– Владимир Иванович, в юности вы поработали на тракторном заводе. Принесло ли это пользу в дальнейшей жизни?
– Вынес из этого бесценный опыт! (Смеётся.) Вообще, в тот период я пытался спорить с судьбой. Некоторое время поучился в юридическом. Потом понял, что это не моё, хочу поступать в Институт международных отношений. Затем образовалась пауза, устроился на тракторный завод художником-конструктором, в бюро эстетики. И вот этот момент биографии оказался очень важен, поскольку такая профессиональная деятельность была мне интересна. Потом поступил в Свердловский архитектурный. Я хорошо рисовал и решил заняться изобразительным искусством серьёзно. Вот такие метания в итоге пережил. (Смеётся.) С тех пор мог заниматься дизайном профессионально. Так что тракторный завод был полезен, это можно назвать этапом развития вкуса.

– Вы признавались, что и юристом хотели стать, и судьба спортсмена вас привлекала, но вы отбросили эти варианты. От карьеры архитектора тоже отказались. Неужели не возникало страха, когда вы в очередной раз бросали всё и ныряли в неизвестность?
– Страха не было. А робость была. Вот видите, какие возможности есть у великого русского языка! (Смеётся.)

– Однако архитектурный институт вы окончили с красным дипломом. Да и в детстве были круглым отличником. Но всё это странным образом сочеталось в вас с хулиганством, ведь вас два раза отчисляли из школы. Как всё это объяснить?
– Сейчас, когда я уже режиссёр, могу наконец сформулировать то, чем мне всегда нравилось заниматься. В жизни меня привлекают интересные истории! Такой характер сложился, ещё когда был мальчиком и жил на Алтае. Во мне не амбиции бурлили, я просто занимался поиском того, что в итоге смогу полюбить. Сидел и мечтал о том, что поступлю в Москву, в Москву, как у чеховских трёх сестёр. Вот что мною двигало. Cлава богу, с годами я изменился. Конечно, не дай бог остаться таким дуралеем, который совершенно не жалеет родителей. Но хотя я повзрослел, бунтарство во мне по-прежнему проявляется. Только теперь это уходит в творчество, где нарушать правила не только допустимо, но и необходимо. В данном случае хулиганство – синоним свободы. Мы, режиссёры, часто говорим актёрам: «Похулиганьте чуть-чуть, будьте свободнее, раскрепоститесь». Так что я считаю, дух авантюризма в искусстве должен сохраняться.
Хотя возможно и иное мнение. Когда я учился на старших режиссёрских курсах, лекции нам читал Тарковский. И он высказал крамольную мысль: «Художнику свобода не нужна». Мы все, конечно, оторопели от такого высказывания. Он пояснил: «Андрей Рублёв написал «Троицу» в условиях жёсткого церковного канона и при этом создал шедевр». Вот эту его фразу я запомнил. Не помню ничего из того, что он нам сказал, а вот про канон врезалось в память.

– О канонах и духовности. Вы признавались, что являетесь воцерковлённым человеком и читаете жития святых. Ваши любимые святые?
– Не буду брать на себя такую смелость, поскольку мне пока немножко рано. Мне ещё читать и читать. Однако меня удивила история, случившаяся со святым Макарием Египетским. Как-то раз он услышал глас: «Отправляйся в такой-то город и найди там двух женщин. С ними ты увидишь, что такое святость». Он нашёл тех двух женщин и обратился к ним. А они удивились: «А что мы тебе можем рассказать? Мы ничего такого не совершили. Мы простые женщины, замужние, живём, работаем, Богу молимся. Всё как у всех, ничего особенного. Правда, люди говорят, будто мы худого слова никогда ни о ком не сказали, разве что вот это…» Вы понимаете? Да как такое возможно! Ведь это невероятно сложно, это действительно святость – за всю жизнь не сказать ни о ком худого слова!

– А вот о вас говорят, что вы ни разу в жизни не повысили голос на актёра. Это правда?
– Ну такая, не абсолютная. Может, где-нибудь когда-нибудь вспылил. Но если говорить о моём режиссёрском методе, то, конечно, я люблю актёров и стараюсь беречь их, не повышать голос без причины.

