– Как вы относитесь к поцелуям на улице?

Бледные голубые глазки сверлили, ввинчивались в Лизу, глазки-незабудки на пенсионерском морщинистом лице.

– Ну, бывают поцелуи разные, – немного смутилась Лиза. – Вежливые – для этикета, торопливые прощальные – на перроне. Мать целует ребёнка. Воздушные. В щёчку, скользящие…
– Нет-нет, не уходите от ответа. Я именно эти поцелуи имею в виду, французские.

«Та-ак, – подумала Лиза обречённо. – Начинается веселье. Сверху дали отмашку: «Ату их!» – и массы с энтузиазмом включились в охоту на ведьм. А начнётся с невинного – с уличных поцелуев. Потом запретят держаться за руки, чего там тайком выделывают потные похотливые лапки: пожимают, щекочут, гладят, ищут эрогенные точки, какие-нибудь бугры Венеры на ладонях…»

Глазки-незабудки просекли Лизины преступные мысли, прищурились и окончательно превратились в голубые точки-буравчики.

– Представьте, – предложил посетитель, – вы идёте по улице, и ваш взгляд наткнулся на парочку, которая целуется взасос. Ваши действия? Только честно!

Лиза представила. Пялиться точно не будет. Отведёт глаза и пройдёт мимо.

– Отведёте взгляд и поторопитесь пройти мимо, – отсканировал он заметавшиеся Лизины мысли. – Потому что почувствуете дискомфорт. Как его чувствует в этот момент каждый, кто стал свидетелем данного интимного процесса. Оказались невольно, но насильно втянуты в него. Ибо происходящее является сугубо делом двоих, спальным, и должно быть сокрыто от чужих глаз. Однако вытащено парочкой на всеобщее обозрение. А зачем, с какой целью?

Вот привязался, репей. Совершенно Лизу не интересовало, какую цель преследуют влюблённые, которым приспичило целоваться. Любовь, как дух, дышит где хочет. Шли, взглянули друг на друга, загорелись, вспыхнули… Ну да, эгоизм, но какой чудесный, поэтичный эгоизм! Пусть хоть молодые поживут вне клеток условностей, в которые загоняют себя скучные взрослые. Этот их внезапный поцелуй – как манифест: «Мы любим! Смотрите, как мы счастливы, так чего же вы медлите? Влюбляйтесь, наслаждайтесь, целуйтесь – жизнь так быстротечна!»

– Ага, а потом шестьдесят процентов разводов. Даром такого счастья не надо. Я-то знаю, что у них за цель! – торжествовал посетитель. – Известны ли вам такие неприятные личности, как… – он принялся загибать узловатые пенсионерские пальцы, – как экс-ги-би-ци-онисты, ву-ай-ре-исты, кан-да-у-ле-зисты – по имени царя Кандавла? Нарочно ради такого случая из словаря выписал. Причём к последним двум видам относимся мы с вами. Это мы вынуждены подглядывать, подсматривать! А цель парочки – возбуждаться от чужих взглядов. Придавать новизну и остроту сексуальным ощущениям, щекотать преступные фантазии. Целоваться в укромном уголке скучно и пресно – то ли дело на глазах у сотен свидетелей! Ах, какой драйв, какой кайф. Извращенцы!

Если такое объяснение и могло прийти в голову, то лишь извращенцу, – хотелось сказать Лизе. Но тогда какой из неё психолог, она распугает всех клиентов. Надо же, первый день самостоятельной работы – и такое чудо в перьях. А он неплохо подготовился, молодец, явился во всеоружии. Сидит и наслаждается Лизиным смятением.

Лиза ёрзала и неловко сползала на край стула, а посетитель, наоборот, вольготно расположился на кушетке. Сам отрегулировал удобную высоту подголовника, пальцами по-хозяйски постукивал по подлокотнику, закинул ногу на ногу – носки полосатые, как у Олега Попова. Так что ещё неизвестно, кто тут хозяин кабинета.

– Поцелуй – эротический процесс, с этим вы ведь не поспорите? – он не собирался отставать. – А вот я, извините, не подписывался и не желаю смотреть чмоки-чмоки. Не любитель, знаете ли. И ещё вопрос: можно ли показывать эротику лицам до восемнадцати? А детям до шести? До трёх? Но ведь на людной улице, где полно несовершеннолетних, соблюдать возрастной ценз невозможно. Стало быть, парочка нарушает закон, и её следует как минимум оштрафовать и назначить общественные работы.

