Всё о`кей!
02.07.2012 00:00
Открытое письмо сыну

Всё о`кей!Как и многие мужчины, я мечтал о сыне, можно даже сказать: я мечтал именно о тебе. Задолго до того, как познакомился с твоей матерью, я закрывал глаза и видел уютную комнату, освещённую мягким светом торшера, под которым я читаю тебе сказку Пушкина:


В синем небе звёзды блещут.
В синем море волны плещут.
Туча по морю идёт.
Бочка по морю плывёт…

Да, да, именно это я и хотел тебе читать, а ещё я видел твои нерождённые сияющие глазёнки и слышал заворожённый шепот: «Читай ещё… Читай ещё…»

И я действительно пытался привить тебе любовь к царю Салтану, и к Карлсону, который живёт на крыше, и к капитану Врунгелю, и к Незнайке.

Ты всегда слушал меня рассеянно, никогда не возражал, но всякий раз подчёркивал своим видом, что ты не здесь. И книжек ты не читал, чтение почему-то стало для тебя величайшей карой. Ты вырос настоящим Незнайкой – наивным, добрым, но упрямым настолько, что с первых дней своей жизни провозгласил принцип: «Или убейте меня, или всё будет по-моему!»

– Надо бить! – поучал мой начальник. – Вот я своего выпорол ремнем, а потом поджопником выставил за дверь с криком: «Пошёл вон! Мне такой сын не нужен!» И он два часа скулил и рыдал в подъезде, а потом позвонил, попросил прощения и стал как шёлковый. Попробуй!

Я не внял совету шефа, и не потому, что жалел твою задницу, а потому что знал: его пятилетний Мишка будет рыдать под дверью и каяться, а ты просто уйдёшь в ночной город, молча, без слезинки на глазах, и уже мы с женой, причитая от ужаса, будем искать тебя, обзванивая морги и милицию.

Но что ещё более удивительно – тот самый слюнтяй и хлюпик Мишка теперь заведует отделом в процветающем банке, а ты в свои неполные тридцать работаешь мерчандайзером (товароведом. – Ред.).

Твоя мать теперь утверждает, что я – никудышный отец. Я не стану оправдываться в этом ни перед ней, ни перед кем бы то ни было.

Я не стану даже апеллировать к модной теории, что родители дают детям только жизнь, а судьбы людей планируются по иному сценарию, не стану защищаться генетикой: твой дед по материнской линии был отчаянным уличным хулиганом, а прадед по моей – пьяницей и бабником. Отчаянный уличный хулиган, однако, остепенился и своими руками построил большой красивый дом, а бабник и пьяница носил на груди четыре Георгиевских креста и три ордена Славы.

Однажды зимним вечером я всё же тебя побил. Ты заявился домой из школы радостным и на вопрос, как окончил полугодие, бодро ответил: «Всё о’кей!»

Жена в тот вечер испекла торт, и мы сразу сели за стол. В этот момент нам позвонила твоя классная руководительница и ехидным голосом спросила, знаем ли мы, что ты не аттестован по алгебре.

И тогда я не выдержал, применил метод ураганной порки по голой заднице, вытащив тебя прямо из-за стола с недоеденным куском торта во рту. К чёрту Макаренко, утверждавщего, что порка детей порождает в них трусость и ложь!

Наверное, я был страшен, потому что твоя мать в ужасе выскочила в соседнюю комнату, но сам ты не издал ни единого звука.

Остановило меня лишь то, что за тебя неожиданно вступилась… наша кошка! Она подошла ко мне, встала на задние лапы и, упираясь передними в моё бедро, требовательно сказала: «Мя-у-у-у!..»

В тот миг я почувствовал себя полным идиотом.

Я вернулся в кухню, дрожащими руками налил в стакан валерьянки, выпил залпом, и в этот миг, подтягивая штаны, вошёл ты и примирительно сказал: «Ну, папа, ну не надо так расстраиваться, ну исправлю я эту двойку после каникул».

В ту ночь ты безмятежно уснул, доев мамин тортик, а мы, не сомкнув глаз, проговорили до рассвета, как нам быть с тобой дальше.

Вроде бы и решение было верное – применить к тебе «принцип айкидо», то есть попытаться угадать твои интересы и направить твою неуёмную энергию в нужное русло.

– Ваш сын – человек-фосфор! – смеясь, сказала соседка, подвизавшаяся в психологии.

