В детском саду я был жирненьким. Не толстым, когда живот – и защита, и оружие нападения. Нет, это уже в зрелом возрасте случается. А когда ты мал, то ты жирненький. Жирдяйчик. Толстячок. Наша повариха ласково называла меня «буфетчик» и со вздохом наливала борща больше, чем другим детям.

Однажды мой живот чуть не стал причиной срыва выпускного утренника. Всех детей подготовки к этому празднику, поделили на четыре группы – чтецы, певцы, танцоры и массовка.

Как чтец я был не очень, ибо стихи читал вяло, без выражения и с неумело расставленными акцентами. Мямлил: «До свиданья, детский сад, скоро школа, как я рад». И всем становилось понятно, что я ни хрена не рад, а школа – это тот ещё геморрой. Родители жаловались: дети, наслушавшись стихов в моём исполнении, совсем не жаждут становится первоклашками, а впадают в депрессию.

Ну, и не будем забывать, что я зверски картавил. Поэтому весёлые строки, продекламированные депрессивным картавым толстяком, приобретали еврейскую грусть, совершенно не характерную для осетинского детского сада.

А вот петь я любил. Но любовь оказалась не взаимной. Я не был начинающим Робертино Лоретти – скорее состоявшимся Джигурдой. Только нашей сторожихе нравился мой вокал. Она плохо слышала, а я всегда старательно орал, пытаясь децибелами исправить проблемы с техникой. Поэтому мне удавалось донести до неё смысл «Пусть бегут неуклюже».

Ну и с танцами не задалось. Потому что вместе с голосом у меня отсутствовали слух и чувство ритма, хотя я был весьма ловок в хореографии при исполнении песни – просто тупо запоминал, на какое слово надо поднять руки, на какое дрыгнуть ногой, а под какое побежать в хороводе.

Увы, годы на дворе стояли суровые и технически бедные, танцы под фонограмму были редкостью. Дети же, которые обеспечивали песенное сопровождение наших плясок, иногда путали слова, а то и строчки. И тогда на танцполе возникал хаос.

Услышав знакомое слово, я исполнял заученное па – и наплевать, что оно шло вразрез с общим рисунком танца. В свою очередь певцы, видя мои кульбиты, сбивались и запевали каждый своё. Это усиливало неразбериху. В такой момент начинала путаться и музыкальный педагог за пианино.

А я, уже совсем сбитый с толку, носился по актовому залу, как слепой носорог, ломая хоровод и разрушая пары танцующих ребятишек. Дети плакали, воспитательницы тихо матерились, и только дедушка Ленин ласково улыбался мне со стены. Сторожиха аплодировала.

Короче говоря, в соответствии со своими тактико-техническими характеристиками я оказался лидером массовки. Но и тут ждал подвох: я был крупным и в массовке выглядел весьма нелепо. Массовка должна была размахивать жёлтыми листьями в вокально-хореографической композиции «Осень золотая». Я махал так азартно, что сдувал банты у девочек. Никто не следил за развитием сюжета, все пялились на меня – толстяка в накидке и венке из листьев. По идее, я играл дерево, осеннее, в жёлто-багряном наряде. Но, мне кажется, скорее напоминал юного бога Бахуса, только более одетого.

В общем, было совершенно непонятно, что со мной делать. И тут вмешалась судьба – заболел один из исполнителей национального танца симд. А это вам не какой-нибудь вальс. И наш музработник, с тоской оглядев оставшихся бездарей и неудачников в массовке, ткнула в меня пальцем:
– Плиев, сними венок. Ты будешь танцевать.

Конечно, меня спрятали подальше и велели просто ходить, без резких движений. Симд – это плавная грация. Как ни странно, ходил я весьма неплохо. Возможно, толстая жопа придавала телу нужный угол и ускорение, столь ценные в осетинских танцах.

Итак, жизнь налаживалась. Я стал увереннее и даже позволял себе вольности – расправлял плечи и дерзко смотрел на партнёршу по танцу.

Наступил день генеральной репетиции. С примеркой костюмов, привезённых из Дворца пионеров. О, ужас – чудесная черкеска не налезала на мой нестандартный семилетний организм. Истребовали черкеску из старшей группы, но и она оказалась мала. Воспитательницы выли. Наконец из костюмерной взрослого ансамбля мне привезли наряд. Он налез, но не застегнулся, поскольку никто не предполагал, что симд будет танцевать юный Бахус.

В ночь перед выступлением наша нянечка, владевшая навыками шитья, удлиняла петельки на черкеске.

Утром я предстал во всей красе. Вообще черкеска не предполагает декольте, но в моем случае это была жизненная необходимость.

В итоге я удачно станцевал на утреннике. Точнее, походил. Маме понравилось. И сторожихе. А Ильич на стене улыбался всё так же одобрительно.