Моё любимое время года – лето. Может быть, потому что я родилась в конце июня, а возможно, потому что с летом связаны лучшие впечатления: купание в реке, лес, ягоды. Вот только когда в августе на рынке и в магазинах вижу горы арбузов, немножко портится настроение, хотя в этой истории из детства арбузы играют совсем не главную роль.

В августе 1967 года меня отправили на отдых к родственникам в небольшой посёлок близ Рязани. Всем нам, и деревенским ребятишкам, и тем, кто приехал на каникулы из города, было по 11–12 лет – возраст первой влюблённости, которая, конечно, ничем серьёзным не заканчивается, но порой воспринимается острее и больнее, чем взрослая любовь.

Все знали, что мой двоюродный брат Серёжа по ушки втюрился в синеглазую Наташку. Вот какие козыри имелись у него в сравнении с остальными ребятами: высокий рост, новенький мопед – подарок отца, сестра-киномеханик в рязанском кинотеатре. В то время попасть в кино было трудно, за билетами выстраивались очереди, а тут на зависть всем можно посмотреть любой фильм из будки киномеханика. И вообще, Серёга считался классным парнем, и коллекция марок про космос у него – просто клад!

За Наташкой, которая носила «конский хвост» и белый ремешок на синем костюмчике, подчёркивавшем голубизну глаз, бегали и другие ребята. Но она отдавала предпочтение Серёже, садилась рядом с ним, когда мы вечером жгли костёр и рассказывали страшные истории.

То лето запомнилось мне обилием арбузов, завезённых в сельский магазин. А ещё по ночам в сосновом лесу, примыкавшем к нашим домам, таинственно и гулко ухал филин. Мы любили пересказывать связанные с этой птицей небылицы: об оборотне, о душе, не нашедшей покоя, – в общем, бабушкины сказки. Чуть поодаль, на лавочке, отдыхал после трудового дня Серёжкин отец, мой дядя Володя.

Однажды Серёга, косясь на Наташку, сказал, что видел эту птицу, может и близко к филину подойти, ведь у деда-охотника есть ружьё. Дядя Володя был в хорошем настроении и, услышав это, добродушно подал реплику со своей лавочки:
– Наш-то Серёнька ночью услышал филина, испугался и к мамке в комнату прибежал, – помолчав, с улыбкой добавил: – То ли арбуза наелся – бегал то и дело, то ли птицы испугался.

Серёга побледнел от такой откровенности отца. То, что взрослые считают забавным пустяком, может смертельно уколоть ребёнка.

После слов дяди Володи Наташка громко хихикнула и придвинулась к второгоднику Сашке, у которого было странное прозвище Вымпел.

Вечером возле клуба Вымпел, встав к Серёжке боком и как бы примериваясь, у кого кулаки больше, шмыгнул носом и предупредил:
– Ты вот чего, к Наташке не цепляйся. Я теперь с ней буду ходить.

Наташа стояла рядом в своём синем костюмчике и, как показалось Серёге, насмешливо на него поглядывала. Внутри, словно уголёк из костра, вспыхнула обида: это всё отец! Ляпнул, опозорил перед ребятами, перед Наташкой. И Серёжка решил отцу отмстить. Месть придумал страшную.

На следующий день на речке, подозвав к себе рыжего Мишку, который в восемь лет стремился быть своим в нашей разномастной компании, решительно сказал:
– Марки с космонавтами хочешь?
– А чё? – спросил Мишка, не веря счастью.
– А вот что: беги и скажи моему отцу, что я утонул, – отдал приказ Серёга, поднимая с травы мопед.
– Ты это, по-настоящему топиться вздумал? – поинтересовался Мишка.
– Ясное дело, нет, – ответил Серёжка. – Но ты скажи так, чтобы отец поверил.
– Марки сейчас отдашь или потом? – уточнил рыжий.
– Не обману, – пообещал Сергей. – Только ты там пожалостливее, можешь даже слезу пустить.
Услышав про этот жестокий план, я подала голос:
– Серёг, ты с ума сошёл, что ли? А мы как же? Придя домой, что скажем?
– Ленка трусиха и ябеда, – отчеканил Серёжка.

Обидное слово ударило хлёстко. Трусихой я, может, и была: боялась лягушек, пиявок, таинственной болезни «конский цепень», которую, по рассказам деревенских ребят, можно подхватить в речке после купания коней. Много чего я боялась в детстве, но ябеда… Никогда!

– Ладно, сам смотри, – буркнула я, а на душе стало тяжело и темно.

Мишка побежал к Серёгиному отцу, а я поплелась следом. Интуитивно понимала: нужно срочно что-то делать, иначе произойдёт страшное.

И вдруг меня озарило. Помчалась к дому короткой дорогой, через огороды. Неслась через крапиву, по горкам рассыпанного чернозёма, по грядкам с огурцами, не жалея свои новые сандалики. Но Мишка всё-таки опередил. Я ещё открывала калитку, как назло, замотанную проволокой, когда он истошно заорал:
– Дядя Володя, ваш Серёжка утоп!

В тот день дядя много работал – он вообще никогда не сидел без дела. Воевал, после Великой Отечественной два года тралил мины на Балтике и в мирное время выбрал самую горячую профессию: три года мотался кочегаром на паровозах, пока не послали учиться на помощника машиниста. Ещё дом отстроил и родственникам помогал. На жизнь не жаловался, любил её. А больше жизни любил своего сына.

Когда я, задыхаясь, подбежала к открытому кухонному окну, этот человек богатырского роста и телосложения, не боявшийся никого и ничего, медленно сползал по стенке. Больше полувека прошло с тех пор, а память с фотографической точностью хранит эту картину: на фоне белёной стены ещё более белое родное дядино лицо.

Тогда я дико закричала:
– Дядя Володя, неправда! Мы пошутили!

В тот вечер я единственный раз в жизни видела, как он плакал – беззвучно, зажав лицо большими натруженными ладонями…

Серёжку дядя Володя простил, никогда не напоминал ему о той ребячьей выходке. Он ушёл из жизни через несколько лет, мгновенно и неожиданно: работал в огороде, вернулся, умылся и, схватившись за сердце, рухнул замертво.

Сыграл ли роль в его безвременной смерти тот августовский случай? Или запас прочности истощила война? Не знаю. Но уверена, что Серёжка всегда винил себя за ту историю. И по сей день в душе его – незаживающая рана.