Мой румяный физик
28.05.2019 19:00
Мой румяный– Смотри, комар. Не спугни его. Проведём опыт, – мы с братом Серёжкой, стараясь не дышать, смотрим на алчного кровопийцу. Комар подламывается в нитевидных «коленках», сладострастно погружает хоботок на всю глубину, до крошечной головки. «Опыт» производится на моей голой руке. В первую минуту – «ай!», нестерпимый зуд и желание немедленно стряхнуть насекомое. После зуд притупляется.

– Он впрыскивает вещество от боли, – комментирует Серёжка. – И ещё чтобы кровь не сворачивалась. Ты терпи, потом расскажем про опыт на природоведении.

Лучше бы проводили опыт по физике – на то у меня есть свои причины…

Тем временем комариное брюшко надувается кровью, становится прозрачным. И в ту минуту, когда он потерял бдительность и его можно хлопнуть ладонью, – сыто взмывает в небо рубиновым шариком.

– Теперь ему до конца жизни хватит, – со знанием дела вздыхает братишка. А я с наслаждением чешу руку.

Комар – несмотря на мамину комариную фобию, на натянутые марлечки на всех окнах, – хоть один да проникнет и заведёт просительный, жалобный звон над ухом… Сонно, устало жужжит пчела, тщетно ползающая и бьющаяся о стекло. Поймать её стаканом и тетрадным листом — и выпустить, успеет в улей на вечернюю перекличку.

Трещит удаляющийся в холмах мотоцикл. Воображение рисует широкоплечего парня с развевающимися по тёплому ночному ветру длинными, по моде, кудрями.

Возможно, это тот самый парень в широченных, метущих пыль расклешённых брюках, в расстёгнутой (тоже по моде) рубахе. Я встретила его сегодня у колонки. Он подмигнул: «С полными вёдрами – к счастью». Нагнулся под ледяной струёй, перевитой хрустальной верёвкой, и долго жадно пил.

И вот он мчится, красивый, как киношный герой, и, конечно, в эту минуту думает обо мне. Сладко замирает девчоночье сердце. В следующий раз, отправляясь к колонке, непременно распустить волосы и надеть зелёный сарафан!

Все говорят, что зелёный цвет идёт к моей смуглой коже. Смуглость – горюшко моё, главный комплекс. Кто ж знал, что через энное число лет девушки будут специально жариться в соляриях.

По совету бабушки для белизны лица я настаивала картофельные и черёмуховые цветки. На моём окне вечно томились экспериментальные банки с домашними косметическими снадобьями и настоями. Не помню, как насчёт картофеля, но от черёмухи в избе разливался такой аромат леса, тонкой, дикой водяной свежести – никакие духи рядом не стояли.

Зелёный цвет вообще мой любимый. В третьем классе мама соорудила мне шапку из своей шерстяной кофты, старой, но не утратившей яркий изумлённо-изумрудный цвет. Именно соорудила: отрезала рукава, вставила один в другой, загнула. Остатки набила тряпочками и сшила весёлый помпон. Как мне нравилась шапочка, ни у кого такой не было. Сельчанки на улице её щупали и допрашивали: «Откуда?» Не баловали магазины 70-х советских женщин, приходилось идти на швейные уловки и ухищрения.

Детский санаторий отправляется в деревенский клуб смотреть «...А зори здесь тихие». Старшие группы уже посмотрели и шёпотом донесли: «В первой серии будет женская баня». Мы обмирали: «И что там будет видно?» – «Всё…»

Теперь я понимаю задумку режиссёра. Показать едва видимые в банном пару обнажённые, беззащитные тела, угловатые, девичьи – и зрелые, округлившиеся, ядрёные, – готовые жадно любить, зачинать и рожать новые жизни. И вот эта прекрасная, олицетворяющая жизнь тёплая женская плоть скоро будет убита…

«А главное, детишек могла бы нарожать, а они бы внуков и правнуков, и не оборвалась бы ниточка. А они по той ниточке ножом…»

Нам было по 8–12 лет, но мы всё поняли. Никакого хихиканья во время сеанса. Стояла абсолютная, мёртвая тишина. Воспитательницы и нянечки вытирали слёзы. Все вышли из церкви подавленные. Я не оговорилась: наверно, символично, что впервые этот фильм я посмотрела в кинозале, устроенном в бывшей церкви – прохладной, гулкой, с высоченными сводами, со стёртым мозаичным камнем под ногами…

Сидим с братишками на грядке, режем лук. Август. Сухо, уютно и немножко грустно трещат кузнечики. Лука навалено – горы, нас из-за них не видно. А у нас руки и языки без устали работают. В прошлом учебном году проходили на уроках истории Ивана Грозного, и фантазёр Серёжка до сих пор остался под большим впечатлением.