– У вас есть «свои» артисты – Сергей Маковецкий, Евгений Миронов, Нина Усатова и другие, с которыми вы сотрудничаете много лет. Рабочие отношения перетекают в дружеские?
– Я много раз убеждался, что все, кто составляет наш коллектив, по-особому чувствуют друг друга. Мы переписываемся, созваниваемся, общаемся. Но помимо этого существует и некая метафизическая связь. Тут не обязательно встречаться даже раз в неделю. Для того чтобы они каждый день присутствовали в твоей жизни, достаточно молиться за них. И всё – я ощущаю их рядом с собой, они уже здесь, и они за меня. Вот такие вещи мне кажутся даже более существенными, чем личные встречи. Хотя встречаться, конечно, хорошо, и мы стараемся это делать время от времени.

– Вы говорили, что главное в режиссуре – это терпение. А что главное в семейной жизни?
– То же самое. (Смеётся.) И любовь, само собой разумеется. Вы знаете, у меня в фильме «Поп» была замечательная фраза, которую произносит Маковецкий в роли батюшки, когда говорит о характере своей жены: «Я об неё затачиваюсь».

– Ваша жена говорит, что вы человек хорошего настроения. А вот если его нет, чем вы вдохновляетесь, как настраиваете себя на позитивный лад?
– Ну, конечно, случается и такая меланхолия. Однако стараюсь себя сдерживать. Я сейчас произнесу банальную вещь, но есть один способ, который помогает справляться с плохими чувствами. Это молитва. Она не гарантирует мгновенного хорошего настроения. Но когда ты о ней вспоминаешь, она помогает, и даже в какой-то момент в подсознании включается установка, что уныние – это большой грех. Хотя если бы всё было так просто, то люди бы молились и всё обстояло бы хорошо. Однако на самом деле жизнь не столь прямолинейна… Так вот, кроме этого, мне помогает отвлечься от грустных мыслей музыка.

– Тогда вопрос: какую музыку слушает Владимир Хотиненко?
– У меня очень много предпочтений – от Моцарта до «Роллинг Стоунз». Не то чтобы я слушаю всё подряд, но диапазон достаточно широкий. А «Роллинг Стоунз» со мной уже много лет.

– У вас в юности и собственная группа была, причём называлась «Машина времени».
– Да, в архитектурном институте, одновременно с Макаревичем*. У него была московская группа, а у меня – свердловская «Машина времени».

– Архитектурный вы окончили давно, но до сих пор рисуете. Какие произведения вам особенно дороги?
– Мне особенно дороги рисунки, которые я делал в армии, – портреты моих сослуживцев. Вы барышня, и вам неведомо, что такое дембельский альбом, который обязательно завершался фотографией. А я рисовал для нашей роты портреты. Вы же понимаете разницу между простой фотографией и рисованным портретом. Словом, это был совершенно потрясающий опыт. Ведь когда я оказался в армии, это стало важной вехой моей судьбы. Я вообще-то сознательно пошёл в армию, и она поставила меня на тот путь, по которому я иду сейчас. Если бы не попал в армию, то не встретил бы Михалкова, моего «крёстного» в кино, не сложилось бы очень много других обстоятельств.

– А кроме рисования, среди ваших увлечений есть верховая езда. Увлекаетесь ею до сих пор?
– К сожалению, нет. (Смеётся.) Как-то раз во время съёмок жена попросила меня больше не ездить верхом, и я оставил это занятие ради неё, чтобы она не испытывала страх за меня.

– Далеко не все знают вас как режиссёра-документалиста. Посмотрев фильм «Паломничество в Вечный город», я восхитилась вашей эрудированностью. Откуда такие глубокие познания об истории христианства?
– Во-первых, я не один снимал этот проект – там целая команда профессионалов. А во-вторых, я не очень хотел браться за это, меня жена уговорила. Ведь это тема слишком тонкая, тема веры… Два раза отказался, на третий раз жена сказала: «Давай лучше ты это сделаешь, а то, не дай бог, кто-нибудь возьмётся и испортит». Надеюсь, я не испортил. Судьба была ко мне милостива. Повела меня по важным вехам человеческой истории. Это первый и единственный совместный проект Русской православной церкви и Ватикана, что само по себе уникально. В фильме рассказана история первомучеников-христиан, одинаково почитаемых православными и католиками. А окунуться в то время помогают ведущие-артисты; в каждой серии они меняются. Мне было важно, чтобы в кино присутствовали личности. И я их просил: рассказывайте об этом так, будто лично присутствовали.