Соседка наблюдала с балкона пятого этажа, как ты разговаривал с приятелем: флегматичный Ромка стоял как вкопанный, а ты в пятиминутном разговоре умудрился обежать вокруг него три десятка раз. Следовательно, зажигать тебя было не надо, оставалось лишь подбрасывать в твой огонь самые нужные «дрова».

Однако и тут нас ожидало фиаско – тебя не удалось заинтересовать ни музыкальной школой, ни спортом, ни коллекционированием, ни рыбалкой, ни машинами, ни чем бы то ни было.

Мы жили в военном городе со славными традициями, я сам носил офицерские погоны, а тесть в День Победы сажал тебя на плечи и шёл на парад, но ни красивой формой, ни рассказами о войне нам не удалось вызвать в тебе интерес к службе или хотя бы к истории.

Надежда забрезжила в седьмом классе, когда неожиданно у тебя обнаружилась склонность к иностранным языкам. Всё лето ты усердно ходил к репетитору английского и действительно добился прогресса.

Но в конце августа неожиданно оказалось, что, кое-как отзанимавшись, ты спешил на местный рынок и там помогал торговать арбузами парню по имени Ашот.

Выяснилось это, когда ты вернулся домой поздно вечером, весь испачканный и с необъяснимо большой суммой денег в кармане.

Под нашим нажимом ты признался, что Ашот, доверив тебе торговлю, ушёл на свидание к девушке и пропал. Это потом выяснилось, что девушка отказала Ашоту в любви и тот забухал с горя. А тогда, не дождавшись торговца, ты честно отсидел за прилавком до самого закрытия рынка, а потом испачкался, перетаскивая непроданные арбузы в ангар.

И деньги чужие ты не присвоил, а на следующий день честно отдал перепуганному Ашоту всё до копейки, и растроганный торговец на радостях отвалил тебе немыслимую для школьника премию.
– Может быть, ему надо торговать? – растерянно спросила жена.

В ответ я только пожал плечами – серьёзно заниматься торговлей восьмикласснику, на мой взгляд, было рано.

К тому моменту мои отношения с женой расстроились. Твоя мать всё решила сама: забрала тебя из английской школы и увезла к своим родителям под благовидным предлогом приватизации их квартиры.

Через год ты открыто курил сигареты, а мне рассказывал, что в новой школе существует обычай: тот, кто не выпивает на большой перемене бутылку «Балтики» №9, тот не пацан!

Ты, конечно же, хотел быть пацаном, и открытая бутылка пива с тех пор постоянно находится у тебя в руке.

Как и многие грудные дети, ты плакал по ночам. Это была пытка и для твоей мамы, и для меня. Мы оба мечтали выспаться, но по разным причинам: я нёс ночные дежурства и писал кандидатскую, а твою мать доконала череда неотличимых друг от друга будней, в которые нам в ту пору не хватило мудрости понимать и поддерживать друг друга. В однокомнатной квартире, что мы тогда снимали, спрятаться от твоего ночного рёва было негде.

Нет, мне никогда не хотелось тебя убить в такие минуты, но хотелось, чтобы всё это закончилось однажды и навсегда, например, в Землю врезалась бы огромная комета.

Спустя много лет я прочёл в интернете об отце, который ни с того ни с сего убил свою жену и трёх маленьких детей. Следователю мужчина признался, что совершил чудовищное злодеяние только потому, что дети орали и плакали по ночам, и он терпел этот плач шесть лет подряд, но однажды не выдержал и всех перерезал.

Знакомый профессор, с которым я поделился этой ужасной новостью, невозмутимо сказал, что недавно побывал на представительном международном конгрессе. И там был доклад, в котором доказательно утверждалось, что ночной детский плач является ужаснейшей пыткой для мужчин! И ещё профессор сказал, что все млекопитающие – плохие отцы, особенно львы и медведи, а потому самки стараются ограждать от самцов детёнышей.

Я обзвонил друзей – зрелых состоявшихся мужиков, и все они признались в том, что побывали в подобной ситуации на грани нервного срыва и даже безумия.

Как и многие дети, ты болел. Одна из ранних простуд обернулась бронхитом с таким астматическим приступом, что ты угодил в реанимацию.

Помню, как на руках я выносил тебя из дома к машине «скорой помощи», моля Бога о том, чтобы ты не умер от удушья. И в этот момент ты вдруг увидел светящуюся панель лифта, потянулся ручонкой к кнопочке, нажал и во весь рот улыбнулся!

