Генетическая память |
10.05.2020 00:00 |
![]() Прохожих на улицах стало меньше, и как-то странно опустела проезжая часть в центре города – почти ни одной машины на обычно оживлённой улице Горького. Но мы всё равно послушно стояли на светофоре, ожидая зелёный свет, чтобы перейти дорогу. И вдруг… грохот, рычание моторов, лязганье гусениц – по главной улице Москвы колонной ехали танки и бронетранспортёры. Мы замерли в ужасе, я вцепилась в мамину руку. – Мамочка, мне страшно! Это война?– пропищала я. – Не бойся, кутенька, – сказала мама, но в голосе её не было уверенности. Я была ещё совсем крохой, войну видела только в кино, все перевороты и путчи оставались далеко впереди, и танков на улицах Москвы я никогда не встречала, однако сработала генетическая память. У мамы же память была живой и настоящей, она родилась в 1937 году, пережила бомбёжки и эвакуацию, она хорошо знала, как это бывает. Кукурузное поле. Женщины и дети в панике покидают обстрелянный фашистскими самолётами поезд и бегут к спасительной кромке леса, бабушка Клава тащит на руках младшую дочку Светочку, её подбросило взрывной волной и ударило о землю, потом девочка год была прикована к больничной койке. Старшая дочка, моя мама, бежит рядом с бабушкой, крепко держа её за руку, и вот они уже в лесу. Мама помнит, как последней по полю бежала какая-то женщина, даже не бежала, а прыгала на одной ноге, словно играла в классики, и громко хохотала. Маме было непонятно, почему тётенька смеётся, когда все вокруг плачут. Но когда тётенька допрыгала до леса, оказалось, что она не смеялась, а рыдала, а прыгала на одной ноге потому, что вторую ей оторвало снарядом. Тётенька скоро умерла от большой потери крови, женщины завернули её в простыню и похоронили прямо там, в лесу. Бронетехника на Тверской остановилась по какой-то причине, из люка танка выглянул молодой военный. Моя мама бросилась к нему и спросила в волнении: – Миленький, что это? Почему танки в городе? Танкист посмотрел на испуганную маму, на меня и рассмеялся. – Женщина, успокойтесь, всё хорошо! Мы едем на Красную площадь для репетиции парада Победы. – Ой, с праздником! – обрадовалась мама. – Господи, какое счастье…И ведь правда, уже больше тридцати лет прошло, как закончилась война, а память о ней осталась. А потом мама совсем развеселилась и подмигнула танкисту. – Прокати нас, Петруша, на тракторе, до метро хоть чуть-чуть прокати! Танкист оценил габариты моей мамы и сказал: – Женщина, вы не пролезете в люк. Как же я любила майские праздники, наверное, даже сильнее, чем свой день рождения. Народные гулянья в парках, духовые оркестры, танцы, песни, цветы. Ветеранов тогда ещё было много: важные и трогательные, они шествовали в нарядной одежде, в выходных костюмах, и на груди их звенели медали, гордо красовались ордена, люди дарили им цветы и поздравляли. Помню, как на Красной площади после парада мы гуляли с мамой. Мне было годика три, и какой-то молодой милиционер подарил мне огромную красную гвоздику из поролона на проволочном стебле. Гвоздика была с меня ростом, и в своём клетчатом комбинезончике и кепи я оказалась похожа на героя сказок Носова, коротышку из Цветочного города. Но радость моя длилась недолго. Фотографируя меня с гвоздикой на память, мама заприметила какого-то ветерана и зашептала жарко: – Кутя, смотри, дядя-ветеран! Беги скорее, подари ему свою гвоздику. – Мамочка, не-е-ет! – тут же заныла я. – Это мой цветочек! – У тебя ещё будет много цветочков в жизни, а у дяденьки сегодня самый главный праздник, он воевал за нас. Как я ни упиралась, мама осталась непреклонна. Подтянув носом слёзы, я догнала