Евгений Сергеевич вышел на остановке из автобуса, закинул за спину тяжёлый рюкзак и неторопливо зашагал по тенистой узкой улочке вглубь садового товарищества.

У кособокой калитки остановился и осмотрел свой участок. Без хозяйского пригляда дорожки густо заросли лопухами и диким укропом, а крапива вымахала почти в человеческий рост. Небольшая облезлая дача, некогда выкрашенная в голубой цвет, сиротливо виднелась в самом дальнем углу.

Со вчерашнего дня эта заброшенная дача принадлежала Евгению Сергеевичу Лапшёву, бывшему работнику литейного цеха в железнодорожном депо, а ныне пенсионеру. Последние три года он только и занимался тем, что мечтал, как выйдет на пенсию, купит в тихом месте скромную дачку, где всегда свежий воздух и нет привычного жара печей, шума и гвалта.

Ещё позавчера жена ни за что не соглашалась покупать эту дачу. Верочка была рачительной хозяйкой, к семейному бюджету относилась с трепетом и затею мужа считала блажью.

– Не говори ерунды, – заявила она сердито. – Детям надо помогать. Колька давно уже собирается поменять квартиру, Таня – купить новую иномарку, Вася с женой и детьми который год не могут съездить в Таиланд. А ему дачу подавай!
Евгений Сергеевич уважал супругу за трудолюбие. Она всегда что-нибудь делала – шила, чинила детскую одежду, стряпала. Обожала возиться с детишками, была заботливой матерью, после рождения младшего без колебаний оставила любимую работу.

Евгений Сергеевич не возражал, даже был доволен возложенной на него обязанностью единственного добытчика. Всю жизнь он зарабатывал и отказывал себе во всём ради детей. Но в тот день всё-таки настоял на приобретении дачи, впервые в их совместной жизни поступив по-своему.

Лапшёв слегка поморщился, вспомнив неприятный разговор с Верочкой. Поднявшись на крыльцо, он отомкнул ржавый замок и вошёл внутрь. Комната была невелика. От прежних хозяев остались несколько полок с книгами и старенький проигрыватель. На полу в большой картонной коробке из-под цветного телевизора «Горизонт» высокой горкой лежали пластинки.

Евгений Сергеевич взял верхнюю, сдул с неё пыль. Вокально-инструментальный ансамбль «Голубые гитары». Поставил её в проигрыватель, сунул пожелтевшую вилку в розетку и нажал рычажок. Внутри проигрывателя захрипело, зашуршало, и комнату наполнил приятный голос солиста:

Это была известная в его молодости песня «Первый поцелуй». Сразу вспомнилось давнее: он танцует в сельском клубе с Валькой Одинаровой. Дело было накануне проводов в армию, девушка плакала, обещала дождаться. А вот они с Валькой лежат в сарае на сеновале.

– Никогда не бросай меня, – просила Валька, осыпая жаркими поцелуями его лицо с недавно пробившимися усиками и обритую голову. – Я умру без тебя!

Вдруг она вскочила, скинула с себя праздничное платье и трусики с бюстгальтером. На улице уже занимался рассвет, в узкие щели между досками просачивались первые лучи, и ему было хорошо видно её худенькую фигуру и острые груди. Она легла рядом, обняла и крепко прижалась обнажённым телом.

– Жека, – сказала Валька, волнующе дыша ему в ухо, – сегодня хочу стать по-настоящему твоей женщиной.

Парни в деревне давно говорили, что иные девушки перед армией специально так делают, чтобы потом можно было гулять в своё удовольствие. И Евгений вопреки желанию отказался, сославшись на то, что пора на призывной пункт.

Впрочем, это всё равно не помогло – уже через год его бывшую девушку видели с незнакомым парнем на танцах в городском саду; Валька тогда училась на бухгалтера в областном центре в кооперативном техникуме. О её непостоянстве сообщила Евгению двоюродная сестра Алёнка, случайно оказавшаяся в тот вечер на танцах. А ведь ещё недавно он получал от любимой девушки такие трогательные письма, что завидовали все сослуживцы.

