Петя тюкнул последнюю точку в статье и откинулся в кресле. Он трудился в газете «Вечерний Н-ск», отстукивал заметки – клавиатура дымилась. В редакционных кругах его звали Петичка.

Мурлыкая под нос Окончен тяжкий труд, завещанный мне богом, Петичка пошёл на кухню сварить кофе. Заодно следовало разобраться в причинах шума, который мешал ему работать.

Хотя источник шума без того был понятен: соседка Элла Петровна воюет с подселенцем Ильёй Егорычем. Вообще-то подселенка – Элла Петровна, а Илья Егорыч в их коммунальной квартире старожил.

До этого у Петички и Ильи Егорыча царила холостяцкая вольница: славно жили, кум королю. Оба не пили не курили, не любили многолюдья. Оба не были повёрнуты на стерильной чистоте: раз в месяц смахнут паутину, сырой тряпкой потычут в углы – и ладно. Илья Егорыч уважал молодого соседа и гордился, что рядом живёт настоящий живой писатель.

Но однажды с грохотом распахнулась дверь, в коридоре затопали шаги. Пророкотал мужской бас:
– Рыба моя, что же ты мне «Индезит» царапаешь, гад такой? Я те рыло-то живо оцарапаю!

И сразу стало понятно, кто отныне в их коммунальной квартире хозяин. Вернее, хозяйка – обладателем баса была дама.

Петичка высунул нос, в который ударил крепкий, душный ванильный аромат.

– Побереги-ись! – зычно крикнула дама, и в сантиметре от его носа просвистела распахнувшаяся тяжёлая зеркальная дверца шкафа.
– Что же ты, рыба моя, падла, не закрепил как следует?! – обрушилась дама на грузчика. – Человека чуть не изувечил! Да я тебе бубенцы-то оторву!

К Петичке обернулось круглое розовое лицо в обрамлении блестящих кудряшек. Под угольными усиками жеманно, сахарно улыбался ярко-красный рот.

– Ах простите! Не ушибло ли вас, молодой человек? Будем знакомы: Элла Петровна.

Интеллигентская вялая ладошка Петички утонула в мягкой, широкой длани. Новая соседка крепко троекратно обняла, приподняла и даже тряхнула Петичку. И хрустнет ваш скелет в тяжёлых, нежных наших лапах.

Его обволокло ванильное облако, он сморщился и чихнул.

– Духи у вас… интересные.
– Французские. То ли «Очаровательный бесёнок», то ли «Милая шалунья», – похвасталась Элла Петровна. – А вы загляните, отметим новоселье винишком!

В квартире сразу стало уютно, чистенько, тепло и обжито, развешаны кружевные занавесочки, постелены коврики. Запахло борщом, томлённым в духовке мясом, пирогами.

К Пете она воспылала материнской любовью. А вот Илью Егорыча люто невзлюбила. Из-за пустяка: то ли об его башмаки споткнулась, то ли он осмелился слабо стукнуть кулачком в стену – мешал уснуть соседский шум.

Хохотушка Элла Петровна была сама гостеприимность, имела кучу друзей и родственников. Гости засиживались за полночь, пели, танцевали. Петичке они не мешали: во-первых, его комната находилась в конце коридора, во-вторых, он по ночам писал, надевая наушники. А в-третьих, Элла Петровна заглядывала:
– Тук-тук. Много ли вас, не надо ли нас? Я вам, Петичка, пирожка завернула, будьте добренькие, покушайте. А то вон какие бледненькие, аж синенькие. Что же вы, рыба моя, себя не жалеете? Вот что: как с работой закончите, сразу ко мне. Я молочного поросёночка запекла – во рту тает как младенчик, – и заговорщицки, шёпотом: – Племяшка гостит. Уж такая домовитая девушка, надо бы лучше, да некуда.

Она сразу загорелась идеей выдать замуж… то есть, простите, женить Петичку.

Как-то они сидели на кухне, снимали пробу со смородинной наливки, томившейся под столом в двухведёрной бутыли. Было жарко и душно, грудь Эллы Петровны свободно колыхалась под растянутой футболкой с Микки-Маусом. Она доверительно делилась с Петей, как с подружкой:
– Молодой была – без бюстгальтера ходила. Мужики в обморок падали. А сейчас – сущее наказание. Ты уж прости, рыба моя: лифчик не ношу – лямки врезаются, сердце жмёт, прямо огнём горит.