дяденьку-ветерана и протянула ему цветок. Дяденька сначала очень удивился, потом растрогался, поцеловал меня и… забрал мою гвоздику! Я вертела головой в поисках своего любимого милиционера, чтобы позвать его на помощь, но милиционер только одобрительно помахал мне рукой. Я решила быть сердитой целый день, но хитрая мама купила мне пломбир с кремовой розочкой, воздушные шарики и окончательно расстроила мои сердитые планы, прокатив на колесе обозрения в ЦПКиО. А вечером был салют! Мы жили на Кутузовском проспекте. На тогдашнем пустыре у гостиницы «Украина» собирались все жители на праздничные гулянья, пели под аккордеон и гитары, водили хороводы, играли в «ручеёк», а когда в густо-синем вечернем небе рассыпались гроздья салюта, все дети бегали собирать картонные скорлупки от салюта, падавшие на землю. Эти скорлупки были для нас ценными трофеями, мы нюхали их, они пахли порохом и звёздами. В младших классах от нашей школы послали на парад Победы мою одноклассницу Наташку Кузнецову, она была примерной ученицей и очень хорошенькой. Наташке полагалось подняться на трибуну Мавзолея и вручить цветы советскому правительству. Как же мы ей завидовали, ведь её поцеловал сам Леонид Ильич Брежнев! Хотя, может, и врёт Наташка, что поцеловал… Но мы очень трепетно относились к этому великому празднику. Помню себя пионеркой. Когда объявляли минуту молчания и по телевизору шли в столбик имена погибших солдат, я всегда вставала, поднимала руку и отдавала пионерский салют. Мой дед Иван Старых воевал, служил командиром РККА, был неоднократно ранен, побывал в плену, бежал из плена и снова воевал. Кроме прочих наград он получил орден Великой Отечественной войны, а его жена, моя бабушка Клава, после войны поднимала из руин Новороссийск, получила медаль «За оборону Кавказа» и варежки. О варежках бабушка рассказывала с особой гордостью, потому что их подарил ей квартировавший у бабушки начальник политотдела 18-й армии полковник Л.И. Брежнев. Я верила бабушке, мне нравилась эта история, она была моей сатисфакцией за поцелованную Наташку Кузнецову. Мама хихикала над бабушкой, а дед Иван хмурился на бабушку: – Клава, ты балаболка! Таблетки бы, что ль, какие пила от склероза, я сам покупал тебе эти варежки в пятидесятом году в военторге! Бабушка воинственно упирала правую руку в бок (левая у неё была парализована) и усмехалась: – Ваня, ты в уме ли? Где руки, где ноги – не помнишь. Ты мне не варежки в военторге покупал, а валенки, ревнивый чёрт! А Лёнечка за мной ухаживал, истинная правда, но я была девка-кремень! Когда дед Иван приезжал к нам в Москву, мама радостно накрывала стол из припасённых к празднику продуктов, обвивала шею деда и как-то по-девчачьи заглядывала ему в глаза: – Папка, милый папка, а мы пойдём на парад? Дед мне казался суровым, он гладил маму по щеке своей изувеченной после ранения рукой и говорил: – Пойдём, доча, пойдём. Праздник без парада – как первач из лимонада. Я очень любила наш Кутузовский. Триумфальная арка прямо посреди шумного проспекта с потоком машин, автобусов и троллейбусов, она была с двух сторон обсажена длинными клумбами с первыми тюльпанами, словно две тюльпановые реки бежали по проезжей части. Впрочем, весь Кутузовский был тогда в тюльпанах. И очень много деревьев. Город выглядел светлым, величественным. Поперёк проспекта, от дома к дому в стиле сталинского ампира, натянуты праздничные транспаранты и паутина иллюминации, которая вспыхнет разноцветьем, когда наступит вечер. Но пока утро, и Москва, умытая слепым дождиком, чистая и золотая от солнца, как в старых фильмах режиссёра Александрова, – и сердце от волнения и