Но просто так бабушка не сдалась. Чтобы мы согласились отправиться в Лавру, она соблазнила нас обещанием сводить в трапезную. О, это был запрещённый приём! Кто бывал в Лавре, тот знает, какая вкуснотища продаётся в монастырском кафе. А какое подавали какао в то время – просто сказка! Расстегаи, блины, пирожки на любой вкус: нежные, мягкие, сочные. Пирожки с картошкой, капустой, курагой и цитрусом, с яблоками и вкуснейшие с вишней.

Напрягаю память, но плохо получается. Вспоминаются в лучшем случае обстоятельства и второстепенные детали. Помню, у одного бомжа была собака, а у другого на голове торчал смешной клокастый треух. Ещё один выделялся синей изолентой на оправе дешёвых очков. А что же насчёт лиц? Нет, не выходит. Лица нищих в моей голове расплываются сплошным размытым калейдоскопом, словно их у людей и не было.

Решил подойти к озеру. Иду через «баскетбольную» площадку. Ба! А это что такое? Подосиновик! С жёлтенькой шляпкой! Шикарная толстая ножка в чёрную крапинку. Нагибаюсь. Господи, ещё один! И ещё, и ещё… Всего нашёл одиннадцать штук. Прямо на песке, усыпанном хвоей. Так и хочется сказать этим красавцам: братцы! Идите в лес и там растите.

Его храм находится в Ярославле. В него, по рассказам моей хорошей знакомой, просто так не попасть: там собиралась вся элита города, особенно на праздники. Только по приглашениям и пройдёшь. 

– Батюшка, да как же я попаду к вам? – огорчилась я. – В ваш храм только блатные попадают, по приглашениям. Мне-то куда? Батюшка искренне рассмеялся и сказал, если не пропустят в храм, сообщить охране, что меня позвал сам настоятель.

Разумеется, такое происходит не только в России. В Японии лезть к противоположному полу у мужчин вообще считается чем-то вроде национального спорта. В вагонах метро тысячи озабоченных лезут ручищами под юбки девушек, хотя знают, что за это предусмотрено уголовное наказание. Но похотливых самцов ничто не останавливает, да и пострадавшие девушки часто молчат, стесняясь позвать на помощь или рассказать полиции о случившемся.

После экзаменов внук приехал в деревню. С дедом они проводили почти всё свободное время, вдвоём пропадали в лесу и на рыбалке. А в конце августа пришло парню время отправляться на учёбу. Мужики попрощались, и бывший солдат, благословив внука, ещё долго стоял и смотрел вслед удаляющемуся автобусу. Старый человек был по-настоящему счастлив. Наступила осень. Подошло время призыва молодых деревенских ребят на службу в ряды Советской армии.

В начале прошлого года мы гостили у свекрови, отмечали очередной праздник. Всё происходило как обычно: обильный стол, радушие хозяев, родственники, сидевшие рядом. Общаемся, произносим тосты, смеёмся, дети играют. И вдруг я в определённый момент чётко понимаю, что больше не могу здесь находиться, но объяснений у меня нет.

Поймала себя на мысли, что сильные эмоции на похоронах в наше время редки, они перестали считаться естественным человеческим поведением. Нет, конечно, слёзы никуда не делись, безутешные родственники и сегодня плачут, но это скорее выглядит как исключение из общих правил. Всем прочим людям современная культура предписывает «держаться». Но ведь так было не всегда!

В этом году мы купили баню. Чудная банька, всё замечательно, за нас все очень рады. Все, кто приходил смотреть баню, мне хорошо знакомы. Но неожиданно после гостей я заметила на предбанном коврике какого-то кругленького красного жучка. Не смахнула, не придала этому значение. А потом понеслось! Прошло два дня. Выходной, всё отлично, мы встали, позавтракали.

Лица комитетчиц неузнаваемо изменились: ошеломлённые тем, что сейчас на них обрушится, женщины боялись услышать новую правду, потому что в своих сердцах уже поселили старую – выгонять её оттуда ох как не хотелось. А вместе они там не уживутся никак, это было понятно как азбука. И эта азбука била под дых.
– Подлец этот тихенький старичок. Всё исподтишка, всё единолично. Одной семьёй с нами жить не хочет – ну и ладно. У него все вещички свои.

Спрятали мы эти письма за обложками паспортов. У меня кожаная обложка на застёжке. Записки не на виду, они засунуты в обложки с обратной стороны. Если мне доведётся погибнуть, то их найдут, когда будут сдавать паспорт. Или подруга о моей записке расскажет, а я аналогично сообщу её родне. Но не думаю, что в случае, когда счёт пошёл на минуты, оставлять предсмертные послания – хорошая идея.

К нам приходила сиделка. У меня несколько грыж (говорят, они имеются у всех), остеоартроз, начальная стадия коксартроза и ещё несколько подобных диагнозов. Облегчение наступало крайне медленно и неуверенно. Заметное улучшение врачи обещали только через четыре-восемь недель. Первые дни мне не верилось, что смогу сама ходить. И появлялись мысли, весьма плохие мысли.