– А теперь витаминчики! Фруктики на сладкое. Яблочко!
– И вовсе яблоко не сла-адкое! Мама уезжала, оставила целую сумку бато-ончиков. А ты пря-ачешь!

Гена Федоскин держит на коленях пятилетнюю внучку Светыньку, кормит кашей. Светынька кушает плохо: мать с отцом испортили девке аппетит сникерсами и магазинными йогуртами.

Приходится идти на уловки. В качестве положительного примера Гена приводит синичек за окном. На берёзовой ветке под окном повесили пластиковый пузырь, вырезали отверстие. Ссыпают туда крошки со стола, старую крупу, лежалое сало, если таковое обнаружится в морозилке. У них с женой Татьяной ничего не пропадает, всё идёт в дело.

Отовсюду слетаются весёлые желтогрудые птахи в бесплатную столовую. Не дерутся за кусок, соблюдают очередь. Чинно сидят вокруг, ждут, когда насытится очередной клиент.

Сегодня Гена мелко нарезал в кормушку яблочной кожуры: пусть внучка убедится, что вон даже птицы понимают пользу витаминов. Но Светынька отталкивает яблоко, звонко хохочет, показывает пальцем за окно. Синички деловито и негодующе выбрасывают прочь витаминную кожуру и принимаются дырявить клювиками вредное сало.

Родители Светыньки живут в Швейцарии, на днях родили ей братика. Не сегодня завтра приедут за дочерью – Гена старается об этом не думать. Не думаешь – вроде и проблемы нет. А там, наивно надеется дед, родители «забудут» о существовании дочки и оставят насовсем у дедушки с бабушкой.

Чем не житьё для ребёнка, господи! Тишина, речка с пескариками, воздух. Овощи с грядки, свежие, росистые. Русские народные сказки на ночь, дед с бабой не надышатся…

Дочка и зять хотят сделать вид на жительство и старикам.

– Геннадий, что ж вы ушами хлопаете? Швейцария – рай, особенно для стариков.

Гена ссаживает с колен тяжёленькую, подвижную, как шарик ртути, Светыньку – она тут же укатывается в угол к коробке с куклами.

Дед долго смотрит за окно на мотающуюся под ветром старую дуплистую берёзу. Кажется, та истово хлещет саму себя мокрыми чёрными ветками, будто охаживает голиком в бане. Пляшет в воздухе привязанная на верёвочке кормушка, а стайка синичек ничуть не боится пятибалльной качки. По забору, прижимая уши, крадётся толстый соседский кот и, потеряв равновесие, шлёпается в бурую траву.

– В Швейцарию-то? Вот ты меня спроси: хочу я на Марс? Ну-ко: учёные доказали, жизнь на Марсе есть, и распрекрасная? Вот ты хочешь жить на Марсе?
– Ну, это демагогия. Где Марс, а где Швейцария.
– Ладно. Тогда – в тюрьму хочешь? В комфортабельную тюрьму люкс. Жрачки от пуза, газоны стриженые, гуляй не хочу. Врачи какие пожелаешь, а не наша фельдшерица Аля, одна на семь деревень. Спивается баба на казённом спирту… И да, рот тебе завязали, уши заткнули. Ни ты никого не понимаешь, ни тебя никто… Вот и я в самую раззолочённую тюрьму не хочу.
– Он тогда в лёжку лёг, когда уехать собрались, – подтверждает Татьяна. Гена ласково называет жену «Агентство Танюк» – она не обижается.
– На койке чисто покойник вытянулся и руки на груди сложил. Почернел весь. Альку вызвали – а у неё из реанимации валокордин да зелёнка. Ну и бросили эту затею. И я, грешная, с ним тут маюсь. Так-то бы пятками засверкала, только меня здесь и видели. Цветочки бы там развела, на стуле бы целый день сидела, ноженькам отдых дала.

Татьяна вытягивает разноцветные, лилово-голубые, в кляксах венозных узлов, опухшие ноги. Всю жизнь работала почтальонкой, обхаживала семь деревень. Тогда сумки были набиты письмами, открытками, газетами. Не сумка – пудовая гиря на плече. Теперь вот ночами от боли не спит. Помажет ноги мазью, обернёт капустным листом.

– Она у нас живой барометр. Метеостанция на дому. Хоть кооператив открывай «Небесная канцелярия», – подмигивает Гена. А Татьяне: – Ты же дня без огорода, без своих пеструшек и тёплых яичек на завтрак не проживёшь.
– А я и там грядку заведу… И курочек. Трава – она и в Швейцарии трава.

