– Чтобы ноги твоей в доме не было, алкаш несчастный, пропойца! – кричала Тоська на всю улицу. – Это надо же так налакаться – ребятишки на тачке привезли! Изувер, паразит! Дорвался до пойла, как порося до корыта. Да пропади ты пропадом!
– Тось, ну ты чё? – вяло оправдывался её муж Васька по прозвищу Торопыга.

Он босым стоял перед крыльцом, в растерянности переминаясь с ноги на ногу. Низкорослый, крепко сбитый мужичок в майке-«алкоголичке».

– Ну выпили. Мы ж не просто так, а по делу.
– Ты не чёкай! – бушевала Тоська, худощавая бабёнка лет сорока. – Хоть бы о Ленке подумал, как ей теперь людям в глаза смотреть, когда родной отец отпетый забулдыга? Девка на выданье, а тут такое позорище.

Она схватила мужнин грязный сапог и со всей силы швырнула в его сторону.

– Обувка тут при чём? – всерьёз обиделся Торопыга, поднял сапог и надел прямо на босую ногу. – Кинь другой.
– Я тебе кину, – грозно заявила Тоська. – Так кину, что не обрадуешься.

Тогда Васька сердито снял сапог, надел его на кол в ограде и, заложив руки за спину, босиком отправился известным маршрутом – на другой конец улицы, к престарелой матери.

– Иди-иди! – разорялась Тоська вслед. – Давно ты мамане нервы не трепал, она соскучилась, небось.

Старуха Марфа жила отдельно. Сколько сын со снохой ни уговаривали к ним перебраться, оставалась неприступной:
– Туточки я родилась, туточки и помру.
– Как знаешь, мамань, – сдавался Васька, – наше дело предложить.

Марфа, насколько хватало сил, трудилась в огородике, держала козу Маньку да ещё умудрялась подбрасывать денег семье непутёвого сына. Пенсия у неё хотя и небольшая, зато стабильная. Работы в деревне нет, мужики мотались на заработки в столицу. А Ваську разве пошлёшь? Без женского пригляда обязательно сопьётся да и сгинет в чужом краю.

Похмельного сынка в затрапезном виде старуха встретила буднично, только горестно вздохнула и опустилась на порог.

– Эх, Васька, Васька, совести у тебя ни на грош, – завела она обычный разговор. – Кто бы тебя вразумил, горемыку. Уж на что отец Иннокентий мудрый и прозорливый, и тот не смог тебя на ум наставить.

В позапрошлом году Васька с матерью ездили за двести километров в мужской монастырь. Там обретался престарелый монах: молва гласила – лечит от алкоголизма и всякой бесовщины. Долго он наедине что-то втолковывал Ваське, а потом рассердился и стукнул его по лбу посохом. Видно, мозги у горького пьяницы настолько задубели, что даже Божьему слуге не под силу было их вправить.

– Да он советовал молитвы каждый день читать, – привычно возразил Торопыга. – Что, я монах, что ли?
– Это бес в тебе говорит.
– Мамань, ну и сказанёшь. Хоть ты меня не учи, взяли все моду! Даже эта твоя столетняя Параня, которая заговорить меня хотела, и она туда же, воспитывала. Сама-то врёт всё, притворяется, что знает заклинания на это дело, – Васька звучно щёлкнул пальцем по кадыку. – А ты ей за враньё аж тыщу отвалила, не жирно ей будет?

Мать всплеснула руками.

– Так она же для тебя, дурня, старалась! А ты только знай всех ругаешь.
– Больно надо ругать, – с досадой ответил Торопыга, которому до колик в животе осточертело выслушивать постоянные нравоучения. – Ты, мамань, лучше дай мне какую-нибудь обувку, пойду сарай починю.

Марфа кивнула на старые разбитые ботинки у порога, с чувством перекрестилась.

– Слава богу, хоть делом займёшься, а не пьянкой проклятой.

Молча обувшись, Васька с хмурым видом отправился к сараю.

Только он свернул за угол, как на соседнем участке раздвинулись жёсткие стебли подсолнухов и оттуда высунулась растрёпанная голова друга детства Левонтия.

– Эй, Торопыга, – змеем зашипел он и призывно махнул рукой. – Иди сюда, у меня самогон есть.

Васька оглянулся и мигом юркнул в жёлтые, пропахшие солнцем подсолнухи.

Проснулся Торопыга на сене в собственном сарае, который днём собирался ремонтировать. Сквозь зиявшую брешь в крыше блёкло светила далёкая луна.

Чугунная голова раскалывалась с похмелья. А тут ещё вспомнились слова дружка: мол, Тоська наверняка нашла себе хахаля, вот и лается каждый день, чтобы отвадить Ваську от дома.

Пока они пили в огороде самогон, закусывая огурцами и помидорами прямо с грядок, захмелевший Левонтий тряс головой и убеждал: точно ведь, пока законный супруг гостюет у матери, изменщица кувыркается с полюбовником, посмеиваясь над недогадливым муженьком. Припомнив этот разговор, Торопыга побелел от ревности и хрипло сам себе сказал вслух:
– Курва! Не бывать такому!