Евгений Сергеевич вышел на улицу, тяжело опустился на порог, и память вновь вернула его в юношеские годы, в то самое время, когда он привёз из армии жену Верочку, чтобы досадить Вальке. Только зря старался – Валька в деревне так и не объявилась, неожиданно даже для своих родителей завербовавшись куда-то на Сахалин, на рыбоперерабатывающий комбинат. А вскоре и сам Лапшёв переехал с молодой женой в областной центр.

Он невесело усмехнулся: одна старая песня, а сколько воспоминаний.

На его счастье, прежний владелец оказался человеком запасливым – в тесном чуланчике Лапшёв разыскал садовые инструменты, хотя и ржавые, зато исправные.

Уже через пару часов Евгений Сергеевич, переодевшись в просторный комбинезон, с удовольствием возился на участке. Из распахнутого окна громко звучала музыка его юности. Время от времени Лапшёв охотно отрывался от дел и менял пластинки в проигрывателе.

С этого дня у него начался нескончаемый праздник. Он трудился усердно, с радостным чувством, что скоро здесь всё изменится.

Незаметно пролетели май и два летних месяца. Глядя на ухоженные грядки, трудно было даже представить, что недавно повсюду росли лишь сорняки. С приятным чувством, что довёл до ума свою дачу, которая, пожалуй, стала выглядеть даже лучше, чем у соседей, Лапшёв отправился на речку. В этот раз он решил идти не по тропинке напрямик, а через посёлок, чтобы заодно и с местностью познакомиться.

В бежевых шортах Евгений Сергеевич шёл прогулочным шагом, ревниво поглядывая на чужие дачи. Босые ноги приятно щекотала пожухлая трава. Проходя мимо огороженного сеткой-рабицей высокого домика с мезонином, он увидел в саду полную женщину в раздельном пёстром купальнике и тряпичной шляпе с широкополыми обвислыми полями. Она стояла в довольно интересной позе, набирая в чашку спелую клубнику.

Лапшёв невольно приостановился, разглядывая ухоженный садик. Женщина, очевидно, почувствовав взгляд, выпрямилась и строго поглядела на Лапшёва.

– Мужчина, – сказала она, сердясь, и вдруг запнулась, глядя растерянными глазами на Евгения Сергеевича. – Жека?
– Валька! – воскликнул удивлённо Лапшёв и заулыбался, не сводя с неё загоревшихся глаз. – Ты… зачем сюда?
– Живу я здесь, – ответила она и, спохватившись, что стоит перед ним раздетая, застеснялась. – Извини, я сейчас.

Женщина кинулась в дом, неловко вскидывая полные ноги. Вернулась уже в лёгком голубеньком сарафане на бретельках.

– В дом не могу пригласить, – виновато улыбнулась она, – муж ревнивый. А ты что здесь делаешь?
– Соседи мы теперь.
– Надо же, – она удивлённо вскинула брови, одновременно слегка наклонив голову, как бывало в юности.

У Лапшёва сладко защемило в груди, он негромко произнёс:
– А ты всё такая же.
– Какая? – спросила постаревшая Валька игриво, словно и не было у них позади сорока с лишним лет разлуки.
– Красивая.
– Не свисти, – усмехнулась Валька, – старость никого не красит.

Они ещё долго стояли, разделённые оградой, и много говорили обо всём и ни о чём, специально отдаляя минуту выяснения, внутренне боясь её. Но в какой-то момент взгляд Валентины стал отчуждённым, она криво усмехнулась и, стараясь унять дрожь в голосе, хрипло сказала:
– Что ж ты, Евгений Сергеевич, меня по деревне-то ославил? Разлюбил – мог бы и написать, я бы поняла, не дура, куда мне до городской. Мне как сказали, что ты жену из армии привёз, так свет стал не мил. Я и завербовалась на Сахалин. Ты-то как теперь живёшь, счастлив с городской женой?
– Ты чего? – оторопел Лапшёв. – Мне в армию писали, что у тебя другой появился. Тебя с ним в горсаду на танцах видели. Двоюродная сестра врать не будет, ей не надо. Я даже из автомата хотел застрелиться, да товарищи не дали.
– И ты по-ве-рил? – спросила она низким стонущим голосом, и столько в нём было безутешной тоски, что Лапшёв стушевался, пробормотал:
– Знаешь, как мне было больно?
– Знаю, – тихо ответила Валентина. – Только это был не мой парень, а подружки Катьки. Она вечно опаздывала, и мы её ждали.
– Ты прости меня, Валь, – дрогнувшим голосом попросил Лапшёв. – Прости.
– Что ж, – ответила она, вытирая ладонями заплаканное лицо, – теперь не исправить. Всё в прошлом осталось.