всепоглощающего счастья рвётся из груди, и хочется даже не петь, а орать во всю глотку: «От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей!» Но орать неприлично, мама и дед крепко держат меня за руки, и тогда я поджимаю ноги, и взрослые несут меня над подсохшим весенним асфальтом, весело раскачивая, как на качелях. На параде мы прибиваемся к колонне каких-то заводских. Парни и девушки потешаются надо мной – так старательно я пытаюсь маршировать с ними в ногу, я тоже хочу нести флаг или транспарант, но меня саму вместо транспаранта поднимает вверх какой-то парень и сажает к себе на плечи, я машу всем рукой и кричу до хрипоты «Ура!». Я стала взрослой девицей, дедушки с бабушкой уже не было, мама смотрела парады только по телевизору, я же проводила праздники на Старом Арбате в компании уличных музыкантов и артистов. Собирались мы на нашем московском Монмартре и в обычные дни, ребята с гитарами были дерзкими лохматыми бунтарями, лабали рок и андеграунд: песни Петра Мамонова, Майка Науменко, Кинчева и Гребенщикова. Мы были смутьянами, возмутителями спокойствия, нередко местные жители поливали нас водой из окон, иногда разгоняла милиция. Но странным образом все преображались 9 Мая. Не стану врать, наши ребята не надевали белые отутюженные рубашки и не старались аккуратно причесаться – всё та же джинса, косухи, клёпки, хайеры. Но внутренний настрой был серьёзный, песни пели военные, как-то по-взрослому проникновенно, а если кто-нибудь из прохожих зевак имел неосторожность поржать над патлатыми рокерами, певшими «Тёмную ночь» и «Эх, дороги», то могли леща отхватить. Потом, когда я уже училась во ВГИКе на актёрском факультете, мы играли и классические пьесы, и комедию дель арте, и абсурд, но всем и всегда хотелось поучаствовать в отрывках о Великой Отечественной войне, ощутить причастность к этому времени, почувствовать себя настоящими героями. И студенты в зале на таких отрывках затихали, девчонки хлюпали носами, взгляды мальчишек обретали глубину. Помню, с каким трепетом мы играли сцену из пьесы Алексея Арбузова «Мой бедный Марат». Я была героиней Ликой, мой однокурсник Серёга – Мариком. Наши персонажи жили в чудом сохранившейся квартире в блокадном Ленинграде, и вдруг Лике пришла продуктовая посылка от родителей. Мы разбирали консервы. Лика. Милая тушёнка… С ума сойти, как она пахнет! Марат. А какая она красивая… на сковороде. Мы заваривали чай в реквизиторских алюминиевых кружках, и нам казалось, что всё-всё сейчас на сцене мы чувствуем и показываем по-настоящему. Однокурсники после показа пожимали нам руки и говорили, что это был самый пронзительный отрывок на показе. Но педагоги нас раскритиковали, и тогда мы очень расстроились, а потом я поняла, как они были правы. Они застали то время, помнили всё, им были важны детали, о которых они знали слишком хорошо. Навсегда и с большой благодарностью я запомнила замечание мастера нашего курса М.А. Глузского. – Что ж вы творили-то? – сетовал он. – Вот вы пьёте такой драгоценный горячий чай в стылой ленинградской квартире, где и топить-то печурку давно уже нечем, и просто так берёте в руки кружки и отхлёбываете? Да вы, черти, должны были обнимать окоченевшими пальцами эти крохи тепла, греть ладошки о горячие кружки, каждой клеточкой кожи чувствовать и впитывать его! Теперь я помогаю в актёрских отрывках своему сыну, которые он тоже делает этак наотмашь, и привожу в пример замечание мастера. Сын мой Стёпка не застал своих прадеда Ивана и прабабушку Клаву и фильмов о войне смотрел не в таком количестве, как наше поколение, но с раннего возраста и его отношение к этому времени было