А потом я носил в больницу передачи. «Очень хочется ананас!» – написала мне твоя мать в записке.

Достать ананас в нашем городе в те времена было невозможно, но мне удалось благодаря соседке Зиночке раздобыть две банки ананасового компота. Я показал их вам с матерью с той стороны окна, и вы так счастливо мне улыбнулись!

Когда вас выписали из больницы, я понёс тебя, бледного, исхудавшего, страшненького, на руках гулять в лесопарк, начинавшийся неподалёку от дома. В весеннем сосняке, наполненном птичьим щебетом, я опустил тебя на землю. Ты с перепуганной физиономией немного постоял на дрожавших ослабленных ножках и вдруг улыбнулся и протянул ко мне ручонки. И я тут же подхватил тебя на руки и прижал к груди с единственным желанием – обогреть и больше никогда от себя не отпускать.

Знал бы я в тот миг, что спустя много лет коротко, по-мужски, врежу тебе, шестнадцатилетнему, по морде.

Помнишь ли ты, как это было? Я спрашиваю потому, что иногда мне кажется – ты многое не помнишь. И не потому, что у тебя плохая память, просто ты никогда не вспоминал о плохом, что было в нашей семье.

В ту весну мы в очередной раз вывозили тёщу на дачу. Когда открыли замок и вошли в ещё не прогревшийся дом, перед нами предстала страшная картина: все комнаты были завалены пивными бутылками, окурками, презервативами, немытой посудой… Окна были закопчены, а постельное бельё – чёрным от сажи и песка.

Твоя любимая бабуля бессильно опустилась на табуретку и заплакала. Тут же я понял, почему под благовидным предлогом ты отказался поехать с нами на дачу. Всю зиму по выходным ты возил сюда своих лицейских дружков и подружек.

– Как там наш домик? – спрашивала тебя бабуля.
– Все о’кей! – весело отвечал ты.

Закипая от негодования, я вернулся домой, дождался, когда ты придёшь с занятий, и прямо с порога врезал.

Ты отлетел на лестничную площадку, вытер перчаткой разбитую губу и, не говоря ни слова, стал спускаться вниз по лестнице.

Я догнал тебя во дворе, развернув к себе лицом, отчаянно тряс за грудки, что-то кричал тебе в лицо, а потом вдруг обнял.

И ты меня тоже обнял.

Потом мы сидели с тобой в какой-то пивнушке за самым дальним столиком. После второй выпитой кружки ты вдруг сказал: «Прости, я больше так не буду». И действительно, ты больше никогда не осквернял бабушкину дачу.

Не доучившись в техническом лицее, ты ушёл, коротко объяснив нам с женой: «Мне неинтересно. Я не хочу этим заниматься».

Целый вечер, сидя напротив, я пытался выяснить, что же всё-таки тебя в этом мире интересует, но на все вопросы ты лишь недоумённо пожимал плечами.

Школьный аттестат мать сделала тебе «липовый», упросив свою давнюю пациентку – директрису вечерней школы. С помощью той же директрисы тебя внедрили на коммерческое отделение какого-то вновь созданного вуза по расплывчатой специальности «связи с общественностью». Но мне вдруг показалось, что это – ТВОЁ! Уж с кем, с кем, а с «общественностью» тебе удавалось ладить всегда! Необыкновенная коммуникабельность досталась тебе от деда по матери – ветерана войны, орденоносца и уличного хулигана.

– Почему сразу не в аспирантуру? – иронически спросил дядя твоей матери – профессор политехнического института.

К тому времени мы с женой уже развелись.

Но ты поначалу вроде бы старался, и это нас обнадёжило. Странное дело – директором лицея, в котором ты учился, и ректором вуза, в который ты поступил, были мужчины. Они знали тебя в лицо, называли по имени-отчеству и настойчиво звали вернуться обратно, когда ты покинул и вуз, и лицей.

Институт ты оставил вскоре после того, как в твоей жизни появился новый друг по имени Влад. Поначалу меня обрадовало, что этот Влад по образованию юрист и старше тебя, а значит, способен подать пример. Имя Влад в это время не сходило у тебя с языка. Влад был сильный, умный, богатый. Влад таскал тебя с собой по клубам и курортам, но при этом не спешил знакомиться со мной, и это меня насторожило.

