Молодая семья обживала только что купленный дом. Продали квартиру в центре, взяли старый особняк в пригороде. Так хотели оба. Тишины, спокойствия, безделья. И денег с этой купли-продажи осталось ещё на пару безбедных лет. Можно было никуда не торопиться, слегка отдохнуть перед грядущими жизненными бурями.

Новый год был уже вот-вот, шла третья декада декабря.

Зима в том году выдалась настоящая, жестокая, морозы установились рано, и снегу насыпало чуть не по окна. Дома в слободе стояли нахохленные, окошки в них покрылись толстой наледью. Трубы дымили непрерывно. Мужики, чертыхаясь, возили дополнительный уголь – если так пойдёт и дальше, до весны обычных запасов не хватит.

Дымов от этих забот был в какой-то мере свободен, его газовый котел функционировал отлично. Зато пришлось затыкать множество щелей по всему дому, в которые тепло уходило со свистом.

Он просыпался ещё затемно, возносил благодарственную молитву, что не нужно в такую рань, темень и холод ехать на работу. Завтракал один, пока жена ещё спала, – просто пил чай с каким-нибудь бутербродом. За окном неохотно светало. Дымов одним глазом смотрел по телевизору новости; все дела, происходящие в большом мире, теперь почти не волновали его. А потом начинал хозяйственно похаживать по своему личному жизненному пространству, выискивая недостатки.

Он обил входную дверь из сеней в комнаты толстым войлоком, под который подложил два слоя ватина. Получилось неплохо. Дверь закрывалась мягко, за ней стало совсем ничего не слышно и тепло.
Одна из батарей подтекала в месте соединения с трубой. Этого Дымов очень боялся, все слесарно-сантехнические работы казались ему невероятно сложными и наводили тоску. Однако он вооружился разводным ключом и просто подтянул муфту, надеясь на чудо. Вода перестала течь, и Дымов возрадовался. Смог! Ура!

И конечно, нужно было убирать снег, который сыпал щедро, несмотря на морозы. Пропусти два-три дня, и дверь на улицу не сможешь открыть, и по двору уже передвигаешься с трудом, а что касается дороги жизни – стопятидесятиметровой длины тропы, которая соединяла их дом со слободкой… Не почистишь вовремя, так придётся по пояс в снегу лезть в ближайший магазин за продуктами.

Так что Дымов часов в одиннадцать брал в руки лопату и начинал свою ежедневную борьбу со снегом. Это было не так уж и тяжело, только первую неделю ныли мышцы, а потом он привык. На свежем воздухе трудиться было одно удовольствие, результат совершенно очевиден; Дымов знал, что работает только на себя и с этой его работы никто никогда не сможет срезать проценты налогов.

Снег летел во все стороны, от Ярослава валил пар, когда он скидывал шапку, чтоб немного охладиться. Он опирался руками на черенок лопаты и, щурясь, смотрел по сторонам. Если день был погожий, снежная целина вокруг нещадно сверкала миллиардами крохотных осколков битого стекла.

Из-под руки Дымов вглядывался вдаль, туда, где должен был располагаться город. Города не было видно. Может, он и вовсе никогда не существовал; не только этот, а вообще все города на свете. Пожалуй, на самом деле в мире всегда были лишь свет, холод и снег, да ещё несколько затерянных в снежном просторе домов, один из которых принадлежал Дымову. К пологому оврагу, где подо льдом невидимо двигался ручей, сбежались в маленькую рощицу пять-шесть седых от мороза ив, словно люди собрались вместе, чтобы согреться, обнялись за плечи и договариваются о чём-то своём. Вот и все декорации к этому миру, и их вполне достаточно.

В остальном огромном пространстве не было ничего, кроме холодного чистого воздуха, пронизанного кинжальным светом. Если выстроить губы трубочкой и втягивать воздух медленно, то его можно пить, словно тонкую струйку ледяной родниковой воды…

Закончив работу, он возвращался в дом, мылся, переодевался в чистое. Чувствуя приятную усталость во всём теле, ложился отдохнуть на часок. Потом жена будила его к обеду.

Они сидели на кухне вдвоём, и им было так хорошо и всё понятно, что они даже иногда за весь обед не произносили ни слова. Дымов мыл посуду и шёл ещё немного отдохнуть; в это время он обычно слушал музыку у себя в «кабинете», развалившись на диване и покуривая. Кейфовал.

А потом начинал искать по всему дому жену (она словно специально пряталась куда-нибудь). Находил её и тащил в спальню. И их новый не скрипучий диван испытывал перегрузки в двенадцать «же». Они летали на нём далеко, в заоблачные выси и на другие планеты.

Зимний день короток, вскоре за окном уже начинало темнеть. В посёлке загорались редкие огни. Действующих фонарей там всего штук пять, раскиданных на расстояния в сотни метров, так что если нужно было куда-нибудь выбраться вечером, обязательно приходилось брать с собой карманный фонарик. Но Дымовы никуда и не ходили. С наступлением темноты они наглухо закрывали свой дом, запирали все замки и засовы. Гостей не ждали. Как будто знали: варварство стоит на пороге. Хотя оно ещё где-то далеко впереди…

В каждой комнате Ярослав оставил в укромных местах топор или молоток, а то и просто хороший железный прут, чтобы был под рукой в случае чего. Бережёного Бог бережёт.

