Городок Термез был конечной точкой путешествия. Удивительный пейзаж открывался взору. Бесконечная цепь гор Гиссарского хребта сменяла пустыни Кызырык и Хатынрабат. Стремительные воды Амударьи отделяли гостеприимную землю Узбекистана от Афганистана. Верблюжья колючка да саксаул – вот и вся растительность. Но стоило подняться в горы – и там росли дикие яблони, грецкий орех, фисташки, миндаль, шиповник, барбарис.

Ситуацию спас один из экскурсантов, архитектор по специальности, который поведал, что современные зодчие до сих пор изучают историю архитектуры именно по Эфесу. Вскоре вся группа столпилась возле рассказчика и вместе с ним открывала для себя греческую колоннаду, римские арки, изучала изумительно красивые фрески и мозаику, не утратившую за два тысячелетия своих красок. В античный сортир гид нас всё-таки затащил.

В молодости она славилась на всю округу голосом и красотой. И случилась у неё любовь с деревенским парнем Панасом. Он ей ручки целовал, как панёнке, говорил, что любит и всё готов для неё сделать. Гуляли по вечерам за околицей, целовались под дубом возле калитки. Мечтали о семье, своём доме, ребятишках. «Ладные дети у нас будут, – говорил Панас, – ведь ты самая красивая на всём белом свете». Акулина от этих слов буквально сияла. Все парни завидовали Панасу.

До глубины души оскорблённая, я вообще прекратила писать, посчитав, что журналистика – не мой путь. В шестнадцать лет вместе с родителями и братом мы поехали на машине в Ташкент, в гости к родственникам. На крутом перевале автомобиль занесло; перевернувшись пару раз, он залетел в глубокий кювет. К счастью, никто не пострадал – отделались лёгким испугом. На дворе стоял март с его распутицей, желающих лезть в чавкающую грязь не находилось.

Ну что общего между гопаком и котильоном? Ничего. Но ведь все они в конечном счёте – про счастье, про любовь. Насколько же оно, это счастье, и насколько же она, эта любовь, разные на нашей планете! А все несчастные драки в результате конфликтов – совершенно одинаковые. Скучно. Ведь чтобы поладить – нужно бог знает сколько терпения, такта, юмора, наконец. А поругаться – нет ничего проще. Наорал – и в туалет курить. Или: наорала – и рыдать в ванную.

...А папа, встречавший Марину на вокзале, улыбается. Он стоит с тяжёлыми сумками, которые упоительно пахнут снегом, шоколадом и ещё чем-то вкусным, копчёным, рыбным. И мама в восторге кричит: «Палтус!» Тётка очень красивая и какая-то заграничная. На ней модная дублёнка и огромная меховая шапка, изящные сапожки обнимают стройные ноги. На шее – тоненькая цепочка с мерцающим кулоном. Вот она снимает шапку.

Я слышу, как она вызывает лифт, как у неё звонит телефон, как она, чертыхаясь и гремя ключами, перехватывает ребёнка и роется в кармане куртки, как отвечает, говорит, что уже в лифте. Потом привычный звук несмазанных створок и покорное гудение огромного электромотора где-то наверху. А я ещё долго стою, не дышу и слушаю, как гудит, как ухает девять этажей книзу, как с лихим скрипом сжимается бицепс пружины входной двери, как пробуксовывает машина...

Некоторое время она пыталась прощупать парня, выявить его способности. Увы, это оказалось пустой затеей – как говорится, природа на нём отдохнула: ничего от талантов мамы не передалось. Он не обладал ни слухом, ни голосом, ни желанием чему-либо учиться. Круг интересов племянника ограничивался чревоугодием. Когда Амалия Самедовна рассказывала ему истории поучительного и познавательного характера, взгляд мальчика потухал...

Конечно, не сами же мы съедим, ведь только что из-за стола. Приходим на место. Стадо на отдыхе. Дедуля всегда сдержан в проявлении чувств, улыбается и протягивает каждой из нас по букетику – много-много веточек земляники, перевязанных травкой. Очень красиво и вкусно. Садимся кормить дедушку. Мы почему-то очень голодные, делаем вид, что есть не хочется, да и пообедали только что.

Квартира без упорхнувшей дочери стала тихой, темноватой – девушка любила свет и всегда открывала шторы, ещё и окна распахивала. А также пыльноватой – уборка издавна лежала на Юлиных плечах. А мама и отвыкла с веником и шваброй возиться, и зрение уже не то. Она ложится на диван, накрывает ноги пледом, ставит на грудь телефонный аппарат и звонит закадычной подруге Валентине.

В сущности, муж прав: делить им нечего. То есть, если упереться рогом, конечно, можно разделить даже их тесную двушку, квартира общая, Лера никакая не бесприданница. Но на такой раздел надо много энергии и, главное, злости, ненависти. А так – лень. И что потом с разделёнными крохами делать, непонятно. Да и по-человечески хочется всё решить, миром. Вот если бы муж поступил благородно – сам ушёл. Но куда? Снял бы угол в коммуналке? Чего ради? Арендовал бы целую квартиру?

Субботним утром решили: идём в лес. Но переться на Карельский перешеек за сто километров не хочется, поэтому идём в свой уютный, домашний Юнтоловский заказник. А что? Надел сапоги, и спустя десять минут ты уже в заповедных местах. Для горожанина – непозволительная роскошь! Ну а поскольку идём в «уютный и домашний», то кроме сапог у нас был только рюкзак, одна ветровка на двоих, швейцарский ножик с пилочкой (она нам потом пригодится)...