– Владимир Иванович, у вас есть любимые храмы?
– Вообще, мне любой нравится. Если мы будем обставлять свою веру всякими условиями – ходить только в этот храм, причащаться только у этого священника, молиться только конкретной иконе, – такие ограничения ни к чему. Я люблю простые деревенские церкви. Куда приходишь, как домой. Это хорошее ощущение, когда храм – твой родной дом.

– Скажите, пожалуйста, Владимир Иванович, строгий ли вы мастер?
– Ну нет. Я могу быть строгим, если вижу, что студенты расслабились. И уже немножко начинают «борзеть». Тогда я произношу своё любимое выражение: «Вы мою доброту за слабость не принимайте». Предупреждаю, что могу и по-другому действовать. Но, в общем и целом, метод такой же, как и с актёрами, – мягкое-мягкое давление. Я про себя давно определил, что наша профессия сродни профессии садовника. И это не просто красное словцо. В работе очень помогает отношение к своему ремеслу как к выращиванию цветов. Такая аллегория: нам важно сохранить то, что создала природа. Мы всего-навсего отрезаем лишние листочки и веточки, которые мешают расти. Это очень похоже на работу садовника.

– О своём отце вы говорили, что он хороший, но очень строгий. Можно ли сказать, что вы такой же, как и ваш папа?
– Я тоже строгий со своими детьми, но не до такой степени. Мне от папы досталось другое, славу богу, хорошее качество. Он был аккуратист просто невероятный. Мусор и грязь терпеть не мог. У меня генетически проявляется то же качество, оно передалось от отца. Я люблю порядок на столе и вот прямо физически не могу выносить какую-либо неопрятность.

– Вы говорили, что папа даже продал мотоцикл, чтобы купить фортепьяно вашей сестре. Чем она сейчас занимается, чем увлекается?
– Моя сестра – просто герой! Мы когда-то жили в Павлодаре, там всегда было много русских, да и сейчас есть. И вот, когда наши страны оказались разделены, сестра осталась в Казахстане. И сейчас руководит местным Славянским культурным центром. Поддерживает порядок и даже в сегодняшних обстоятельствах занимается всем, что нужно для сохранения культуры. Когда в городе построили русский храм, она лично поехала в Москву, где для него отлили колокола. Потом везла их через всю Россию, сидела с водителем в кабине, чтобы доставить колокола в Павлодар в целости и сохранности. В общем, моя сестра – героиня. Ведёт много полезной деятельности – принимает участие в движении соотечественников, приезжает в Москву на съезды. Очень активный человек.

– Владимир Иванович, а чем занимаются ваши внуки?
– Старший, Серафим, очень увлечён музыкой, даже сам пишет произведения. Ваня сейчас учится на продюсерском. А Фёкла учится во ВГИКе на факультете анимации.

– Говорят, в детстве вы видели домового. Какие впечатления он оставил? На кого больше похож – на домовёнка Кузю или на эльфа Добби из «Гарри Поттера»?
– Даже не знаю. (Смеётся.) Думаю, я не единственный, кто видел домового. Ведь кто-то потом рисует его в мультиках, причём иногда очень похоже. Но у меня осталось лишь мимолётное впечатление. Главное, что я запомнил, – огромные уши, которые лежали на его плечах. Вот это поразило больше всего, я таких больше никогда не видел. Он был одет в какую-то пижамку. И ростом с ребёнка.

– Вы неоднократно получали премии и звания. Чем для вас являются награды?
– Понимаете, тут так. Вряд ли на этот вопрос можно ответить честно. Ведь наша профессия предполагает и требует какого-то морального вознаграждения. Поэтому до определённого момента кинопризы – вещь хорошая, нужная, к ним надо стремиться. Но не дай бог превратить премии в самоцель. Так что, скажем, для меня сегодня это дело двадцать пятое. Но в молодости было очень важно. Я помню, когда «Мусульманину» чуть не дали «Оскара», приятель из Америки позвонил мне и сказал: «Вот, Шэрон Стоун с тобой хочет поговорить». И она действительно в трубку возмущалась, что «Мусульманину» не дали «Оскара». Видите, такие моменты очень важны. Для меня это приз! (Смеётся.)

– Владимир Иванович, ваши картины составляют золотой фонд отечественного кинематографа. Каково это – быть классиком при жизни?
– Я об этом пока не думал. Не то чтобы скромничаю, просто не придаю большого значения. Возможно, существуют некие пути, ведущие в бессмертие, но заниматься их поиском специально я не намерен.