На Пасху заехал к другу Колянычу, чтобы вместе отправиться на кладбище. Пока он собирался, я присел возле дома на лавочку. Солнце пригревало, а на самой макушке старой развесистой берёзы радостно свистела иволга. Покой и умиротворение.

Заслышав шаркающие шаги, я с неохотой повернул голову. Колянычев сосед дядя Петя Обвалов, тщедушного вида мужичок лет 63, шёл по своему саду к калитке. В правой руке он бережно держал початую бутылку с мутным самогоном. Сверху, на горлышке, позвякивал перевёрнутый гранёный стакан. В левой руке осторожно, чтобы не уронить, Петя нёс тарелку с крупно нарезанной колбасой, зелёными перьями лука, кусочком хлеба и двумя крашеными яйцами. По-хозяйски распахнув коленкой ветхую калитку, он уверенно направился в мою сторону.

По случаю праздника дядя Петя выглядел чересчур нарядным: косматые, вечно торчавшие волосы были тщательно уложены, а чуб аккуратно зачёсан на бочок, как будто его корова прилизала. Старенький, но чистый, хоть и слегка помятый пиджак с отвисшим правым карманом ухарски распахнут, под ним – красная в синюю клетку рубаха, широкие для его сухощавой фигуры шерстяные брюки добросовестно подпоясаны солдатским ремнём. Латунная бляха со звездой ярко горела на солнце. Из общего образа выбивались лишь резиновые калоши, надетые на босу ногу: видно, сосед заторопился, увидев меня в окно.

Он разместил принесённые гостинцы на лавочке, вынул из кармана ещё один гранёный стакан, аккуратно разлил граммов по сто, потом присел на краешек сам. Всё это он проделал с молчаливой сосредоточенностью и какой-то внутренней печалью.

Раньше бывало как? Только меня увидит, так уже издали бодро кричит:
– Здорово, Мишань, как дела на любовном фронте?

А тут, несмотря на большой праздник и на то, что дядя Петя уже с утра успел выпить четвертинку, как-то не чувствовалось у него радостного настроения. Поёрзав тощим задом по лавочке, он испытующе взглянул в моё лицо и неожиданно заявил:
– А меня ведь, Мишань, жена бросила. Вот так скверно обстоят дела на моём личном фронте.

Его жену, тётку Арину, я знал. Она женщина величественного вида, на голову выше мужа, за что он её в шутку величал «моя гренадёрша». Огромное хозяйство в основном держалось на ней. Разные по характеру, они всё же как-то уживались, троих добрых детей сумели вырастить.

Парни давно обзавелись собственными семьями: старший, Ванька, точная копия матери, жил в Москве, средний, Серёга, тоже пошедший в мать, обосновался где-то в Подмосковье, и лишь незамужняя младшая дочь Верка, которая росточком и лицом выдалась в отца, оставалась поблизости – в райцентре.

Тётка Арина характером обладала властным и шумным: под горячую руку ей лучше было не попадаться. Интересно, кто на такую бабу глаз положил?

– Как же так, дядь Петь?

Сосед кивнул на стаканы, приглашая выпить, я же, в свою очередь, кивнул на машину, имея в виду, что за рулём.

– Как знаешь, – не стал он настаивать. – А я выпью.

Он мучительно долго тянул вонючий самогон, болезненно морща смуглое обветренное лицо. Потом шумно выдохнул, аж передёрнувшись от отвращения, и, отставив пустой стакан, чёрствыми пальцами отломил малюсенький кусочек душистого хлеба, принялся жевать розовыми дёснами.

– А я, Мишань, и сам не знаю, как так получилось, – звучно сглотнув, ответил он. – Мы жили с ней хорошо, как все. Я и не скандалил никогда. Выпивал, было дело, не отказываюсь, а кто не пьёт? – он вопросительно заглянул мне в глаза, словно ожидая поддержки. – Разве только столб электрический? Так у него стаканчики перевёрнуты. Я разумею так: надоел я ей своим мелким ростом… и всей своей другой амуницией. Вышла по молодости да по глупости, а когда спохватилась, мы уже троих ребятёнков смастерили. Тут уж отступать назад не моги, люди застыдят. Я ещё тогда стал замечать, что она втихаря на рослых мужиков поглядывает. Знать, уже тогда она меня стыдилась… маленького да плюгавенького. Но я ведь, Мишань, всю жизнь работал, – возвысил он захмелевший голос и с силой ударил себя кулаком в тщедушную грудь. – То в поле на комбайне, то на тракторе зимой.

– Курва! – неожиданно выругался он. – Чего она в нём такого нашла, чего у меня нет? Бросила мужика одного на произвол судьбы. Хорошо, что Верка приезжает по выходным, не забывает отца, обстирывает меня, убирается. Да я и сам могу всё что угодно по дому сделать – ты же знаешь, я мужик незряшный. А как вспомню, что она меня на старости одного бросила, так веришь, нет ли, волком выть хочется. Обидно, столько лет вместе прожили. Поначалу удавиться хотел, а потом подумал-подумал и решил ей радости такой не доставлять. Да и детей жалко. Они-то в чём виноваты? Ребятишек мы с ней хороших воспитали, вроде бы жить да жить, а она вон чего учудила. Вот так один теперь и кукую.

Дядя Петя всхлипнул, рукавом вытер слёзы и уже более уверенно допил предназначенный мне стакан. На этот раз он даже не заметил, насколько отвратителен и вонюч самогон.

Петя облокотился на костлявые колени и надолго замолчал. Внезапно он по-петушиному резко вскинул голову и громко сказал, сильно удивив меня:
– Знаешь, Мишань, а пускай моя Арина с ним живёт, раз ей хорошо в той жизни. Бог с ней! А чего она хорошего со мной видала? Видно, не умелец я доставлять близким людям радость.

Подошёл Коляныч, и я поднялся с лавки. Мне было очень жаль расстроенного соседа; глядя на его мучения, самому хотелось заплакать. Протянув ему руку, я с сочувствием сказал:
– Бывай, дядь Петь.
– Ты это, Мишань, яйцо возьми. Праздник всё же.

Он вложил в мою ладонь яркое яйцо, сухими, шершавыми от работы пальцами крепко охватил мою руку и от души потряс.

– Христос воскресе, Мишань! – неожиданно бодрым голосом, видно, стараясь держать марку уверенного в себе мужика, воскликнул он.

Это было всё, на что у него в данную минуту хватило духу. Потому что, когда дядя Петя, повернувшись, направился к дому, он как-то сразу старчески ссутулился и уныло зашаркал великоватыми для его ног старенькими калошами.

Провожая его глазами, я спросил у Коляныча, не знает ли он, что там на самом деле произошло и как получилось, что взрослая баба вдруг бросила своего мужика, с которым хорошо ли, плохо ли, но как-то сумела прожить более сорока лет.

– Мутная история, – с неохотой ответил Коляныч, не любитель распространять сплетни. – Слышал, будто бы возвращалась тётка Арина от Верки из райцентра, а этот мужик частным извозом подрабатывал. По дороге и познакомились. У него, говорят, жена умерла, осталось четверо несовершеннолетних ребятишек. Он Арины лет на десять моложе. И как-то вот он сманил её жить вместе. Уж чем он её там удивлял – история умалчивает. А так – да, я его видел, на вид здоровый, как Илья Муромец.
– А что ж дядя Петя?
– А что Петя? Пьёт с горя каждый день да бродит по деревне из конца в конец, всем на свою судьбу жалуется. Обидно на старости лет у разбитого корыта оказаться.