Петичка сжимал под столом колени, мучительно пытаясь себя укротить. Какой же бездной обаяния обладала эта чертовка, если даже сейчас, в свои пятьдесят лет, заставляла чаще биться мужские сердца.

Элла Петровна попивала наливку. Она сидела у раковины и между делом то открывала на полную мощность, то резко заворачивала водопроводный кран. Синхронно с этими движениями из ванны через стенку доносились кряхтенье, взвизгивание и «уй-юй!». Там мылся Илья Егорыч, на которого, соответственно, лился то кипяток, то ледяной душ.

– Элла Петровна, зачем вы балуетесь? – удивился и засмеялся пьяненький Петя.
– А чтоб соседу жизнь мёдом не казалась, – хохотнула соседка.

Петичка хотел заступиться за Илью Егорыча – но тут колыхнулись под тонкой материей не стеснённые ничем дынные груди… И такой горячей, гиревой тяжестью налился Петичкин живот, что дыхание перехватило.

Петичка снял наушники. И сразу из коридора ворвались звуки борьбы, пыхтение. Выглянул – там Элла Петровна тащила упиравшегося Илью Егорыча.

– Я кому говорила, сучок трухлявый, чтоб не смел носа высовывать? Я те рылом-то в унитаз, в твою каку обмакну! И из кухни забирай свои манатки, без тебя теснота. Чтоб затаился в каморе – и нишкни! Как мышь! Шорох услышу – берегись!

С недавних пор Элла Петровна запретила Илье Егорычу пользоваться ванной и туалетом, а для нужных дел велела купить ведро. Впрочем, нередко, когда старик сидел у себя на ведёрке, она врывалась, легко сдёргивая хлипкий дверной шпингалет. Устремлялась к окну, распахивала его настежь, впуская сквозняк:
– Ещё дерьмом твоим дышать!

Однажды опрокинула его вместе с ведром, и он беспомощно барахтался в вонючем содержимом, белея голыми ягодицами.

Его старенький плащик в прихожей она приспособила под кухонное полотенце, вытирая об него жирные руки. Как-то Петичка увидел, что она высыпает в кастрюльку с супом Ильи Егорыча порошок из пакетика. Вынул скомканный пакетик из мусорного ведра, прочитал: слабительное. Строго спросил:
– Элла Петровна, вы это зачем?

Она, протягивая ему ломоть истекавшего вареньем сладкого пирога, надула губки, как нашалившая девочка:
– Ничего не могу с собой поделать. Вот как этого сморчка увижу, прямо давление подскакивает. Это ж не человек… Прыщ. Гнойник на теле здорового общества. Да он сам жаловался на стул, проблемы у него.

Петичка хотел сделать ей внушение, но пирог был так вкусен, душистое варенье так сладко обжигало губы… Дуя на пирог и шлёпая губами, только и промычал:
– Элла Петровна, вы чудесная, обаятельная, добрейшая, исключительная женщина… Пожалуйста, не обижайте Илью Егорыча!
– Да кто же его обижает? – удивилась Элла Петровна. – Он ещё нас с вами переживёт.

Застигнув Петичку в коридоре, старик приникал к его груди, увлажняя её слезами:
– Петя, я больше не могу! Она морит меня голодом, пить не даёт, кружку с водой вырывает. В мороз открывает окно, застудит меня до пневмонии. Она делает со мной такие вещи, что стыдно сказать. Это не женщина – дьявол во плоти! Петя, она меня бьёт! – он задирал рубашку: живот был глубоко исцарапан ногтями. Синели свежие и чернели старые, подсохшие кровоподтёки. И сам он был – кожа да кости.

Вспомнилось, как однажды из комнаты Ильи Егорыча доносились подозрительный скрип дивана, глухие звуки ударов. Оттуда выскочила красная, возбуждённая Элла Петровна. Она раскатывала рукава кофточки, тяжело дышала и заправляла за маленькое розовое ухо влажную прядку. Пронеслась, не заметив, обдав притаившегося Петичку смесью пота и «Милой шалуньи».

