«Мне не нравится фильм. Он белочёрный. Скучно видеть, много говорят. Мало красивые девушки показывают. Все женщины старые, несвежие. Сначала фильма была совсем баба старуха несвежая. Ей Прибраженский сказал: снимай штаны! Очень неприятно. Дарья повар тоже старая. Её на кухне приставал старый мужик. Очень неприятно. Только Зина молодая, красивая и свежая. Есть ещё, которая сначала сидит в кино, а потом жена Шарикова. Она не очень симпатичная, несвежая. Я не понял, зачем резать собаку».

Жара. Раздевалок на пляже нет. Люди напоследок окунаются в море, с купальников течёт. Одежду мочить не хотят – так, в купальниках, в такси и садятся. Те, что покультурнее, хоть полотенца на сиденье подкладывают. А тут сели три красивые загорелые девушки. Кто-то был в шортах, впрочем, тоже мокрых. А на той, что села рядом, только купальник. Привёз их по нужному адресу.

Я пообещал принести ещё продуктов. Люди не возражали. Но разговор не клеился. Я стеснялся гражданских, а они меня побаивались. Хотелось расспросить их о жизни, об отношении к войне, к приходу России, о том, как пережили штурм города. Но когда вооружённый человек задаёт вопросы, это не интервью, а допрос. Я вспомнил, как на курсы известного российского фотографа, проводившего мастер-класс в Африке, пришёл обеспеченный студент.

Миниатюрная секретарь Лина произвела фурор: при её несомненной миловидности она вдобавок явилась в очаровательной норковой шубке приятного коричневого цвета, а под ней мерцало и переливалось полупрозрачное ультракороткое платье. Лина крутилась, махала полами шубы и всем говорила, как она по копеечке собирала денежку и сама купила эту чудесную шубку. Народ ахал, впечатлялся, завидовал. Праздник набирал обороты: танцы, караоке, шампанское, поцелуйчики…

Нам не терпится услышать от него очередную интереснейшую историю, Толик мастер представлять их в лицах. Итак, поступил заказ от диспетчера Галюни. С Галюней у Толика хорошие отношения. Он делает комплименты её ангельскому голоску, который, между нами, далеко не ангельский. Сокрушается, что Галюня поторопилась выйти замуж, уж он бы показал ей небо в алмазах. На Новый год и 8 Марта – алмазы не алмазы, но переводит ей на телефон мелкие приятные суммы. Галя смущается, отнекивается, однако время от времени подкидывает выгодных клиентов.

Мусолить диалектический материализм Захар начал ещё в середине восьмидесятых. Работал старательно, вдумчиво. Диалектический материализм, кстати сказать, очень неглупая вещь. Жаль, что советская философия так и не довела его до ума. Ну а теперь уже поздно локти грызть. К 1991 году диссертация в целом была завершена. В ноябре состоялась предзащита. А в декабре того же долбаного года Советский Союз, как говорится, сообразили на троих. Сами знаете кто.

Лёшка недолго думая прыгает из вагона. Оказался в сугробе по пояс в снегу. А мужик, что был на путях, подошёл к нему со словами: «Не бойся, я тебя убивать не буду. Сам сдохнешь. Ты знаешь, что до ближайшей станции сто двадцать километров?» А Лёшка ему: «Ещё шаг, и застрелю». Мужик, на вид ему было около пятидесяти, повернулся и пошёл по путям. Лёшка вылез из сугроба, поплёлся следом. Мороз, а тут, кроме винтовки, ещё тулуп, идти тяжело.

До конца войны оставалось совсем недолго, однако дяде Лёне пришлось участвовать в нескольких серьёзных боях. В одном из них численный перевес оказался на стороне врага, и нашим пришлось отступать вдоль берега озера. Уже собираясь нырнуть в лес, дядя обернулся в сторону немцев, в этот момент пуля и влетела ему в глаз. Он тут же упал, потеряв сознание, правда, довольно быстро очнулся и встал. Увидев кровь на лице, решил перебинтовать рану. В вещмешке бинта не оказалось, но нашлись чистые портянки – использовал их.

Но вижу, без моей помощи им не обойтись. Стал помогать переднему пассажиру их запихивать. То с одной стороны половина задницы вывалится, то с другой. Решили одну дверь закрыть и утрамбовываться. Они уже так прижались друг к другу, что стали похожи то ли на сиамских близнецов, то ли на Змея Горыныча. Давили мы на дверцу вдвоём, что было мочи. Уф, наконец-то все влезли. На душе кошки скребут: понимаю, что машину гроблю – просела основательно.

Начали с изабеллы, первым тостом представились друг другу, и тут же Соломон, не закусывая, провозгласил следующий: за возвращение домой. Третий – ну, конечно же, за тех, кто в море. Четвёртый – за любимых, и все стаканы непременно до дна. Слава богу, затем завязался разговор, и опрокидывать стали реже. Говорил в основном Соломон – рассказывал об Атлантике, Бразилии, Аргентине и острове Пасхи, о том, как престижно служить коком на торговом судне.

В тот вечер простояли на трассе часа два, но, как назло, ни одна машина даже не притормозила. Мы страшно замёрзли и оголодали. Наконец остановился автомобиль, но водитель согласился подвезти только до середины пути. Делать нечего, поехали. Может, потом ещё кто-нибудь подбросит. Остановка, где нам пришлось выходить, располагалась в безлюдном месте. Вдвоём, конечно, не так страшно, к тому же было ещё светло.

Сначала маратхские евреи ему вежливо отказали, потому что Аршакыч всё-таки Мовсесян, а не Рабинович. А проектировать синагоги ни Мовсесянам, ни каким-нибудь там курносым Коробкиным не полагается. Что логично. Но Оганес Аршакович ещё более вежливо объяснил маратхам, что у Полины Семёновны Коробкиной мама была Лия Соломоновна Магазинер. И всё встало на место. Аршакыч забабахал шикарную синагогу в стиле, как он выразился, индуистского неорококо. Получил очередную международную премию. И активно переключился на подмосковные коттеджи.