К очередному моему приезду в деревню 95-летний дед Игнат, чувствовалось, подготовился основательно. Я ещё парковался, а он уже спешил ко мне, да так бодро, будто помолодел лет на тридцать. Только возраст всё равно взял своё – старик запнулся на ровном месте и упал в траву. Пришлось бросить машину посреди двора и поспешить на помощь. И смех и грех.

– Терпежу нет, – оправдался дед. – Ты надысь просил весёленькую историю рассказать, вот я на днях и припомнил такую.

Мы подошли к скамейке, которую в прошлом году я смастерил из ствола берёзы, поваленной бурей.

– Чего ты меня, словно красну девку, под локоток держишь? – захихикал старик, и от его глаз разбежались морщинки-лучики. Он высвободил руку, мы присели на скамейку.
История, по всему видно, и правда стоила того, чтобы ярый курильщик дед Игнат, на какое-то время забыв о своей самокрутке, сразу принялся рассказывать.
– В районе я, почитай, не бывал лет тридцать. А тогда меня нужда заставила поехать на базар. Пообносились мы со старухой, умные люди и надоумили нас отвезти на базар скороспелой картошки, продать да купить какую ни есть обнову. Мужик я тогда ишо крепкий был, взвалил на плечо мешок и пёхом на грейдер, где автобусы ходили. Своя картошечка, она всегда скусная, у меня её чуть с руками не оторвали. Вишь, как вышло, сроду не торговал, а тут припёрло. Продал я, значит, картошку, кое-что из барахла купил и домой ноги навострил. А чтобы веселее было, в гамазине чекушку прихватил в дорогу. Иду на вокзал, а чекушка, будь она неладна, карман жжёт – не утерпел я, раздавил злодейку. И до того мне хорошо стало, что хоть пляши один посреди улицы, как дурачок.
– Верю, – поддакнул я и подумал, что не мешало бы нам с соседом для настроения граммов по пятьдесят пропустить. Но, глядя на разгорячённого воспоминаниями старика, решил отложить до конца истории.

– И вот, значит, иду я по улице, – продолжил рассказывать дед, – вдруг замечаю поперёд себя одну расфуфыренную кралю, которая вышла из проулка, – при этих словах глаза у старика заблестели по-молодому. – Ну и красотка, тебе скажу. Ноги точёные, и лицом смазливая. Я её ещё на базаре приметил, она у одной старухи яйца торговала. «Сколько стоят ваши яички?» – заговорил фальцетом дед Игнат, изображая в лицах своих героев. «Сто рублей» – «Дорого» – «Ха! Дорого! Ты сходи, узнай, сколько капуста стоит».
– Дед, да в тебе артист пропадает, – сказал я, вытирая выступившие от смеха слёзы.
– Ты дальше, дальше слухай, – сосед нетерпеливо взмахнул ссохшимся кулачком. – А потом я увидел её уже у церкви, она с парнем разговаривала, всё хвостом перед ним вертела.

Да, значит, она наперёд идёт, я чуток позади. Грех сказать, а приглянулась она мне, чёрту старому. Погляжу на неё, погляжу, и будто в груди у меня что-то горячее растекается. Ну, картинка, и всё. Легко идёт, весело. Гузкой этак туда-сюда, туда-сюда. Да и погода на загляденье, летняя. Птички в кустах поют, солнце. И сама молодая, как не радоваться. Идёт она, значит, сеткой с яйцами этак помахивает, видно, рада чему-то. Грешным делом я уже начал подумывать подкатить к ней, – сосед оживлённо заёрзал на скамейке тощим задом. – А чего, деньги какие-никакие при себе находились, и сам я был старик тогда ишо ничего, старуха не жаловалась. И вот подходим мы с ней к мосту через речку, веришь, нет ли, ноги сами понесли следом. Хоть мне и без надобностей было идти через этот мост. А я, как несмышлёный телок на верёвочке, за ней поплёлся. Что ни говори, а слаб наш брат на это дело, особливо в отношении чужих баб. Верно говорю?

Я пожал плечами. Почувствовав поддержку, дед Игнат возликовал:
– То-то и оно! Спорить со мной дело безнадёжное. Ну, значит, дотопали мы с той кралей до середины моста, я уже было совсем собрался с духом рот открыть, – старик хихикнул, глядя на меня весёлыми глазами из-под лохматых бровей, – да тут не ко времени навстречу бабёнка. Лицом хоть и невзрачная, а зад как у жерёбой кобылы. И умышленно перегораживает ей дорогу: моя краля вправо, и она вправо, краля влево, и та следом. А потом эта баба вдруг как заголосит с надрывом: «Ах ты сучка бесстыжая, ах ты шалава бесхозная, аль тебе своего мужика мало, что ты ещё и моего сманиваешь?» Уж так она её представляла, что и мне стало не по себе. А та испуганными глазёнками по сторонам стрижёт, да только одно и повторяет: «Шур, тише, люди смотрят. Успокойся, пожалуйста».
– Соперницы? – спросил я, хотя и без того было понятно.
– А то! – радостно объявил старик. – Разговор чи-ижёлый у них вышел. А дальше-то что эта баба учудила: выхватила у той авоську и хрясь её по башке. Краля так и ошалела, стоит мокрая как курица, а по лицу желтки стекают, яркие такие, сразу видно, что яйца домашние. Куда и вся красота улетучилась. Глазёнками крашеными мигает, как кукла моргучая, вот-вот заплачет.

Тут будто пелена с моих глаз спала, и до того мне стало досадно на себя, что плюнул, развернулся и зашагал к автовокзалу. Ну их к лешему, этих чужих баб, поеду лучше к своей старухе.

– Дед, а ты, оказывается, ухажёристым был, – польстил я.
– А то чего ж, всё было, – не стал отрицать старик. – Раз моя покойная старуха даже с дрыном берёзовым приходила к моей полюбовнице. Ну как к полюбовнице… Так, пару раз на сенокосе в скирде повалялись, и все дела. А Клавка у меня в молодости была горячая, все окна ей тогда вынесла. Во как меня любила! Да-а, было время, – дед Игнат задумчиво потыкал концом палки в траву, потом навалился на неё исхудавшей грудью и, сузив глаза, невидяще уставился вдаль.

Я тихо поднялся и пошёл к дому за бутылкой коньяка, чтобы парой рюмок крепкого напитка скрасить старику грустные воспоминания об ушедшей молодости.