Было нормальное воскресное утро. Беды ничто не предвещало. Я возилась на кухне с сырниками. Сын мой Стёпка мешал мне у плиты и опять что-то требовал.

– Полный дом тебя, а пришить пуговицу мужику на рубашку некому. Где в этом доме прячут пуговицы? Во всех ящиках только твои бусы, бусы и снова бусы!
– Посмотри в жестяной коробочке из-под имбирного печенья, – я с увлечением украшала сырники свежими ягодами, – там совершенно прелестные пуговки: с цветочками, корабликами, сердечками…
– А нормальные пуговицы есть? – возмутился Стёпка и, продолжая ворчать, отправился в комнату. – Мужику шестнадцатый год, а она ему – кораблики с цветочками.

Вернулся он очень скоро, на лице его ужас мешался с праведным гневом. Стёпа раскрыл ладонь, демонстрируя мне свою жуткую находку.

– Мама, что это? Я нашёл его среди пуговиц.

Я вздрогнула и потемнела лицом: на ладони сына лежал стеклянный человеческий глаз и с укором взирал на меня.

Вот уж не думала, что моя страшная тайна спустя сорок лет всплывёт среди россыпи пуговиц, моё давнее ужасное преступление, которое я тщательно скрывала и о котором все эти годы старалась забыть…

– Мать, чей это глаз? – сурово спросил меня сын. – У кого ты его выцарапала?
– Сынок, ты всё неправильно понял… Я тебе сейчас всё объясню… – неубедительно пробормотала я.

Той ночью, лет сорок назад, я лежала в своей постели и внимательно следила за ними из-под опущенных ресниц. Они испуганно сгрудились в углу в темноте комнаты. В зыбком свете луны они смотрели на меня, как на жестокого карателя, на средневековую инквизиторшу, и ожидали смертельного приговора.

Вполне обоснованно расчленёнки боялась Настенька, девочка с пышными розовыми бантами на золотых волосах. Ведь она была ходячая! И частично говорящая. Внутри её тельца были натянуты какие-то резиночки на крючках, отвечающие за ход ноги, и эти резиночки, на её взгляд, могли меня заинтересовать. Настенька сидела, неловко задрав ручку, словно бы заслоняясь от грядущей беды.

К Настеньке привалился беспечный Борька. Ему меньше всего грозила опасность трепанации черепа и хирургического вмешательства в организм. Борька был цельнолитой, неинтересно пустой, у него даже волос настоящих не водилось, их просто нарисовали краской на его пластмассовой голове, так же как и глаза, которые никак не выковырять, – обычный пупс и всё.

А вот у насторожённо сидевшей рядом Машки можно было открутить ручки, ножки и даже голову, прикреплённые к туловищу.

Впрочем, это меня давно уже не занимало, такое я проделывала только в глубоком детстве, вставляя потом её конечности более или менее удачно обратно в туловище. Но Машка хорошо помнила своё публичное унижение перед остальными игрушками, когда на место рук я вкручивала ей ноги и зловеще хихикала.

Однако хуже всех чувствовала себя Марлен, немка по происхождению. У неё-то как раз есть в чём покопаться: глазки открываются и закрываются, как живые, во рту вмонтирован хитрый магнитик – подносишь игрушечную ложку с кашей, и она вертит головой, отказывается есть, а даёшь игрушечную бутылочку с молочком – присасывается к ней намертво. Но главное, в её спине встроен удивительный прибор, не обычный звуковой цилиндр, как у Настеньки, который при наклонах туловища издавал примитивное плаксивое «мама», а настоящий проигрыватель на батарейках, с иглой, для грампластинок. Нажимаешь кнопочку на животе, и она плачет очень натурально или смеётся – это жёлтая пластинка. А вставляешь синюю – и Марлен здоровается, говорит какие-то фразочки, о чём-нибудь просит.

Оправдываться перед куклами и клясться, что я не желаю им зла, было бессмысленно, у батареи стояла коробка из-под обуви, печальный картонный гробик, в котором почила их подружка по имени Клава с размозжённой головой – неоспоримое доказательство моего злодейства.

Клава была старинной куклой, кажется, ещё бабушкиной, сделанной из какого-то очень хрупкого пластика. Не расчёсывали Клаву, наверное, уже с полвека, и волосы её всегда стояли колом.
В тот день я решила-таки привести её в божеский вид, вооружилась гребнем, но причёска не получалась, только зубья гребня, обламываясь, летели во все стороны. Потеряв всякое терпение, я гневно бросила Клаву на паркетный пол, и голова её ужасным, кошмарным образом раскололась…

Сначала, как всякая нормальная восьмилетняя девочка, я заревела, но потом любопытство взяло верх над горечью потери, и я решила исследовать устройство черепной коробки Клавы.