Эта добродушная вялая перепалка после завтрака, благостное чесание языков между супругами мне хорошо известны.

– Молодые – пусть, – разрешает Гена. – А нам нечего и дёргаться. Вон тёщин фикус на пол-избы разросся. Джунгли. Решили пересадить. Вытащили – клубок одних корней в пыльных комочках. Татьяна стряхнула, в большой красивый горшок приладила, в жирную землю, ближе к окошку… Дочкиным заграничным удобрением поливала – поди плохо? А сразу пожелтел, листья сбросил. Сдох. А так жил бы да жил. Ревела, будто по покойнику.
– А деревне, наверно, конец, – эту фразу Татьяна явно готовила заранее, катала на языке.
– Ну-у, – не верю я. – Сто лет плачетесь. А деревня стоит не охнет. Нас ещё всех переживёте. Вон, газ провели, воду. Живи радуйся.
– Дак ведь за свой счёт, за большие деньги провели. У государства снегу зимой не выпросишь. Семьдесят семь пар железных сапог стоптали, семьдесят семь железных палок о разные двери сломали. После такого не в радость ни газ, ни вода.

Гена, из принципа или из стариковской вредности, всегда противоречит супруге, но тут дудит в ту же дуду.

– Не-е, права Агентство Танюк. Подкосили деревню под самый дых. Как говорится, до этого только дустом не посыпа2ли – выжили. А ваша мусорная реформа – последняя капля. Доконает бесповоротно. На каждого члена семьи по сто рублей! Это ж мусор золотой выходит!

Показывает в окно на крепкий деревянный дом через дорогу.

– Мосякиных возьми. Семеро: самдвое, старики, трое детей. Семь сотен в месяц! Теперь он из механизаторов на вахту подался, а она с фермы увольняется. В Москве, говорит, судомойкой в три раза больше буду получать. Две комнаты в общежитии с детьми дают… Через десять лет, говорит, заделаемся москвичами.

Ну вот, потихоньку и подобрались к теме, ради которой меня вызвали телефонным звонком. Гена обещал наглядно показать «умникам» деревенское житьё. «У нас мусора в месяц набирается вот с «эстолько», – он возмущённо выбрасывает сжатый в жменю сухой, тёмный кулачок.

– Но ведь рано или поздно нужно решать мусорный вопрос. Нам внучата спасибо не скажут за эти вот слоёные мусорные «торты», загородные свалки.

Гена презрительно фыркнул носом-бульбочкой. Она у него облупленная и красноватая всегда: зимой от мороза, летом от солнца. Велел мне надеть фуфайку, обрезки галош, выдал большой штопаный зонт – и повёл «на экскурсию». Сразу видно, к встрече подготовился, говорит бойко, как заправский экскурсовод. И Татьяна с нами увязалась, поверх кофты накинула кусок полиэтиленовой плёнки.

– Дом – это, считай, заводик по переработке бытовых отходов. Помои со стола идут скотинке, птице, – перечисляет Гена. – Бумажную рвань, старые газеты – в растопку, золой огород удобрять. А то в компостную яму – сгниёт за милую делу.
– Газеты же токсичные. Разве можно в землю? Потом сами эти овощи едите.

Татьяна возмутилась:
– Совсем вы, городские, с ума съехали. Газеты – токсичные? Да наши отцы с матерями, мы – ту газетку всю жизнь в уборной пользовали. В школьный поход, помню, идём – у всех бутылки с молоком газетными пробками заткнуты. Пробки размокнут – что за беда? Выпьем молоко и облизнёмся. Живы до сих пор, не померли, тьфу-тьфу.
– Ну ладно. А стекло, пластик?

Гена топнул татарской галошей.

– А под нами разве не видишь? По чему идёшь-то, кулёма?

Под нами красивая дорожка, выложенная шахматными квадратиками. Присматриваюсь: блестят от дождя вкопанные кверху донышками пивные бутылки: оранжевые, зелёные.

– Со свалок мешками на велике возил. И пол под верандочкой так же узорно выложил, – голос у Татьяны полон тихой гордости. – А ведь он городской, Гена-то. И так по всей деревне. У кого сарайчики из тех же бутылок, у кого теплицы из пластиковых пузырей…
– Да у вас тут прямо музей отходов.
– Не, у нас тут комедия. Бесплатный цирк. По вторникам из города за сорок километров ползёт мусоровоз – заграничный, громадный. Всю дорогу нам разворотил. А мы к нему в жерло выносим игрушечные кульки: такусенькие комочки полиэтиленовые, обёртки от лекарств… Там у ваших голова на плечах есть, нет?
– Чистой воды вредительство, – строго поправил Гена.

