Мне поручили взять интервью у пожилой актрисы, которая полвека назад считалась первой красавицей в местном театре, а потом стала никому не нужна.

– Сходи к ней и напиши репортаж со слезой. Пронеси через себя, – объясняла мне задание редактор.

Я высчитала возраст актрисы: 86 лет. В эти годы иные дамы ещё танцуют фокстрот. И от своей героини я тоже ждала чего-нибудь этакого, с вывертом, в духе «нам ли быть в печали».

Однако, когда отыскала в соцзащите номер её телефона, услышала:
– Она уже в возрасте. Вы только подробнее объясняйте ей, кто вы и зачем звоните. Разжёвывайте.

Это «разжёвывайте» прозвучало зловеще, и я долго не могла набраться духу для звонка. Но надвигалась плита крайнего срока, тянуть уже было некуда.

Трубку взяли только на шестом гудке.

– Да! – голос звонкий и в то же время густой, так в советском кино разговаривали и пели девушки, ехавшие в кузове грузовика на сбор урожая. – Говорите громко, я плохо слышу!

И я кричала, почти по слогам. Что я журналист, ищу героев в рубрику «Жизнь после славы», что читала о ней и хочу напроситься в гости.

– Не поняла, чего вы хотите, – медленно протянула актриса. – Впрочем, приходите, я всё равно ничем не занята.

Я купила гостинцы. Дом нашла быстро: самый центр, до театра два шага. Дождалась одиннадцати часов утра и позвонила в домофон.

– Кто там? – спросил тот же глубокий голос.
– Я вам звонила! – кричу на всю улицу.

Голос замер. Мне казалось, что вижу, как его обладательница растерянно смотрит на трубку домофона.

– Впустите, пожалуйста, – повторила я.

И меня впустили. Потом я долго стучала в дверь. И опять услышала тот же вопрос:
– Кто вы?

И я снова объясняла.

Наконец занавес поднялся. Передо мной стояла некогда красивая женщина в дорогом халате с яркими цветами, надетом поверх ночной рубашки. Длинные чёрные волосы, разбавленные седыми прядями, разбросаны по плечам. На морщинистой шее тяжёлый золотой крест, на узловатом пальце – изумруд.

– Вы из собеса? – спросила она, растерянно глядя на апельсины и пирожные, которые я протянула ей с порога.
– Нет. Журналист. Звонила вам вчера. Мы договаривались, что приду, – в этот момент я уже понимала, что провалила задание редакции.
– Не помню, – пожала плечами актриса. – Но проходите.

Квартира была обставлена богато: резной стол, старинная кушетка с подставкой для ног, тяжёлые портьеры, отделяющие широкую столовую от гостиной. На стенах росписи: райские птицы, мудрёные цветы да цапли. Полы, однако, давно не мыли.
Я разулась, прошла на носочках к старинному стулу с кожаным сиденьем, села на краешек.

– Так кто вы? – ещё раз спросила актриса.

И я снова подробно объяснила.

– Теперь поняла, – равнодушно сказала она. – Можете мне прочитать инструкцию к таблеткам? Я уже ничего не вижу, а помощница придёт позже. Вы прочтите, сколько нужно выпить, а я запишу на коробочке. Потому что тут же забуду.

Она протянула мне пакет с десятком разных упаковок.

– Какие таблетки нужны? – спросила я.

Актриса смотрела на меня растерянно.

– А вы разве не знаете? Вы – не медсестра?

Она решила, что я отказываюсь ей помочь. Обиделась.

– Нет. Но если вы хотя бы скажете, от чего вам нужны таблетки, я их найду.
– От всего, у меня всё болит. И голова кружится. А иногда я просыпаюсь, и всё вокруг незнакомое. Но потом вспоминаю, что дома, – растерянно объясняла она своим певучим голосом.

Хотелось отмотать время назад, как в фильмах: чтобы я не переступала порог этой квартиры, не стучала, не звонила в домофон, не набирала её номер.

– Кто вам помогает? – спросила я.
– Разве не вы? – удивилась она, но тут же исправилась: – Нет. Вас я вижу впервые. А кто вас впустил?
– Я журналист. Пришла к вам побеседовать о театре, – я уже начала привыкать к бесконечным повторам.
– О театре? – она посмотрела на меня с интересом, и мне даже на минуту показалось, будто актриса понимает, зачем я пришла. – Да, я служила в театре, но почти ничего не помню. Только белые розы с синим отливом. Мне их всегда дарил один поклонник, он работал в ЦК. А потом умер. Всё из-за этих роз.

Она засмеялась и стала похожа на ту женщину, которую я видела на фото полувековой давности. Актриса приподняла волосы, одним движением собрала их в строгую причёску.

– Я не прибрана. А вы пришли, – снова расстроилась она.
– Вы прекрасно выглядите, – пыталась я её успокоить. – Давайте ещё немного поговорим о театре. Я слышала, что на ваши спектакли невозможно было достать билет, и когда вы выходили, из-за аплодисментов приходилось прерывать игру. Коллеги даже обижались.
– Кто вы? – с непониманием спросила актриса. – Вы можете найти мне лекарство? У меня кружится голова.

Ком встал в горле.

– Во сколько приходит ваша помощница?

Вместо ответа актриса направилась на кухню. Мне показалось, она забыла, зачем туда пошла.

Я сидела в богатой гостиной, смотрела в большое старинное зеркало с мутными, съеденными временем краями и думала, что попала в зазеркалье.

Вдруг открылась входная дверь и на пороге появилась невысокая приятная женщина.
– Кто вы?

От этого вопроса меня уже подташнивало. Я поздоровалась, достала документы, объяснила, зачем здесь сижу.

– А я – Лена, помощница, – представилась обаятельная женщина. – Вы зря пришли, она ничего не расскажет. Мне и самой интересно поговорить о прошлом. Отец был поклонником Маргариты Станиславовны, и я в детстве её помню на сцене. Гениальная актриса! Человек другой эпохи. А теперь… Ну вы сами видите, как малое дитя.
– Вижу, – согласилась я. – Если бы меня предупредили, я бы не пришла. Она всё какие-то таблетки ищет.
– Она их придумала. Решила, что есть таблетки, которые спасают от всего, и от болезни, и от старости. Поэтому мы о них говорим, чтобы она не расстраивалась, а потом она забывает, – спокойно улыбнулась Лена. – Или я ей даю то, что врач прописал, а говорю, что это те самые таблетки.
– А история с белыми розами с каким-то особенным отливом?
– У неё иногда случаются проблески воспоминаний. И очень интересно рассказывает, а потом – будто кто-то на кнопку нажал. Белые розы ей дарил поклонник. У них был тайный роман, но потом то ли он умер, то ли его убили – случилась какая-то беда. Вот это потрясение от беды и въелось в её память. Она вспоминает о розах и потом о смерти. Иногда говорит, что синеватый оттенок лепестков – это страшное предзнаменование. Но подробностей не знаю и у неё спрашивать не советую, даром потеряете время. Да и Маргариту Станиславовну растревожите, ей это не нужно.

Я засобиралась. Актриса смотрела, как я обувалась, укладывала в рюкзак диктофон и блокнот.

– Вы там скажите в собесе, чтобы эти таблетки мне вовремя приносили, – произнесла она.
– Скажу, Маргарита Станиславовна. Обязательно.

Потом я сидела в кафетерии и думала о старости, о памяти и о любви. Позвонила редактору и объяснила, что эту тему брать больше не хочу. Кажется, она меня поняла, не настаивала.

Спустя два года актриса умерла. Этот срок она так и прожила в зазеркалье.