То, что Влад не просто торговал наркотиками, но возглавлял целое направление, обеспечивающее героином и «травой» сеть ночных клубов, я узнал позже. А пока, к моему глубокому огорчению, ты стал весёлым тусовщиком и совсем забросил учёбу. К этому времени ты жил с бабушкой в квартире, которую я вам оставил, твоя мать жила с новым мужем за границей, а я снимал жильё. Моей достаточно высокой зарплаты уже не хватало на то, чтобы решить жилищный вопрос, и я очень надеялся на помощь состоятельного друга.

– Я куплю тебе квартиру, папа! Вот увидишь, скоро куплю! – заявил ты, приехав подшофе меня навестить.

Заявление твоё я тогда посчитал пьяным бредом, стал расспрашивать об учёбе, но, кроме извечного «всё о’кей», ничего от тебя не добился.

Вскоре ты позвонил мне и сообщил, что собираешься некоторое время пожить у матери за границей. На вопрос, что с институтом, ответил: «Ничего страшного, восстановлюсь через год».

Ты уехал. А через неделю во дворе моего дома ко мне подошли какие-то люди и силой усадили в большой чёрный джип. Там сидел только один человек – хорошо одетый, лет сорока, с бритой башкой, вежливый и корректный, но при этом недвусмысленно зловещий.

Бритоголовый расспрашивал, где ты сейчас находишься, представиться при этом отказался, а на вопрос, что произошло, ответил, что друзья моего сына оказались причастны к пропаже огромной суммы денег – около миллиона долларов. В числе имён, которые бритоголовый называл, прозвучало имя Влад.

Чьи это деньги, откуда они взялись и каким образом пропали, мне не стали объяснять, а на мою реплику, что сын здесь наверняка ни при чём, бритоголовый улыбнулся и добавил: «Мы это знаем, иначе с твоим сыном и с тобой был бы сейчас совсем другой разговор, но пока деньги не найдут, вы тоже остаётесь под колпаком».

В этот же вечер я обратился за помощью к другу – полковнику Федеральной службы безопасности.

– Порвём любого! – заверил меня товарищ, тщательно записал всю имевшуюся у меня информацию, но почему-то посоветовал несколько дней пожить на какой-нибудь «не засвеченной» квартире.

Худшие опасения подтвердились уже через сутки. Я узнал, что ты вляпался в междоусобную разборку двух могущественных наркокартелей. Настолько могущественных, что всесильная структура, стоящая на страже государства, почему-то оказалась неспособной защитить ни тебя, ни меня.

Какие-то Гога, Серый и Даниил, о которых ты мне никогда не рассказывал, были уже мертвы, а твой покровитель Влад сбежал во Францию, но его ищут и там.

Я жил у друга в отдалённом районе города, выбросив сим-карту из мобильника и не ведя никакой переписки в интернете.

Прошёл целый месяц, прежде чем полковник, к которому я обратился за помощью, дал знать, что можно вернуться на мою съёмную квартиру. Тем же вечером в дверь позвонили.

На пороге стоял ты в добротной европейской куртке, дорогом кашне и фирменных немецких ботинках. В руках у тебя была литровая бутылка виски, за распитием которой ты рассказал, что ситуация разрулилась и у тебя снова «всё о’кей».

…Влад встретился с тобой в Париже в маленьком ресторанчике, у него была приклеенная бородка, а под курткой угадывалась кобура. Влад рассказал, что деньги «буквально на днях» будут возвращены туда, откуда они пропали, что его «корешков» похоронили, а сам он останется жить во Франции, если не махнёт ещё дальше – за океан.

На просьбу взять тебя с собой и пристроить «в настоящее дело», Влад грустно улыбнулся: «Знаешь, Санёк, о чём я сейчас мечтаю? Я мечтаю жить в тихом российском городке, получать триста баксов на какой-нибудь работёнке, жениться на скромной девушке и родить оболтуса вроде тебя. Но из системы, в которой я оказался, выход только на кладбище. Я дружил с тобой, но сознательно не втягивал тебя в это дело. Поезжай домой. Минимум через неделю тобой больше никто не будет интересоваться, вернись в институт. Да! И ещё один совет: всегда слушай отца!»

На прощание Влад дал тебе денег – целых пять тысяч евро, из которых половину ты пытался всучить мне: «Тебе ведь нужны деньги, па? Ты ведь из-за меня пострадал! Нет, ну, правда, возьми».