– А давайте, будто это казнь бояр. Сначала палач обрезает волосы (взмахом перочинного ножика отсекается пучок корешков). Потом кожу снимает (очищается шелуха). Потом на плаху – и мой меч, твоя голова с плеч!!!

Отделённая от перьев золотистая крупная луковица катится в корзину, к сотням «голов» несчастных обезглавленных бояр. «Казнить» быстро надоедало. Мелкий лук миловали: зашвыривали в углы огорода. Вот и не заметили, как луковая гора почищена. А из зелёного пера мама пирожков испечёт.

…Так, по природоведению «опыт» с комаром проводили. Из среднерусской истории сценку сыграли. А как же уроки физики?

У нас новый учитель физики: только что после института, высокий, стесняющийся своего роста, быстро и часто заливающийся румянцем. Сейчас смотрю в «Одноклассниках» его фото в молодости – просто артист, красавчик, с зачёсанными назад и вбок волнами густейших белокурых волос. Глаза выразительные, ясные, ресницы как у девушки. А мне он казался почти стариком. До поры до времени казался…

После первого урока учитель стал смывать руки от реактивов и мела под краном, как положено в кабинете физики, установленным прямо у учительского стола. Посмеиваясь взглядом, сказал: «Не знаю, поняли ли вы урок, но я умываю руки».

Может, он испытывал, прощупывал нас, может, это был такой интеллектуальный тест с его стороны. Никто в классе не засмеялся, кроме меня. Не то что бы я была такая знайка, просто как раз накануне читала о происхождении крылатых фраз. Он задержал на мне внимательный, доброжелательный взгляд. Правда, в дальнейшем я обманула его надежды: его лучшими учениками стали вовсе не знатоки Понтия Пилата.

А я… влюбилась (втюрилась) в него по уши. Это не сразу произошло. Как-то мы столкнулись в дверях: я, довольно рослая девица, летела со всех журавлиных ног и врезалась в него, так что он покачнулся и вынужден был обхватить меня, чтобы прекратить мой полёт. И некоторое время не разнимал рук. И когда разнял, сказал, покраснев и принуждённо рассмеявшись: «Вот это акселератки пошли, своего учителя с ног сбивают».

Весь следующий урок моя грудь невольно помнила прикосновение его тела, и я прижимала ладонь к месту под ключицами, будто удерживая что-то.

Однажды он ходил между рядов, наблюдая, как мы решаем задачу. Остановился возле меня, вгляделся в писанину. Как маленькую, взял мою руку своей рукой и поправил ошибку. Никому он так не поправлял… И снова моя рука чувствовала его пальцы, и долго сохранялся приятный слабый запах табака и одеколона.

Нафантазировала ли я себе происходившее, да и было ли чему происходить? Очень может быть, что и нет. Воображение у меня богатейшее, работало неустанно, и я часто выдавала желаемое за действительное. Странно, как во мне уживалось: при всех комплексах, считая себя хуже и неуклюжее всех, я была уверена, что в меня влюблены одноклассники – не все, конечно, а те, что в данный момент мне нравились. Я была ужасно влюбчивая.

А тут целый учитель – я сразу забыла об убогих одноклассниках, тем более в таком возрасте мы росли быстрее мальчишек. Они болтались у нас, самых высоких четырёх девочек в классе, под мышками.

Как я могла выражать свою влюблённость в учителя? Разумеется, непослушанием, вредностью и тупым упрямством. Например, я, будто кому-то что-то доказывая, полностью перестала учить физику. А он, как назло, вызывал меня каждый урок и подолгу держал у доски, расхаживая по классу и поглядывая, как я угрюмо маюсь, и переминаюсь, и упорно не слышу подсказок с парт.

Размашисто прошагав к столу, он, с бросившейся в лицо краской, громко, немножко обиженно объявлял: «Два». Я со странным удовольствием забирала дневник, на радость классу делала за его спиной «козу» и отправлялась на место. «Да что с тобой такое происходит?» – мучаясь за меня, изумлялся брат – первый и любимый ученик на его уроках.

– Со мной? Абсолютно ничего, – бравировала я.

Пятый класс, шестой, седьмой… После восьмого от нас уходит часть парней и девчат. Однажды в перемену кто-то кричит: «Галка из города приехала!»

Мы несёмся в вестибюль, окружаем бывшую одноклассницу, ныне студентку медучилища. Была серая мышка, обыкновенная девчонка с косицами… Ой, какая она стала прехорошенькая! Распущенные волосы, жёсткие, торчащие чёрным лучистым солнышком ресницы, голубые тени на глазах. Сапоги-чулки на огромных платформах, модная сумка на длинном ремне и непривычно длинная юбка – уже властно и надолго входило в моду макси. От неё пахло настоящими женскими, взрослыми духами.