В своё оправдание хочу заметить, что во все времена все дети жаждали докопаться до сути вещей, разбирая всё что можно, начиная от игрушек и машинок и заканчивая маминой губной помадой, папиной электробритвой и радиоприёмниками.

У Клавы внутри головы оказалось хитроумное устройство для опускания и поднятия глаз. И я открыла секрет засыпания и пробуждения Клавы: оба глаза были приклеены на металлический брусочек, от которого шёл металлический отвес с тяжёлой гирькой. Когда Клава находилась в горизонтальном положении, то есть спала, – гирька свисала под прямым углом внутри черепа, и веки куклы опускались, а когда Клава принимала вертикальное положение, гирька опускалась вниз и поднимала Клавины веки.

Пока я увлечённо ковырялась в мозгу Клавы, левый её глаз отклеился от брусочка и выкатился на пол. Я страшно перепугалась, попыталась прикрепить его обратно на пластилин, но левый глаз Клавы стал западать и не синхронизировался с правым.

После долгих мучений я справедливо рассудила, что Клава, как с глазом, так и без, уже не представляет никакой ценности при раздробленной башке и снятом скальпе. Тогда, похныкав для приличия, я выцарапала глаз из Клавы, очистила его от пластилина, сунула в карман, намереваясь придумать ему какое-нибудь применение, а разбитую Клаву спрятала от родителей, похоронив в обувной коробке.

Но днём я ещё не задумывалась, что когда-нибудь наступит ночь. И тогда подруги Клавы мстительно уставятся на меня во все свои пластмассовые глаза в пугающем лунном свете. По счастью, в моём детстве про кукол показывали только добрые и весёлые фильмы, вроде «Буратино», но если бы я тогда была знакома с ужастиками о куклах-убийцах, типа Чаки, той ночью я бы просто сошла с ума…

Целую неделю я ходила с глазом Клавы в кармане и думала, куда бы его приспособить. Нанизать на нитку вместе с бусиками невозможно – в нём не хватало дырочки. Вклеить вместо камешка в детский перстенёк тоже не получалось.

Но глаз был роскошный, просто изумительный: стеклянный, натурально исполненный, сине-голубая радужка в таких художественных подробностях, и такой настоящий зрачок, что, не знай я происхождения этого глаза, решила бы, что он точно вырван у живого человека. Не похвастаться этим богатством перед людьми было бы глупо и бездарно.

И мне пришла в голову грандиозная идея!

Утром в пятницу я пришла в школу раньше обычного, то есть не после звонка на первый урок, спустя десять минут, с каким-нибудь придуманным оправданием, – а за полчаса до начала занятий.

В фойе на лавке у раздевалки никого ещё не было, только уборщица тётя Шура сонно водила шваброй по кафельному полу. И вот в дверях холла появился заспанный Кеша, наш «ботаник», всезнайка, вечная жертва хулиганов и двоечников.

Кеша близоруко прищурился на меня, сел на лавочку на безопасном расстоянии и стал мучительно расшнуровывать мешок со сменкой. В несколько приёмов я придвинулась к нему максимально близко.

– Чё тебе? – на всякий случай воинственно спросил меня Кеша.
– Ничё… – пожала я плечами безразлично. – А ты ничего не замечаешь?
– А чё я должен заметить? – насторожился Кеша, торопливо запихивая в мешок свои раскисшие от слякоти ботинки и напяливая на штопаные носки ещё более ужасные ортопедические сандалии.
– На лице у меня ничего не видишь? – начала я сердиться на этого дурака, потому что, хочешь или нет, но он был единственным моим зрителем.
– А чё я должен увидеть? – упрямился Кеша.
– Слепой, что ли? – совсем разозлилась я. – Неужели не видишь, что у меня одного глаза нет?

Да, забыла сказать, что свой левый глаз я всё это время держала закрытым.

– Ну и где он у тебя? – раздражённо спросил Кеша.
– В кармане! – торжественно объявила я и, выудив из передника стеклянный Клавин глаз, предъявила его Кеше.

Кеша даже подпрыгнул на лавочке от изумления.