Влад был прав. Из системы, в которую ты даже не успел вляпаться по-настоящему, выход был действительно только на кладбище. Даже для тебя. Не прошло и суток после того, как мы выпили за твоё возвращение из Франции, а тебя вычислил тот самый лысый тип в чёрном джипе. Тут же, в машине, он сказал, что ты слишком много знаешь, а потому есть только два выхода: или ты станешь работать (на лысого), продавать героин и будешь «в шоколаде», или прямо сейчас тебя задушат, а потом расчленят и утилизируют в котельной на окраине города. Тебе оставалось только согласиться, и лысый тут же повёз тебя «на работу». В этот момент ему кто-то позвонил на мобильный. Изменив маршрут, джип притормозил возле торгового центра.

– Сиди здесь! – приказал тебе лысый. – Мы только перетрём один вопрос и поедем дальше.

Вместе с водителем они вышли из машины, сделали несколько шагов и… упали на снег. В следующий миг ты увидел с заднего сиденья двух мужчин в чёрном, в руках одного из них был пистолет с глушителем. Сделав лежавшим по «контрольному в голову», люди в чёрном направились к джипу. И тогда ты тихо приоткрыл дверь, выскользнул из машины на снег, но не остался незамеченным.

– Смотры! – воскликнул один из этих людей с кавказским акцентом. – Смотры! Там ищо адын!

Прикрываясь машиной, ты бросился бежать и смешался с группой людей, шедших от трамвайной остановки. Потом завернул за угол девятиэтажки и врезался в даму, в тот момент открывавшую электронным ключом дверь подъезда.

У этой «доброй тётеньки» ты и прожил двое суток, дрожа от страха, а мне потом сказал, что «завис по случаю у очень хорошей девушки»… Ты честно поведал ей историю своей жизни.

На прощание, как и Влад, «добрая тётенька» сказала, чтобы ты «слушал отца».

Но ты ко мне снова не прислушался, не вернулся в институт, хотя судьба дала дополнительный шанс: в ночном клубе ты столкнулся ни много ни мало с ректором собственной персоной! Ректор был пьян, более того, находился в обществе двух хорошеньких девиц. Поняв, что его узнали, ректор придавил тебя к стене животом и грозно спросил:
– Что скажешь в своё оправдание?

А ты, как всегда, не растерялся, ответив:
– Я бы что-нибудь выпил…

Ответ ректору понравился, он просиял, отвёл тебя к барной стойке, заказал два стакана текилы и грозно молвил:
– Александр… э-э-э-э… Максимович, если я не ошибаюсь? Александр, ты ведь меня здесь никогда не встречал?

Получив утвердительный ответ, ректор просиял и добавил:
– А вот что институт бросил – так ты лопух! В понедельник в четырнадцать ноль-ноль с документами ко мне на приём! Сессию не сдал? Говно вопрос. Закрою тебе сессию! Ты учиться должен, понимаешь у-чить-ся!

Если бы я узнал об этом разговоре вовремя, то отвёл бы тебя к ректору лично, за шиворот, но ты рассказал мне об этом лишь два года спустя.

А пока я ежедневно гундосил, чтобы ты вернулся в институт, а ты отвечал, что «всё о’кей», и вынашивал планы открытия собственного хлебного магазинчика. После развесёлой клубной поры у тебя ещё оставался один могущественный покровитель по имени Миха – директор сети охранных предприятий.

Этот Миха помог тебе с бизнес-планом, подыскал помещение и «отбил бошки» конкурентам-кавказцам, которые тут же заявились выяснять с тобой отношения.

Дело оставалось за малым – дать тебе денег на раскрутку. За всё про всё «друг Миха» хотел иметь стабильные проценты с твоего хлебного бизнеса.

О дне и часе передачи денег я ничего не знал. В тот вечер я валялся после работы на диване и смотрел любимый диск «оскаровских» фильмов. Тут ко мне и приехал ты – трясущийся, жалкий, с порога проглотил стакан вина и разрыдался у меня на груди… И я понял – произошло нечто ужасное, ведь в последний раз я видел тебя плачущим ночью в детской кроватке.

То, что случилось в этот день, я узнавал, восстанавливая единый сюжет из обрывков твоих фраз и рыданий. В ресторан на встречу с Михой ты приехал с девушкой Машей, с которой познакомился всего неделю назад. Тебе очень хотелось блеснуть перед Машей могучим покровителем, с помощью которого ты начинаешь собственное дело.