Они попрощались.

Евгений Сергеевич до рассвета просидел на своём пороге, размышляя, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он тогда не поторопился жениться на Верочке. Любил ли он её? Сейчас не был в этом уверен.

Постоянные встречи бывших влюблённых не могли закончиться просто так. Однажды Евгений Сергеевич привычно возился у себя в доме, прикручивая к стене самодельную полку для пластинок, когда неожиданно явилась нарядная Валентина.

– Не прогонишь? – спросила она и нерешительно остановилась в дверях.
– Входи, – кивнул Лапшёв. – Сейчас освобожусь, и будем пить чай.

Валентина осторожно переступила порог, медленно прошлась по комнате, с любопытством разглядывая его холостяцкое жильё. Увидев старенький поцарапанный проигрыватель, остановилась. Чуть поколебавшись, подняла крышку – пластинка была на месте – и двумя пальцами тронула рычажок. Виниловый диск с тихим шорохом закружился, и комната наполнилась знакомой музыкой из далёкой юности.

– Помнишь? – спросил, подойдя, Евгений Сергеевич.

Валентина вздрогнула, взглянула на Лапшёва и вдруг, решительно схватив его за руку, потянула за собой к разложенному дивану у стены. Он лишь на миг подумал о жене, словно о чём-то далёком и ненастоящем, и, подчиняясь порыву, принялся срывать с женщины одежду.

…Все эти месяцы жена продолжала на него дуться, и его поездки в город становились всё реже, а потом он стал приезжать раз в две недели.

Тем неожиданней был её визит. Новенькая калитка без скрипа распахнулась, и в сад вбежали внуки, оглашая тишину звонкими голосами.

На ходу влезая в шорты, Лапшёв быстро вышел из комнаты. Увидев с внуками жену и дочь Татьяну, встал в дверях, загораживая вход.

– Вы зачем сюда? – спросил он с растерянной улыбкой и оглянулся.
– В гости, – бодро ответила Верочка и вдруг замолчала, внимательно приглядываясь к его лицу. – С тобой всё в порядке?

Начиная что-то подозревать, она решительно оттеснила мужа и заглянула в комнату. Увидев торопливо одевавшуюся Валентину, отпрянула.

– Дети, мы уезжаем, – громко сказала Верочка на улице, окинув мужа неприязненным взглядом, и начала суматошно подталкивать закапризничавших внуков к калитке. – Это не обсуждается.
– Но мам! – воскликнула Татьяна, изумлённая её поведением.
– Ты не мамкай! Случись у самой такое, узнаешь, каково это, – в сердцах ответила Верочка.

Татьяна всё поняла и, сникнув, пошла за матерью. Через минуту родные ему люди уехали на старенькой рычащей иномарке.

Из комнаты вышла наспех одетая Валентина. Виновато отводя глаза в сторону, прошла мимо, покачиваясь, словно пьяная. Не доходя до калитки, остановилась и, не оборачиваясь, тихо произнесла:
– Мне жаль, что так вышло.

С порога Лапшёву хорошо было видно, как она брела по узкой улочке с опущенной головой, пока кусты сирени не скрыли её ссутулившуюся фигуру. Валентина так ни разу и не оглянулась.

С этого дня они вели себя как чужие люди. При встрече не здоровались и не разговаривали. Лапшёву было очень стыдно перед женой, но особенно перед дочерью и внуками. Расставаться с дачей было тяжело, но он для себя уже решил – семья дороже.