Опыт мне подсказал, что сейчас заведётся пластинка «Сталин бы за это расстрелял (посадил, выслал, сгноил на Беломорканале)» – и заторопилась в тёплую избу.

Там Светынька играла у своей коробки. Дорогие, привезённые из Швейцарии куклы – побоку. В любимицах – сделанная дедом из тряпок, с нарисованным линялым лицом и шерстяными косицами – баба Таня связала из старой кофты. «Потому что жалко».

Пышные, задастые золотоволосые красавицы сидят в углу, повёрнутые лицом к стене – наказаны. «А они смеются над моей Танюшкой. Вот я вас, вот я вас, будете ещё?!» – стаскивает кружевные панталончики и шлёпает по тугим буржуазным, ядовито-розовым попкам.

– А ведь Гена письма везде строчит, – шёпотом сообщает Татьяна. – Раньше про несправедливость писал, сейчас вот про мусор. До утра пальцем тюкает в компьютере. Долбит как тихий дятел. Дар в нём проснулся.

Вечером Агентство Танюк пошла растапливать баню. А «на читку» пришёл сосед. С бутылкой. Посидели, поговорили о хозяйстве. Гена кашлянул, отодвинул тарелки с пирогом, с малосольными огурцами. Вытер насухо чистую клеёнку тряпкой, положил пачку скреплённых листов.

Читал с выражением, делая значительные паузы и строго вздымая глаза поверх очков. А ведь действительно, у Гены оказался дар, да ещё с лирикой!

«Горожане, кому хорошо за…, помнят милые звуки детства. Стеклянное позвякивание пустых молочных (и не только) бутылок. Шуршание газет и картона, собираемых в макулатуру. Грохот железяк, которые мы, пионеры, тащили на пункты приёма металлолома. Крики старьёвщиков: «Кости, тряпки, стекло!» И ещё да, запахи детства. На лестничных площадках стояли вёдра для пищевых отходов.

А потом до основания разрушили всё, включая тихий, налаженный, устоявшийся раздельный сбор мусора. Нынче вместо дела трескотня. О, а давайте ещё увеличим тарифы! Чтобы тупо перетащить мусор из пункта А в пункт Б. И отравить землю, не в пункте А., так в пункте Б…»

Тут Гена сделал паузу, заложил пальцем страничку:
– Ну, тут отступление насчёт птицефабрики…

Сосед ввёл меня в курс дела:
– Недавно местный курятник – мы так фабрику зовём – оштрафовали на полтора миллиона. Сбрасывал в речку всякую дрянь. Мы было обрадовались: будете знать, как гадить в водоёмы, травить рыбу. Напрасно радовались. В тот же день цены на кур взлетели на четверть.

Гена посмеялся:
– А ты что думал? Что куриный хозяин придёт домой и грустно скажет жене: «Маня, я тут проштрафился. Сними с книжки полтора лимона»? Да он этот штраф отбил в один день на курятине!
– А тебе-то что, Гена? У вас куры свои, хошь вари, хошь жарь.
– Сжаришь тут. Татьяна за них секир башка сделает. Они ей роднее, чем я, ходят за ней, как за мамкой. Исключительно как несушек держим.
– «Покупая окорочка, бёдрышки, печёнку, – продолжил чтение Гена, – мы уже оплачиваем толстые пенопластовые лотки, в которые мясо упаковано. Беря молоко, оплачиваем плотные полиэтиленовые молочные пакеты. Покупая вино, оплачиваем красивые фигурные бутылки. Сначала с нас дерут деньги за упаковку. Потом за то, что её некуда девать… Про ртутные лампы, градусники, батарейки – слишком больно. Земля отравлена на пять поколений вперёд, для детей, внуков, правнуков».

И далее на трёх листах мелким шрифтом. Закончив, спросил моё мнение. Я не знала, что сказать.

Для продолжения прений мужики пошли в баню, прихватив недопитую бутылку.

Через два часа мы с Агентством Танюк заглянули в баню, ещё дразнящую, тёплую. И были свидетелями следующей картины. Сосед, охватив руками голову, раскачиваясь, жалобно выводил:
– Я девушка всем взяла, да голова с приветом. Никто замуж не берёт девушку за это…

На тёплом сухом полке крепко спал умаявшийся Гена. На щеке, как свежая заплатка, изумрудно, по-летнему лепился берёзовый листок.

– Я девушка сверху шик, да снизу вся раздета. Никто замуж не берёт девушку за это…