Мы в своих отсталых форменных платьицах толкались вокруг, как инкубаторные цыплята, будто покрытые меловой крошкой и пылью коридоров, с завистью трогали и гладили висевшие до пояса волосы, сумку… Мы казались себе старушонками в этих коричневых коротусеньких платьицах и запачканных чернильной пастой передниках, косолапыми в полудетских плоских сандалиях. Галка была рада нам, но была немножко чужой, держалась чуточку высокомерно. У неё была другая, таинственная прекрасная жизнь, за ней ухаживали взрослые мужчины…

На переменках тогда всех выгоняли из класса, чтобы проветрить кабинет. Мы сидели на подоконниках, что категорически запрещалось, чирикали и спрыгивали при появлении учителя или дежурных. Дверь кабинета распахнулась, он оглядел коридор и попросил: «Нина, войди, пожалуйста». Все сразу заткнулись и проводили меня вытаращенными глазами. Никого он до сих пор не вызывал. В дверях мы снова нечаянно коснулись друг друга, у меня заколотилось сердце.

А он плотно закрыл дверь, усадил меня за первую парту и долго ходил, заложив руки за спину, наливаясь густым румянцем.

– Нина, чего ты добиваешься? Я же вижу: ты вполне можешь иметь твёрдую четвёрку.
– Ваша физика мне не пригодится в жизни, – дерзко сказала я. – С какой стати мне её учить? Только время теряю. Мне нужны литература, русский, история, английский… По ним у меня пятёрки.

Его это задело. Он горячо и долго (ну, как долго: десять минут перемены) говорил, что скоро я стану взрослой, войду в большую жизнь. Что он сам обожает музыку, литературу, рисование и тоже видел себя только гуманитарием. И развёл руками.

– Но жизнь распорядилась иначе – и я физик. Никто из нас не может предвидеть, что нас ждёт. И разве плохо быть разносторонне развитым человеком?

Прозвенел звонок. Он неловко, как бы извиняясь, что отнял у меня законный отдых, пожал, как взрослой, кисть руки и отпустил. И тут заглянула завуч и хмуро и подозрительно на нас посмотрела. Мы оба были как варёные раки, когда я вывалилась из класса.

– Ну что? – накинулись на меня. – Чего он до тебя докопался? Что-то натворила?

Да… Слава богу, в то время в обществе царило полное доверие. Не было ещё появившихся в силу нынешней повальной испорченности поисков во всех мужчинах-учителях признаков педофилии. Хотя мама, придя с педсовета, тоже красная как рак, спросила, о чём мы говорили. Всё-таки учителю физики влетело за то, что он запирался наедине со старшеклассницей. Ну, маму-то я успокоила: мол, речь шла о наставлении заблудшей овцы на путь истинный, о моём будущем, о поступлении в вуз…

В последний раз мы виделись на выпускном экзамене. Не помню, что за билет мне попался, но я его откровенно завалила. Не из тупого упрямства, а просто потому, что из-за своих выкрутасов безнадёжно запустила предмет. Физика для меня была уже сплошным дремучим лесом. К счастью, я попала к своему учителю, а не к постороннему, чужому экзаменатору.

Желая вытащить и спасти меня, он задал простейший вопрос. Как сейчас помню, у кого частота колебаний крыльев выше – у комара или шмеля? У меня, как в насмешку, на лбу красовался огромный прыщ, напоминавший того надувшегося кровью комара… Я начесала чёлку, но прыщ предательски высвечивал. Это что, намёк?

– У шмеля, конечно.
– Почему? – поразился он.
– Потому что он тяжелее, – пожала я плечами. Я вовсе не придуривалась, а простодушно полагала, что права. Ведь правда, комар – он невесомый, а попробуй-ка удержи тушку шмеля в воздухе…

Быстрым шёпотом, склонившись к моим волосам, чтобы не слышали другие экзаменаторы, он наскоро объяснял, что частота колебаний крыльев выше у комара – тому свидетельство издаваемый им тонкий высокий писк, а никак не низкое гудение. И одновременно спешно и преступно рисовал в экзаменационном листке вместо двойки фальшивую четвёрку. Что сохранило мой аттестат «хорошим и отличным» и сыграло решающую роль при поступлении в вуз.

В итоге оказалась права я, а не мой физик. Мне не пригодились в жизни в полном объёме ни его предмет, ни математика, ни геометрия, попортившие мне много крови. Ну если и пригодились, то в самых примитивных формах. И в школы скоро вернулось разделение на гуманитариев и технарей.

Мы давно нашли друг друга в «Одноклассниках», переписываемся, посылаем друг другу понравившиеся мелодии и фильмы. Я разглядываю снимки его жены, детей, многочисленных внуков и правнуков. Но каждый раз надолго возвращаюсь на главную страницу, где он, всё ещё юный, взволнованный, улыбающийся и, наверно, алый от румянца. Жаль, что чёрно-белые фотографии не передают красок.

Нина МЕНЬШОВА
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №21, май 2019 года