– Это как? – воскликнул он, в ужасе уставившись на мою ладонь с глазом.
– Выпал, – с ликованием ответила я. – У меня глаз вставной, я просто никому не говорила, но вот умывалась сегодня, и он выпал!

Кеша был в диком восторге.

Через десять минут в восторге была уже половина школы, из тех, разумеется, кто не опаздывал к первому уроку. Моя трагическая потеря глаза обрастала всё новыми и новыми подробностями, меня окружили даже старшеклассники, за несколько минут я стала звездой школы, все хотели потрогать стеклянный глаз, завидовали, просили показать, как он в меня вставляется.

По популярности я уже переплёвывала Аллу Пугачёву, пока не подала свой гнусный голос моя дотошная одноклассница Катька.

– Не верьте ей, врёт она всё! – лениво зевнула Катька. – Это не её глаз.
– Как это не её! – обиженно заголосили присутствовавшие.
– А так. Посмотрите, у неё ведь правый глаз коричневый, а этот – голубой, – развенчала меня Катька и добавила со знанием дела: – У деда своего, небось, спёрла.
– Почему у деда? – я даже растерялась.
– Потому что мой дед на ночь челюсть свою в стакан с водой кладёт, а твой дед, наверное, кладёт глаз, – с убийственной логикой объявила Катька.

За моим восхитительным взлётом последовало позорное падение…

Стёпка с любопытством выслушал эту драматическую исповедь и согласился:
– А вообще прикольный глаз. Возьму его завтра в школу, подложу училке на стул или лучше Саньку2 в столовке в тарелку с супом.

Я прищурилась на сына.

– Порой у меня бывали сомнения на твой счёт, но теперь я точно знаю, что тебя не подменили в роддоме, – я потрепала Стёпку по голове и добавила с облегчением: – Ты – мамин сын!

После этой леденящей кровь истории трудно поверить, что кукол я очень любила. И люблю до сих пор.

В начале этой весны у меня случилось культурное голодание, непреодолимая тяга к прекрасному. Я жадно копалась в интернете в поисках какой-нибудь художественной или фотовыставки на выходные, как вдруг мой взгляд остановился на международном салоне авторских кукол. Без лишних раздумий я поспешила на Тишинку, где и проводилась эта выставка.

Напрасно я волновалась, что не найду нужный павильон сразу. В фойе у высоких ступеней, ведущих в сказочный мир кукол, а также в гардеробной, в буфете и даже в дамской уборной важно прохаживались странновато-прекрасные мадам с табличками на груди.

В своей жизни я имела минимальный опыт общения с художницами, они всегда отличались от нормальных людей. Но эти были просто неотразимы! И к тому же в бешеном количестве на один квадратный метр! Мешковато-асимметричные одежды с пришитыми осколками зеркал, портретов дожей и окровавленных черепушек; громоздкая бижутерия в виде амфор, масок дель арте, замшелых пузырьков алхимиков; непременно коротко выстриженные чёлки как признак богемы; густо подведённые глаза и брови, губы с тёмной помадой…

Трепеща, я поднялась по ступеням и вошла в павильон. Витрины вдоль стен и бесконечно длинные столы, превратившие павильон в запутанный лабиринт, – всё было заставлено куклами ручной работы.

Были здесь и утончённые барышни в пышных кринолинах, и забавные конопатые простушки в деревенской одежде, балеринки, феечки, комические старушки и старички, смешные толстушки в ретробелье с откровенным целлюлитом на попках, сказочные принцессы и принцы, фрики, уродцы, персонажи «Звёздных войн», очаровательные дети на санках, на лошадках, с живыми блестящими глазами и застывшими слезинками на щеках, куклы из ужастиков с перештопанными окровавленными рожами в стиле хоррор, куклы ребо2рн – это такие совершенно натуралистические младенцы.

И за каждым столом стояли они, творцы и творчихи, боги, создатели этих удивительных человечков, внимательно следившие за гостями выставки.

Говорила мне мама в детстве: «Никогда не смотри в глаза пьяным и сумасшедшим, иначе всё – ты у них на крючке».

Я всегда старалась соблюдать твоё правило, мама, но почему ты не предупредила меня, что оно распространяется также и на кукольников? Выдержать их взгляды почти невозможно, они были трепетно-взволнованные, по-детски доверчивые, полные надежды… Ведь рядом с каждым произведением художников стояли вполне откровенные ценники.

