже физических были моральные унижения. Мать обожала унизить нелюбимую дочь, выставить на смех перед знакомыми и особенно перед моими подругами. Поводом могло стать что угодно: от неумения чистить картошку до растрёпанных волос или грязных ногтей. Спасаясь от унижений, я перестала приглашать подруг домой. Отдушиной были книги и школа. Каждое воскресенье у меня был свой праздник – поход в библиотеку.

На практическом этапе, когда выполняла манипуляции руками, члены комиссии перешёптывались, задавали дополнительные вопросы, пытались поставить меня в тупик, усложняя задание, хотя не имели права. Почувствовав некий заговор, я запаниковала, но продолжала выполнять всё чётко, точно, верно. Итоговые оценки мы ждали за дверью аудитории, в коридоре.

На следующий день отец появился в школе в генеральском мундире с орденами и имел весьма грозный вид. С большим трудом погасили конфликт. Учитель исчез, но атмосфера вокруг Володи сгустилась, вплоть до ненависти. Слава богу, это был последний класс начальной школы. Он окончил её с золотой медалью и поступил в местный коллеж. Времени на сельские работы стало ощутимо не хватать. Дела шли всё хуже и хуже.

Дядя Алик всю жизнь проработал поваром и знал толк в еде. Каждое утро он просыпался ровно в 6.30, умывался, брился и, освежившись одеколоном «Саша», садился завтракать. Конечно, он не съедал всё, что готовила заботливая жена. Он вообще был умерен в еде. А после завтрака уезжал в свой трест ресторанов и кафе кормить советских граждан. Могучие завтраки, естественно, не пропадали, ведь следом за отцом завтракали сыновья...

Бабушка ещё больше сникла. Впрочем, её пригласили войти внутрь, я поставила сумки. Она села на лавочку, опустила голову, мне её стало ещё жальче. Полицейские занялись своими делами. Я вышла на свежий воздух, было тяжело на сердце. Никак не могла выкинуть старушку из головы и решила сделать ещё одну попытку ей помочь. Пошла на станцию искать бабушкиных родных.

Дело было летом. Что ни говорите, а жара затормаживает восприятие. Итак, уже много дней столбик термометра колебался около тридцати. Утомлённые солнцем, мы вяло тянулись на работу, в магазин… Утром я пришла на рынок к открытию, из-за жары уже объявили оранжевый уровень опасности, а столбик термометра полз вверх. Там и сям продавцы поднимали жалюзи, развешивали и раскладывали товары.