Поначалу всё шло хорошо. Миха заказал шикарный обед, за десертом пошёл разговор о предстоящем открытии твоего магазина. В этот момент Михе кто-то позвонил на мобильный. Он внимательно выслушал и сказал, что должен «на секунду» выйти из ресторана, кстати, сюда подъедет друг на шикарном эксклюзивном «Порше», каких в стране не более пяти штук.

Естественно, ты и Маша радостно вскочили с мест, вам так хотелось посмотреть на «крутую тачку», но Миха, смеясь, сказал, что берёт с собой только Машу, а тебе велел сидеть, сторожить столик и его куртку, наброшенную на спинку кресла. Миха ещё успел сообщить, что в кармане куртки лежат те самые бабки, которые он привёз тебе на раскрутку.

Через минуту снаружи прозвучали выстрелы. Выскочив из ресторана, ты увидел прямо перед собой убитых Миху и Машу в лужах крови, где-то неподалёку уже выла сирена милицейской машины.

И тогда ты вернулся в ресторан, вытащил из кармана Михиной куртки пачку денег, дал администратору несколько стодолларовых купюр и выскочил наружу через служебный вход.

Менты разыскали тебя через неделю. На твои уверения «о непричастности к делу», они цинично улыбнулись: дескать, знаем, что ты не при делах, но если не желаешь познакомиться поближе с родителями убитой девушки, которую ты по глупости притащил в ресторан, то должен отдать деньги, которые были в кармане куртки… (Всё-то они знают, эти менты!) И ты им отдал деньги – все десять тысяч долларов.

– Как же ты мог бросить свою убитую девушку? – только и спросил я в тот вечер.

Всхлипывая, ты ответил, что Маше было уже ничем не помочь, но ты не знал, что менты умеют так здорово работать, когда чувствуют возможность поживиться.

А ещё ты спросил, как бы поступил я на твоём месте, и, услышав, что остался бы возле Маши до конца, покачал головой.
– Ты какой-то несовременный, па… Вот и мать говорит о том, что ты к современной жизни неприспособленный.
– Ты хоть на могилу к ней сходил? – спросил я.
– Я не знаю, где её похоронили, – ответил ты и опустил глаза.
…Я сводил тебя в маленькую уютную церковь, в которой, говорят, молился сам Пушкин. Мы поставили свечи за упокой, а потом долго стояли у иконы Николы Чудотворца. Сначала я просил мысленно Святого Угодника вразумить тебя, потом долго думал о твоей и о нашей судьбе, а когда, наконец, посмотрел на тебя, увидел, что по твоим щекам снова текут слёзы.

Теперь ты работаешь торговым представителем, а по сути – мерчандайзером, продвигающим по супермаркетам то копчёную рыбу, то сыр, то какие-то колбаски.

Ты каждый день выпиваешь пару бутылок пива и эмоционально болеешь за «Спартак», ты живёшь гражданским браком с девушкой, которую нежно называешь Светлячком. Иногда вместе с ней вы бываете у меня в гостях. Когда я спрашиваю Светлячка о чём-либо, она подолгу молчит, а потом мило улыбается и краснеет.

Поначалу мне показалось, что это от целомудрия, но потом…

Потом я убедился, что Светлячок девственно чист. Светлячок ничего не знает ни о стране, в которой живёт, ни о городе, и вообще не знает ни о чём, кроме рыбы, колбасок и сыров, которыми она вместе с тобой торгует.

Я заметил: с некоторых пор ты любишь говорить о том, что у тебя «незаконченное высшее образование», что в «связях с общественностью» ты поднаторел и вполне можешь трудиться по специальности.

Ещё тебе нравится моя новая жена – симпатичная, умная и почти что твоя ровесница. Недавно ты с искренним непониманием спросил у меня, чем же я мог завоевать такую хорошую девушку и почему тебе по жизни такие не попадаются.

И ещё мне кажется, что всё произошедшее с нами – тяжёлый похмельный сон, что этого никак не могло случиться со мной и моим сыном, ну просто никак не могло.
Мне кажется, что я снова проснусь в нашей съёмной однушке от детского плача. Стоя в клеточке кроватки, ты будешь тянуть ко мне ручонки, и я буду до рассвета носить тебя по комнате, уговаривая не совершать грядущих ошибок.

А в моих снах я всё ещё несу две банки ананасового компота в детскую инфекционную больницу. Я протягиваю банки с компотом в форточку твоей маме – моей бывшей жене, а ты смотришь на нас и радостно улыбаешься.

Максим ЧЕХОВИЧ