Ещё тогда он возмутился: чёрт знает что такое! Пора прекращать это безобразие. Собрался серьёзно и решительно поговорить с Эллой Петровной вечером.

Но вечером к ней пришли на шашлык гости. Была племянница Машенька, её усадили рядом с Петичкой. Румяная, возбуждённая хозяйка подкладывала им самые сочные куски. Умилялась: «Ну прямо парочка, барашек с ярочкой! Сидят, как два голубка!» Её маленькое ухо с серёжкой-капелькой было так близко, что хотелось его укусить.

А старика Элла Петровна стала запирать. Показывая ключ Пете и снова пряча в карман, объяснила:
– У него возрастной маразм. Ещё уйдёт, потеряется – а нам с вами отвечай. А так круглые сутки под присмотром. Дай бог, чтобы за мной кто так в старости ходил, – она перекрестилась на иконку в углу кухни, сняла, поцеловала. Отёрла со стекла ярко-красную помаду и поставила иконку обратно на полочку.

Несмотря на надзор, Илья Егорыч несколько раз выбирался из плена, ковыряя в скважине гнутым гвоздём. Его возвращал участковый: то из полиции, то из больницы, то из приёмной мэра, куда он пытался пробиться с челобитной, накорябанной на мятой бумажке. Элла Петровна ахала, извинялась, всплёскивала руками. Сажала участкового пить чай с коньяком.

– Откушайте, будьте добренькие. Это ничего, что вы при исполнении… Иногда можно. Работа у вас не приведи бог… Я вот вам с собой мясного пирожка заверну. А сосед что же, – поджимала сочные губы, – не делай добра – не получишь зла. Такая моя судьбина, сколько раз обжигалась. Вы слушайте больше нашего брата старика. У него голова закружится, упадёт, ушибётся – а бабкам на скамейке синяки кажет, болтает, что я его бью! Представляете? Какая сволочная, гадская, чёрная неблагодарность! – она всхлипнула.

Участковый выпивал и закусывал. Утерев мокрые, пахнущие пирогом и коньяком усы, строго внушал Илье Егорычу, поматывая у него под носом пальцем:
– Ты, дед, молиться должен на соседку. Дочь за отцом так не ходит. Напраслину на святую женщину возводишь. Штрафануть бы тебя по статье за клевету… Ха-ха, шучу, дед! Элла Петровна, ручку извольте! Какая она у вас… сдобная! Бесёнок вы эдакий!

От дверей слышалась возня:
– Да ай, какой вы шалун! Куда руки распускаете? На службе, при исполнении…
– Элла Петровна, это ничего. Мужское полигамное начало… Можно ведь и после службы, – задыхался мужской голос.

И Петичка, приникнув к двери, изнывал от ревности и от непрошеного, восставшего в штанах корнишона. Так бы и убил козла этого, ишь, в чужой огород.

Видимо, планы «после службы» были шёпотом обговорены и одобрены, а может, даже досрочно воплощены в жизнь. Напевая: «Ах, какая женщина, какая женщина!» – обладатель усов и сытого, довольного баритона вразвалочку, хозяйски спускался по лестнице.

Илье Егорычу в очередной раз удалось ускользнуть из плена незамеченным, Элла Петровна прямо извелась. Резкий звонок в дверь разбудил жильцов рано утром. Полицейский уазик повёз их в морг на опознание.

Петичка накануне читал в родной «Вечёрке» в разделе «Происшествия», но ему и в голову не пришло. О том, как на мосту среди публики, любовавшейся ледоходом, стоял старик. Долго стоял, а потом перелез через перила и прыгнул. Его голова полминуты болталась поплавком в ледяной, коричневой глинистой воде и исчезла среди грузных льдин. Тело выловили рыбаки в километре по течению.

…На цинковом столе лежал маленький, зябкий Илья Егорыч. С Эллой Петровной случилась истерика. Впрочем, уже идя под руку с Петичкой домой, она пудрилась перед зеркальцем и прикидывала, какие продукты покупать на поминки.

Придётся все хлопоты взять на себя: ну да Элле Петровне не привыкать делать добрые дела. Может, на том свете зачтётся. Рассуждала, кого послать в загс за похоронным пособием, а кого в заводской профком. Всю жизнь человек висел на Доске почёта – пусть только попробуют не выделить материальную помощь.