Тяжело поднявшись, нащупал у простенка вилы и задами направился к своему дому.

– Щас вы у меня запоёте, голубки, – бормотал он, крепко сжимая черенок вил, которые в скором времени должны были стать орудием убийства.

На месте Васька перелез через ограду и затаился возле веранды. Ждать пришлось на удивление недолго: в саду зашевелились смородиновые кусты, показалась тёмная мужская фигура и, крадучись, двинулась к окну.

«Ах ты сволочь, – зло подумал Торопыга. – Но ничего, кровью-то умоешься. А потом и с Тоськой разберусь».

Мститель выставил перед собой вилы и кинулся к незнакомцу. Но тот не стал дожидаться расправы, а ловко сиганул обратно в кусты. Васька за ним. Чувствуя, что не догонит, Торопыга метнул вилы вслед улепётывавшему любовнику. Мужик предусмотрительно упал, и острые зубья глубоко вошли в землю возле головы. Васька подбежал, прижал его коленом к грядке и хрипло пообещал:
– Всё, жучара, отжил ты своё на белом свете.
– Дядь Вась, за что? – внезапно взмолился «любовник». – Мы ж расписаться хотим!
– Герка, ты, что ль? – Торопыга узнал по голосу соседского парня, который дружил с его Ленкой.
– Кто ж ещё?
– Гера-а-а, – раздался неподалёку взволнованный голос дочери. – Ты где?
– Меня тут не было, – скороговоркой предупредил Васька и растворился в ночи, не забыв прихватить орудие несостоявшегося преступления.

На этот раз Торопыга проснулся от чувствительного тычка в бок старческим сухим кулачком.

– Васька, вставай, – склонилась над ним мать. – Поедем в областной центр кодироваться.
– Куда-а? – удивился Торопыга и сел на сене, вытаращив глаза. – Это с какого перепугу?

Но маманя, судя по всему, не шутила, уже с утра была приодета: белый платок, зелёная тёплая кофта, тёмная юбка и чёрные мужские ботинки.

– Да уж, конечно, с перепугу. Мало тебе пьяной дури, так ты решил с перепою убийцей заделаться? Кодироваться – и точка.

Васька нахмурился, вспомнив напуганного до смерти Герку. Видимо, парень проболтался Ленке, она наябедничала матери, а та сразу сообщила свекрови. Сарафанное радио в действии.

– Собирайся, – повторила Марфа и непримиримо поджала морщинистые губы. Это означало – решено, обсуждению не подлежит.

Васька хотя и не просыхал, но мать сильно уважал, боялся обидеть плохим словом.

– Щас, мамань, – неохотно согласился он, решив как можно скорее покончить с этим безнадёжным делом. – Оденусь.

В частной наркологической клинике их встретили как родных. Хорошенькая медсестра в коротком белом халатике доверительно сообщила: они приняли правильное решение, обратившись в один из лучших медицинских центров страны.

– Семён Семёнович – замечательный нарколог, отличный специалист, кандидат наук, который год практикует за границей, – мило щебетала она. – Не переживайте, он обязательно вылечит вашего сына от пагубного пристрастия, у него огромный опыт.

Хмурый Васька стоял рядом, с нетерпением ждал, когда комедия закончится и можно будет вернуться домой и похмелиться.

– Бабушка, вы на сколько лет намерены кодировать сына? На десять? Это прекрасный выбор, и со скидкой вам обойдётся… Минутку, я посчитаю. Всего лишь в двадцать пять тысяч рублей.

Мать суетливо извлекла из-за пазухи носовой платок, развязала тугой узел и, слюнявя заскорузлые пальцы, принялась отсчитывать мятые купюры.

– Как раз хватило, – с облегчением вздохнула она и, скомкав платок в кулачке, тихо призналась: – На похороны копила, да чего уж теперь.

И вдруг Ваську такая злость на себя взяла, даже слёзы навернулись. Он бесцеремонно сгрёб со стойки купюры, сунул в карман и решительно заявил:
– Мамань, пошли отсюда!
– Мужчина, верните деньги на место! – возмутилась медсестра. – Сейчас охрану позову. Я уже квитанцию выписала!

Не обращая на неё внимания, Торопыга повернулся к матери.

– Мамань, обещаю – сам пить брошу. На этот раз точно. Если хоть раз возьму стакан, руки на себя наложу! – страшно поклялся он. – Веришь?

У матери задрожали губы, заплакала.

– Верю, сынок.

…Всякий раз, когда бываю в деревне, вспоминаю эту удивительную историю. Глядя на Васькин добротный кирпичный дом с пристройками, сразу понимаешь, что здесь живёт крепкий хозяин.

Сам он, поседевший и заматеревший, ходит гоголем в окружении многочисленных внуков. Клятву свою помнит и не нарушает. Хотя матери его бог не дал долго пожить в счастье, умерла через год после той незабываемой поездки в город.