Итак, в субботу нам объявили: в понедельник всех первоклассников будут прививать от дифтерии, разумеется, в добровольно-принудительном порядке. Имеющим отводы по медицинским показаниям велели явиться с родителями и представить соответствующую документацию.

Гипотетическая возможность умереть от дифтерии нас по малолетству пугала не особенно, зато мы дружно боялись того, что укол «очень болючий», делается «под лопатку» и, по слухам, после него может на несколько суток «отняться рука».
В субботу и воскресенье я всячески заискивал перед мамой, надеясь, что она меня защитит, но… Мама работала медсестрой в детском отделении районной больницы, свято верила в советскую профилактическую медицину, как и в политику партии и правительства.

– Если будешь прятаться от прививки, пожалеешь о том, что родился! – пообещала она. – Взрослый семилетний мужчина, гражданин Союза Советских Социалистических Республик! Сын фронтовика-орденоносца! Будущий защитник Родины! И боится укола? А знаешь ли ты, сколько детей в слаборазвитых странах мечтают о такой прививке? Вам в школе лекцию на эту тему прочли? Саботаж чистейшей воды. Вот вернётся из командировки отец!..

Только теперь понимаю, какой глубочайший смысл вкладывался в те годы буквально во всё, включая банальную вакцинацию. Отказался, убежал, откосил – и вот ты уже несознательный элемент и даже изменник Родины. Жить с клеймом изменника, конечно же, не хотелось. С этой мыслью я и заснул осенним воскресным вечером.

В понедельник на трясущихся ногах явился в школу. Там царила праздничная атмосфера, на нашем этаже громко звучала песня на слова Сергея Михалкова: «На прививку первый класс». Дороги назад не было, как, впрочем, и выбора. К тому же ребята изо всех сил хорохорились перед девчонками, дурачились и уже выискивали потенциальных паникёров. Так что дрожать я продолжал изнутри.

Вакцинация проходила просто и строго. За учительским столом восседала школьная медсестра исполинского роста, вооружённая списками учащихся, и выкрикивала фамилии жертв. Колола молоденькая сестричка из поликлиники, а наша классная руководительница надзирала за общим порядком с последней парты и строго одёргивала балагуров.

Девочки сносили экзекуцию покорно и законопослушно. Мальчишки строили в момент инъекции страдальческие гримасы, наводя ужас на ожидающих.

– Я те скорчу рожу, придёшь с родителями! – кричала учительница в адрес очередного паяца.

С чувством полной обречённости я трясся от ужаса за второй партой. Неделю назад папа рассказывал мне о децимации в римских легионах, когда за трусость одного воина казнили каждого десятого.

– Чехович! – торжественно и, как мне показалось, злобно воскликнула школьная медсестра.

Сняв рубашку, повернулся лицом к классу, успел увидеть разные лица – в основном сочувственные, но кое-кто и хихикал. Девушка со шприцем в руке улыбнулась нежно-ободряющей улыбкой. Странно, но единственным успокоившим меня человеком была именно она. На миг даже стало безразлично, сделает ли она мне укол или выстрелит в затылок.

Много лет спустя я прочёл воспоминания поэта Евгения Евтушенко о школьном уроке мужества. К старшеклассникам пришёл писатель Александр Фадеев, автор «Молодой гвардии». Мальчики и девочки вставали по стойке смирно и заученным тоном докладывали «любимому писателю» – мол, случись война, они, как герои-молодогвардейцы, вынесут любые пытки, любые страдания. Когда дошла очередь до самого Евтушенко, он честно признался, что боится уколов, поэтому не знает, как поведёт себя под пытками. Но, конечно же, станет изо всех сил терпеть и постарается быть достойным. Живой классик слушал детские речи отрешённо-безучастно и только при этих словах вдруг оживился и посмотрел на мальчика с теплом и одобрением.

А ещё, и тоже много лет спустя, у нас состоялся ночной диспут с однокашниками, где мы, подогретые азербайджанским портвейном, до хрипоты спорили о том, есть ли разница, кто тебя казнит – обнажённая красотка в ботфортах или сморщенная старуха. Сторонников красотки обвиняли в излишней экзальтации и даже мазохизме.

Как бы там ни было, но тогда, в первом классе, укол, сделанный девушкой, показался мне пустяком, недостойным переживаний. Вернувшись на место, я потерял всякий интерес к дальнейшим событиям. Вакцинация близилась к завершению, и вдруг:
– Чехович! – снова воскликнула исполинская школьная медсестра.
– Что? – только и спросил я.
– На укол!
– Но ведь ему уже сделали, – попыталась вмешаться с задней парты наша учительница.
– Ему положена ещё одна доза. И попрошу не задавать мне вопросов, здесь я всё решаю.

Молоденькая сестричка тоже попробовала возразить. Но наша фрёкен Бок никого не желала слушать. Меня извлекли из-за парты и вкатили под лопатку повторную дозу дифтерийного анатоксина.

Часа через два я почувствовал озноб и недомогание, меня отпустили с уроков домой. Я сразу поплёлся в больницу, потому что в тот день моя мама дежурила в дневную смену. Первым делом мне измерили температуру.

– Тридцать девять и восемь! – воскликнул дежурный врач, и меня тут же госпитализировали.

Давали какое-то питьё, делали уколы, ставили капельницы. К утру стало лучше, а разъярённая мама помчалась в школу выяснять отношения.

Мотив, по которому мне вкатали двойную дозу вакцины, был потрясающим.

– Понимаете, ваш Максим такой худенький, такой бледненький, такой слабенький, – оправдывалась фрёкен Бок. – Подумала, что он больше других подвержен риску и имеет смысл уколоть ему вторую порцию. Ведь я беспокоилась за него.
– Какую ещё вторую порцию? По вашему мнению, вакцина – это каша или борщ? – ревела мама, тряся школьную медсестру за лацканы халата.

Фрёкен Бок расплакалась, раскаялась, тысячу раз извинилась. К тому же она оказалась чьей-то родственницей, а мне совсем полегчало. В общем, решили дело замять.

С тех пор исполинская медсестра ласково называла меня Максимкой, а мама в искреннем разговоре на кухне сказала, что к предчувствиям детей надо прислушиваться. А то ведь может получиться и так: проводишь здорового ребёнка в школу, да ещё отругаешь на прощание, и больше живым не увидишь. После этой истории она меня всегда целовала по утрам в прихожей перед тем, как выпустить за порог.

А прививки я недолюбливаю. Понимаю, они необходимы, без них нельзя, и всё же, всё же…