Теперь в дом мог проникнуть разве что телевизионный сигнал, несущий с собой кино и новости. Мир, отстань!

Ярослав и Лена сидели в большой комнате, уютно устроившись в обнимку на диване либо в креслах, и смотрели что-нибудь. Если по телевизору ничего хорошего не было, включали видео. Или просто молча наблюдали пляску языков пламени в камине. Им было тепло и уютно. Так коротали вечер. Дымов выпивал бутылочку-другую пива. Иногда кто-нибудь из них задрёмывал, и другой старался его не будить. Такого покоя в их жизни никогда ещё не бывало, и они оба это ценили. Они словно набирались сил для чего-то неподъёмно-трудного, что ждало их впереди.

Часов в восемь Дымов целовал жену (чаще всего она уже спала), шёл к себе, включал компьютер.

Теперь его всё больше стало занимать собственное детство. Время, когда родители были живы, когда будущего не существовало, а было одно лишь бесконечное и удивительное настоящее, которое плавно перетекало из одного дня в другой.

«Моё чуть ли не самое первое осмысленное воспоминание об отце, – писал Дымов, – вечное лето и вечный июль. Мы едем на велосипеде по какой-то местности, сплошь покрытой зеленью и мелкими озерцами. Я сижу на раме и смотрю вроде бы внимательно по сторонам, но вижу лишь завораживающее движение шины переднего колеса и слышу только его тугой резиново-металлический шорох. Эта чёрная прямая линия почти монолитна, лишь иногда рыскает из стороны в сторону, и тогда на мгновение становится виден её рисунок, как у змеи на спине. Я радостно спокоен, мне просто не приходит ещё в голову, что со мной может случиться что-то плохое, когда рядом отец, самый большой и сильный человек на свете. Даже цель нашего путешествия не очень-то интересна, важно само путешествие.

Но цель всё-таки есть, это – небольшой песчаный карьер посреди леса, глубокий, с крутыми, как в ванне, берегами. Вода абсолютно прозрачна до самого дна, на дне нет ничего, кроме песка. И отец прыгает туда, плавает, надолго ныряет, ходит под водой, словно большая рыба, а я вижу на дне его отчётливую и в то же время зыбкую тень. Я сижу возле велосипеда и смотрю. Я так спокоен… не завидую отцу, не хочу тоже лезть в эту воду. Просто сижу и жду, когда он выйдет. И он выходит, стряхивает с себя воду, подставляет солнцу спину, и мне хорошо видны загадочные синие рисунки на его теле и сильных руках.

А потом мы отправляемся в обратный путь.

Кажется, за всё время путешествия он сказал мне не больше двух слов, а я ему и того меньше.

Наверное, рай, если он существует, должен быть именно таким».

Дымов курил возле окна, глядя в темноту, прикидывал, где же это событие могло происходить. Возможно, это было тогда, когда они ездили в деревню к маминой маме. Ездили они туда несколько раз, а однажды (ему было шесть или семь лет) он прожил там около месяца, родители оставили его на бабушкино попечение. Он за это время так слился с природой, что запросто ел с телятами из одного корыта.

Помнилась ему старая полуразрушенная церковь. Эта церковь была в советское время и складом, и мастерскими, а теперь вот торчала заброшенная и дикая на крутом берегу местной речушки. Внутрь можно пролезть через выбитое окно. Когда он первый раз проник туда, то почувствовал настоящий трепет. Вокруг древние стены из обгрызенного временем красного кирпича, заросли крапивы. Узкий винтовой ход, как показывают в исторических фильмах, на «второй этаж», в звонницу. Там двое человек не разойдутся. А наверху купола снесены, никаких колоколов нет, всё обросло травой и берёзами, стены разрушены, и открывается огромный дикий простор. Дымов туда часто лазил, сидел, смотрел. Хотя это было опасно – доски и брёвна там все прогнили, кирпичи шатались, навернуться легче лёгкого. Но зато высоко и красиво. И точно знаешь, что, кроме тебя, здесь никого нет.

Возле церкви находилась разграбленная, полуразрушенная, всеми покинутая могила какого-то купца. Склеп. Огромный чёрный памятник.

Как же страшно в деревне маленькому городскому человеку вечером и ночью! Он сразу чувствует свою незащищённость перед малопонятными силами, что вступают в действие, едва гаснет свет. На чердаке шевелится и кашляет домовой. В углу что-то шуршит. Кто-то идёт по улице под самым окном и яростно ругается со всеми подряд собаками. Перед образом горит свеча, бабушка что-то шепчет, крестится и читает толстую тёмную книгу…

Вот, помнил, оказывается. А ведь ещё несколько недель назад даже не думал об этом, и в голову не приходило… Наверное, переезд в «новый» старый дом так подействовал на него.

И что-то будет дальше. Что-то будет. Обязательно. Тревожно.

А впрочем, ведь он не так давно придумал себе спасительный девиз: «В будущее смотреть с надеждой. С прошлым расставаться без сожалений». И опять Дымов закуривал и подолгу стоял у тёмного окна…