...А папа, встречавший Марину на вокзале, улыбается. Он стоит с тяжёлыми сумками, которые упоительно пахнут снегом, шоколадом и ещё чем-то вкусным, копчёным, рыбным. И мама в восторге кричит: «Палтус!» Тётка очень красивая и какая-то заграничная. На ней модная дублёнка и огромная меховая шапка, изящные сапожки обнимают стройные ноги. На шее – тоненькая цепочка с мерцающим кулоном. Вот она снимает шапку.

Я слышу, как она вызывает лифт, как у неё звонит телефон, как она, чертыхаясь и гремя ключами, перехватывает ребёнка и роется в кармане куртки, как отвечает, говорит, что уже в лифте. Потом привычный звук несмазанных створок и покорное гудение огромного электромотора где-то наверху. А я ещё долго стою, не дышу и слушаю, как гудит, как ухает девять этажей книзу, как с лихим скрипом сжимается бицепс пружины входной двери, как пробуксовывает машина...

Некоторое время она пыталась прощупать парня, выявить его способности. Увы, это оказалось пустой затеей – как говорится, природа на нём отдохнула: ничего от талантов мамы не передалось. Он не обладал ни слухом, ни голосом, ни желанием чему-либо учиться. Круг интересов племянника ограничивался чревоугодием. Когда Амалия Самедовна рассказывала ему истории поучительного и познавательного характера, взгляд мальчика потухал...

Конечно, не сами же мы съедим, ведь только что из-за стола. Приходим на место. Стадо на отдыхе. Дедуля всегда сдержан в проявлении чувств, улыбается и протягивает каждой из нас по букетику – много-много веточек земляники, перевязанных травкой. Очень красиво и вкусно. Садимся кормить дедушку. Мы почему-то очень голодные, делаем вид, что есть не хочется, да и пообедали только что.

Квартира без упорхнувшей дочери стала тихой, темноватой – девушка любила свет и всегда открывала шторы, ещё и окна распахивала. А также пыльноватой – уборка издавна лежала на Юлиных плечах. А мама и отвыкла с веником и шваброй возиться, и зрение уже не то. Она ложится на диван, накрывает ноги пледом, ставит на грудь телефонный аппарат и звонит закадычной подруге Валентине.

В сущности, муж прав: делить им нечего. То есть, если упереться рогом, конечно, можно разделить даже их тесную двушку, квартира общая, Лера никакая не бесприданница. Но на такой раздел надо много энергии и, главное, злости, ненависти. А так – лень. И что потом с разделёнными крохами делать, непонятно. Да и по-человечески хочется всё решить, миром. Вот если бы муж поступил благородно – сам ушёл. Но куда? Снял бы угол в коммуналке? Чего ради? Арендовал бы целую квартиру?

Субботним утром решили: идём в лес. Но переться на Карельский перешеек за сто километров не хочется, поэтому идём в свой уютный, домашний Юнтоловский заказник. А что? Надел сапоги, и спустя десять минут ты уже в заповедных местах. Для горожанина – непозволительная роскошь! Ну а поскольку идём в «уютный и домашний», то кроме сапог у нас был только рюкзак, одна ветровка на двоих, швейцарский ножик с пилочкой (она нам потом пригодится)...

Засветило солнышко, на улицу бы выйти, только незадача – она боится лифта, замкнутого пространства, вот и сидит у телевизора. Десять лет Савельевна зимует у дочки, экономит пенсию, да что толку. Сбережения тают как снег и убегают как вешние воды когда она возвращается домой. Непросто приходится Ане с мамой, в этом году совсем не ладили. То ли Аня постарела, то ли нервы уже не те, то ли финансы поджимают. Платит за учёбу дочки, влезла в долги. А Савельевне подавай всё лучшее, проблемы её не интересуют.

Наталья давно уехала. И вот много лет я прохожу мимо дома, где уже не живёт мама. Ах, как бы я открыла дверь подъезда с привычным запахом, взбежала на пятый этаж, подавила знакомый звонок. Быстро скинула сапоги – и в кухню, на стул, по привычке поджав под себя ноги. А мама бы ахала, суетилась, пыталась надеть тапочки или носки: «Ноги простудишь».

Потом ночью звонит мне, кричит, что к ней в дверь ломятся. Приезжаю, соседи сидят, как мыши в норах, никто не вышел. Бывшая ревёт, говорит, один алконавт уже давно к ней клеится, она уже и в коридор боится выходить. Я пошёл с ним поговорить, а он ничего не понимает – вообще невменяемый. Короче говоря, забрал бывшую с сыном к себе. И что-то она расчувствовалась, в общем, мы переспали. Начала жаловаться, как ей тяжело – мол, жалеет, что сглупила тогда и связалась с тем парнем.

В этой квартире я бывал в детстве, мы с родителями приходили к дяде Серёже и тёте Гале. Сергей Александрович работал вместе с отцом ещё в Севастополе, куда оба попали по распределению. Правда, Серёга-гопник – так его называла мама – окончил МГУ, а папа – ЛГУ. Однажды на своём дне рождения дядя Серёжа напился и рухнул спать в Риткиной комнате, а моя мама вместе с тётей Галей...

Я в этот «её» дом провела воду, канализацию, поставила стиральную машину-автомат, сантехнику. На мне всё: 14 соток двора, дом –Â  80 квадратных метров, на которых вечный бедлам, покупка еды, лекарств, готовка. Реально задолбалась. У меня двое маленьких детей, и вместо того чтобы везти их на речку, я раз за разом еду разгребать эти авгиевы конюшни, а в ответ получаю крик. Пусть я плохая внучка и неблагодарная сволочь, но сказала чётко: или так, или никак. Пропади оно всё пропадом.