Вечером Петичка, войдя в кухню, в ужасе шарахнулся от огромной свиной головы, скалящейся жёлтыми клыками из угла.

– Это на девятый день, на холодец! – крикнула Элла Петровна. Из комнаты Ильи Егорыча выглянула Машенька и защебетала, что купила такие миленькие шторы с рюшками. Вот Петичка, кстати, поможет повесить.

Еды было наготовлено столько, что она могла вот-вот испортиться. Пришлось срочно звать людей – ничего, что до похорон, днём раньше, днём позже. В комнате, которую соседка звала залой, собралось много народу: всё родные и знакомые Эллы Петровны. Все восхищались её героической, самоотверженной заботой о покойнике, утешали, а Илью Егорыча корили в чёрной стариковской неблагодарности.

– Грех обижаться, как за папой родным ходила, – слышал Петичка с другого конца стола, сквозь оживлённый гул голосов и весёлое, праздничное звяканье рюмок и тарелок. – Что же вы плохо кушаете? Лапшички накладывайте, блинцов, клюквенного киселя. Пьём не чокаясь! Закусываем огурчиками, грибками – всё сама мариновала.

Подали рыбный пирог. Петичка куснул – и с ужасом вытащил изо рта человеческий ноготь. И ещё, и ещё один. Сложил их кучкой, сидел с вытаращенными глазами и открытым ртом.

– Это рыбные кости! – крикнула Элла Петровна и радостно, от души расхохоталась. – Косточки в духовке размякли, загнулись. Нервы вам надо лечить, Петюнчик!

Гости дружно посмеялись над Петичкой: писательская фантазия! Когда все разошлись, Машенька улеглась на раскладушке в комнате Ильи Егорыча. Петичка сунулся было туда, но Элла Петровна погрозила пальцем:
– Рыба моя, не торопи события! Девушка чистая, честная. Сперва чин по чину: сватовство, благословение, колечко, помолвка. Машенька непременно в церкви венчаться хочет. А ты мне лучше помоги посуду расставить. Перебрала анисовой, боюсь с высоты навернуться.

Элла Петровна полезла на табурет в своём коротеньком халате. На Петичку пахнуло жаром и «Милой шалуньей». И действительно, взвизгнув, она слетела прямо в его руки. И между ними наконец произошло то, что давно должно было произойти.
– Какой торопыга, мальчишка, негодяй! Ах, люблю дерзких!

Через пять минут заправляла халат, отталкивала его руки.

– Ох, согрешила! Куда руками? Понравилось, губа-то не дура, самую сладость подавай! Смотри, молчок – зубы на крючок, чтобы никто не прознал: ни кот, ни кошка, ни поп Ерошка… Ладно уж, Машенька завтра на работу уйдёт – вволю покувыркаемся. А вечером не забудь её в ювелирный сводить за обручальным кольцом. Учти: она бриллиантовую крошку не уважает, только чтоб цельный камень.

Всё это время по голым ногам Петички гулял сквознячок: видимо, гости не захлопнули за собой дверь.

Дальше было вот что. Элла Петровна вдруг уставилась за Петичкину спину и стала тыкать туда пальцем и разевать рот, не в силах вымолвить слова. Он оглянулся – в кухонном проёме стоял завёрнутый в простыню голый, зеленоватый Илья Егорыч, улыбался пластмассовыми зубами. Маленький и слабый, сейчас он казался ростом под потолок, и рука, которой он отодвинул Петю, – была ледяной и тяжёлой как камень.

Он шагнул к Элле Петровне, та брыкнулась на пол, и только ноги под задравшимся халатиком подёргивались быстро-быстро.

«Вечерний Н-ск», 12 мая 1996 г. «Сенсация! Тело утопленника ожило и самостоятельно покинуло стены городского морга. Сторож уволен за нерадивое отношение к обязанностям. Врач, засвидетельствовавший мнимую смерть гражданина, лишён категории В».

На поминки Эллы Петровны, которая скончалась от разрыва сердца, гости ели холодец из свиной головы и хвалили молодую хозяюшку Машеньку. Петичка всё ещё сильно заикался, поэтому поминальным столом руководил Илья Егорыч, которому, по народной примете, все прочили долгую жизнь.