Покупать я ничего не планировала, но оставлять без ответа эти вопрошающие взгляды у меня не хватало совести. Разочаровывать их банальным оправданием зеваки без гроша в кармане «Я только посмотреть» – тоже неловко, и тогда я придумала более изящную отговорку: «Я только полюбоваться!»

Блуждая от стола к столу, очень скоро я отметила удивительную штуку – лица кукол имели явное портретное сходство с самими художниками.

– Как забавно, – говорила я какой-нибудь творчихе. – Они просто ваши копии.
– Конечно, – соглашалась она не без гордости, – это же мои дети.
– Ой, спасибо, – улыбалась другая, создательница компании эльфов, – мне бы очень хотелось быть похожей на них!
– Да-да, – радостно кивала художница, демонстрировавшая семейку игрушечных ёжиков в платьицах и штанишках. – А вот их ротики я лепила со своих внуков.
– Сомнительный комплимент, – ухмылялся пижонистый автор коллекции космических уродцев.

У меня в глазах уже рябило от многообразия кукол и чудиков, почти автоматически я похвалила за портретное сходство очередную художницу, она взглянула на меня несколько удивлённо, но всё-таки согласилась:
– Да, безусловно, в них что-то есть от меня. В этих складочках и швах запечатлены и мой смех, и мои слёзы…

Я почувствовала себя в дурацком положении – художница выставляла на продажу броши из лоскутов.

Я не только рассматривала кукол, но и с любопытством подслушивала разговоры кукольников друг с другом. У прилавка с прелестными белобрысыми куколками общались две художницы.

– Он делает кукол, а я вдохновляюсь ими и шью для них костюмы, – с фанатической одержимостью говорила одна из них.
– Да, они совершенно удивительные! – восторгалась вторая. – И все такие блондиночки, рыженькие, голубоглазые, с прозрачной кожей и веснушками… Я ошибаюсь, или вот эта куколка вылитая Николь Кидман? А эти так похожи на Мишель Пфайффер и Камерон Диаз.

– Он великий портретист, – со священным трепетом соглашалась первая, – но принципиально делает только таких «снежных королев». Его выставки проходят по всему миру, и нередко даже шейхи заказывают ему портретных кукол своих восточных жён. Но он всегда отказывается, какие бы сумасшедшие деньги ему ни сулили. Его вдохновляет только скандинавский тип внешности. Он гений, настоящий гений и перфекционист. Недавно вылепил изумительную куклу, просто Афродиту! Я вдохновилась, решила её одеть и побежала в магазин за тканями для платья. А когда вернулась, пришла в ужас – он срезал ей лицо! Что-то его не устроило в этой работе.
– Слава богу, что он не пластический хирург, – хихикнула я.

Художницы посмотрели на меня неодобрительно.

У следующего стола я заинтересовалась винтажной бижутерией и услышала другую забавную беседу.

– Меня приводят в оторопь эти реборны, – сокрушалась авторша украшений, – такие физиологически правдивые младенцы, все эти морщинистые рожицы и пяточки, покрасневшая кожа, как при диатезе, слипшиеся волосики, будто только что из самого чрева… То ли дело ваш симпатяга, просто лапочка!

– Да, мой малыш хорош, – с удовольствием отвечал высокий парень-художник, поглаживая на своём плече какую-то куклу, – причём он такой гуттаперчевый, принимает любые формы, его можно даже узлом связать, и ничего ему не будет. А все эти младенцы – настоящие страшилища!

Заинтересовавшись, я перевела взгляд от украшений на куклу, о которой шла речь, и прыснула от смеха – в руках художника изгибался какой-то чудик из синего в крапинку латекса, похожий на аватар, с непомерно длинными руками, ногами и шеей.

– Вы напрасно смеётесь! – осадила меня хозяйка бижутерии. – Эти младенцы реборн до сумасшествия доводят не только девочек, но даже взрослых женщин. Какое-то массовое помешательство: их заводят дома, как настоящих детей, покупают им еду, одежду, подгузники, кроватки, коляски… Одна моя знакомая молодая особа реально чокнулась на своём реборне, уволилась с работы, чтобы за ним ухаживать, и объявила всем, что у неё декретный отпуск!

– Да что там реборны, – ухмыльнулся художник, поигрывая своим синим чудиком, шлёпая его то на руку, то на плечо. – Мужики взрослые с ума сходят, заводят себе крутых кукол из секс-шопа, женятся на них, одевают, красят, обедают с ними и даже выгуливают. В Питере вообще открыли первый легальный кукольный публичный дом! Там даже есть куклы с искусственным интеллектом.