какое-то правильное. От летнего лагеря «Остров героев» группу наших детей отправили на военную реконструкцию в «гарнизон «А». И это были даже не студенческие отрывки о войне на двадцать минут со зрительскими аплодисментами. Это была настоящая трёхдневная жизнь в казарме, практически в боевых условиях. Аплодисментов не было, были приказы, марш-броски с полной выкладкой, строевые на плацу, ночной караул, на которых один семилетний солдатик описался, но не от страха, а потому что не посчитал возможным покинуть свой пост и подвести товарищей. Утром был бой в лесу с солдатами вермахта, где у моего Стёпки произошло два игровых ранения лазерным оружием, а третье означало, что он «погиб». Я находилась рядом с ним в окопе в роли военкора и видела, как, сжимая зубы и размазывая по лицу злые слёзы, он выскочил из траншеи и с криком: «Я не умер! Не умер! Фашисты-суки, получайте, гады!» – бросился в атаку, стреляя из своего лазерного автомата по врагам. Что там дети, даже взрослые верили в реальность происходившего до дрожи в ногах, до мурашек. К вечеру все «погибшие», конечно, «оживали», и были награждения, и был торжественный бал в офицерском клубе, на котором большие бойцы подхватывали на руки маленьких бойцов, чтобы не наклоняться к ним, и кружили в вальсе. Не знаю, как это объяснить, почему эта память так крепко сидит даже в четвёртом послевоенном поколении. Неужели правда генетика? Времена меняются, рушатся устои, переписывается история, и не всегда взамен отвергнутым ценностям удаётся создать новые, столь же воодушевляющие и по-настоящему человеческие. А ведь нам, людям, необходим стержень, нечто незыблемое, объединяющее, с чем мы можем соизмерять свою жизнь, на что можем равняться, во что можем верить, чем хочется гордиться. Не случайно возник «Бессмертный полк». Это не только память о погибших и вернувшихся с войны героях каждой семьи. Люди хотят причаститься к счастью и радости того первого Дня Победы, не сравнимых ни с чем по мощности чувств, которые до сих пор питают нас. Я видела современных парней и девчонок, одетых по послевоенной моде, на танцплощадках московских парков вечером 9 Мая. Они не были артистами, но с абсолютной верой в предлагаемые обстоятельства танцевали под песни Клавдии Шульженко и под «Рио-Риту» в крепдешиновых платьицах, сандалиях на носочки, в гимнастёрках, дедовских пиджаках. И, честно скажу, дух захватывало. Потому что эталоном мужественности и женственности для многих поколений стал именно этот послевоенный период нашей истории, когда мужчины были непридуманными героями, а женщины, дождавшиеся их с войны, позволили себе наконец наряжаться, пусть и простенько, но так отчаянно и чувственно. И как пронзительно всем хотелось жить и любить! Сейчас, казалось бы, совсем другие времена, но мир охватило то же ощущение страха и неизвестности. Какая-то иная мировая война с общим врагом-невидимкой, доселе неведомая человечеству. Каждый день начинается с просмотра новостей, как когда-то наши дедушки и бабушки с замиранием сердца слушали голос Левитана. Очень жалко, что этой весной не будет общенародного парада, танцулек в парках, духовых оркестров. Но весна неистребима, она отважно пробивает себе дорогу, и будут ещё белой акации гроздья душистые, и пенная сирень, и снегопад черёмухи, и свечечки в ладошках каштанов, и соловьи будут насвистывать. Мы победим и эту войну, и будут встречи, песни, танцы и объятия. Какими же красивыми выйдут на улицы женщины, с какой новой силой вспыхнут любовь и счастье от каждого дня – даже представить невозможно! Наталия СТАРЫХ Фото из личного архива Опубликовано в №16, май 2020 года |