Я вспомнила, как ходила на какую-то выставку робототехники и меня поразила одна приставучая кукла-робот. У неё было две навязчивые идеи – когда она идентифицировала своими глазами-сканерами какого-нибудь человека, то тянула к нему руки, бесстрастно предлагая: «Обнимашки?» или «Потанцуем?»

Предполагалось, что кукла-робот должна отвечать на человеческие вопросы, но мои вопросы о мироустройстве и дате апокалипсиса ставили её в тупик, и она искренне обижалась: «Если вы хотели нанести роботу психологическую травму, то вы отлично справились!.. Обнимашки?»

Я полагала, что все кукольники так же ревностно хранят секреты своего мастерства, как алхимики – тайную формулу философского камня. Но здесь буквально на каждом шагу меня зазывали на курсы для начинающих, где за какие-нибудь три недели обещали научить делать таких же роскошных кукол из специального пластика, запекать, формировать лицо, вращивать зубы, лепить язык, вставлять глаза, клеить волосы, то есть отрабатывать мои детские грехи.

Но, признаться, некоторый опыт по созданию кукол у меня всё-таки имеется. Когда я ещё носила сына в животе, мне в голову стали приходить странные фантазии, я принялась лепить из глины беременных ангелов в длинных ночнушках.

Первый мой ангел прошёл на ура, я подарила его подруге на день рождения, и она, растрогавшись, поставила его в серванте на почётное место между хрустальной ладьёй и фотографией любимой покойной бабушки. С изумлением я заметила, что вылепила точную портретную копию её бабули, только почему-то беременную и с крыльями.

Через месяц подруга забеременела сама, правда, ангельские крылья у неё не выросли, напротив, характер сделался очень противным, она то и дело ворчала: «Накаркала? Надеюсь, несмотря на все твои демонические усилия, у меня родится не бабушка!»
Но вины я за собой не чувствовала и не считала себя причастной к зачатию. Скорее в содеянном подозревала её бойфренда. Но слухи среди друзей уже поползли, а я как раз была на пике художественной формы и с маниакальным усердием лепила и лепила таких вот ангелочков, раздаривая их знакомым на дни рождения и юбилеи.

Тогда от греха подальше меня перестали приглашать в гости.

Размышляя об этом на выставке, я осознала, что куклы, как проклятие, преследовали меня всю жизнь в той или иной форме. Когда ещё в пятом классе я играла в Молодежном театре Вячеслава Спесивцева, то роли детей мы исполняли сами, а вот взрослых персонажей изображали с помощью кукол, которых сами же и делали, под руководством взрослых артистов.

Это были большие тростевые куклы, из-за которых в наших домах начали происходить странные вещи: у мам таинственным образом исчезли все половые щётки и швабры, деревянные ручки которых шли на изготовление каркасов для туловищ; у младших братьев и сестёр пропали резиновые мячи, из которых мы делали головы своим героям, обшивая их наволочками и прикрепляя вырезанные из поролона части лица; наши бабушки и дедушки недосчитывались своих старых платьев, шляп, пиджаков и брюк, в которых на сцене красовались наши куклы.

Странная метаморфоза: в детстве я играла с куклами, потом создавала кукол на свой вкус и в меру своих способностей, вдыхала в них жизнь. В театре я управляла куклами, говорила от их лица. И в конце концов сама стала куклой, то есть буквально оказалась внутри неё, как Алиса в Зазеркалье.

Моё детское желание узнать, как устроена кукла, было удовлетворено с лихвой. Я стала теми самыми резиночками на крючках у Настеньки, отвечающими за ход её ноги, я превратилась в говорящую грампластинку Марлен, я была глазами Клавы.

В общем, в театре меня назначили изображать ростовую куклу в новогоднем детском спектакле, и я оказалась заточена внутри коровы по имени Груня. Тогда я поняла, как нелегко живётся куклам, в которых играют дети. И хотя я была очень крупной куклой, гораздо больше своих реальных человеческих размеров, благодаря огромной голове с рогами, поролоновому телу и выдающемуся вымени, – маленькие дети вели себя со мной крайне дерзко и, пользуясь моей неповоротливостью, с радостным визгом удостаивали меня таких знаков внимания, что после новогодней кампании было ни сесть, ни лечь…

Одним словом, я доигралась. И теперь, если у меня когда-нибудь появится внучка, я буду учить её очень бережно относиться к игрушкам: «Деточка, все мы немного куклы, каждый из нас по-своему кукла».