Откуда-то из рукава, как фокусник, он извлёк мятую распечатку, отчеканил: «Под развратными действиями принято понимать такие поступки, которые направлены на то, чтобы возбудить половое влечение виновного либо несовершеннолетнего».
И строго взглянул на Лизу поверх очков.

Дома Лиза рассказала мне о первом дне практики и о «трудном» клиенте. Через несколько дней я увидела его, когда он выходил из её кабинета. На вид хорошо за семьдесят, но ведь нервные люди всегда выглядят старше.

– Да ведь это Кирьянов! – узнала я его. – Тот ещё демагог. Сто лет назад мы работали вместе в редакции. Ох и душнила! Тогда такого словца ещё не было, мы Кирьянова за глаза называли «сутяжник». Нет, жалобщиком он не был, просто на ровном месте вцепится как клещ – не отдерёшь.

Он учитель русского языка и литературы, но из школы его аккуратно выдавили – ученики на уроках скучали от унылого гугнёжа, ходили на головах, а дисциплину он держать не умел. Пришёл к нам корректором, отсюда у него слабость к словарям. Время от времени пописывал статейки, когда нечем было заткнуть пустоты на полосе. Писал пресно, нудно, но его терпели за исполнительность и безотказность.

Выезжал Кирьянов за счёт того, что во все тексты вставлял эпитет «ароматный». Ароматные щи, ароматный чай, ароматные травы, ароматный дымок, и заметка спасена. Молодёжь фыркала: «Вон, ваш Ароматный пошёл».

На теме секса и тогда был зациклен – как всякий застарелый холостяк. Прославился тем, что объявил войну летке-енке.

– Какой Ленке? – не расслышала Лиза.
– Летка-енка! Ты молодая, не помнишь этот весёлый финский танец, а в шестидесятые он гремел. Очень простенький и наивный: танцующие становились паровозиком, обнимали впереди стоящего за талию и скакали, высоко задирая ноги. Дважды синхронно выкидывали левую, дважды правую ногу, прыжок вперёд, прыжок назад и снова три вперёд. И по новой. Главное, чтобы паровозик не расцепился. Взрослые на время становились детьми, резвились, помирали со смеху.

Наш Ароматный углядел в этом танце ни много ни мало попытку развала государственных устоев. Он Хрущёва недолюбливал, считал, что тот открыл дверь западной заразе, в том числе этому танцу-прыгалке.

Однажды редакционная пятиминутка на целый час превратилась в кипящий дискуссионный клуб. Кирьянов горячо утверждал, что невинная летка-енка – внимание! – имитирует противоестественный групповой секс! Даже у немолодой редакторши глаза поверх очков полезли: «Вы это серьёзно?» Потому что не далее как позавчера на юбилее бывшего начальника она отплясывала эту летку-енку, обнимая за обширную талию первого секретаря райкома, а сзади её за бока обхватывал главврач санэпидемстанции.

– Есть же красивые, целомудренные советские танцы! – негодовал Кирьянов. – Вальс, танго…

Ну, тут ему Танечка из отдела культуры популярно объяснила, что чуть более полувека назад танго произвело революцию, ворвавшись в мир добропорядочных танцев. Танго рассматривалось как бесстыдные объятия – то, что до сих пор практиковалось под лестницами, где-нибудь на сеновале или в тёмных закоулках.

– Настоящий классический вальс, – продолжала безжалостная Танечка, – это такое близкое, плотное – плотнее некуда – вжатие тел друг в друга, причём самыми-самыми интимными частями тела, чтобы не разлететься от центробежного вихря. Наташа Ростова с Андреем Болконским именно так танцевали. И летка-енка по сравнению с этим тесным слиянием и сплетением тел, рук, ног и жаркого дыхания – просто детский сад. Вот товарищ Кирьянов называе целомудренными почти бесконтактные мазурку, краковяк и старую добрую кадриль. Но ведь было время, когда и их запрещали и говорили: какое бесстыдство, то ли дело прыгать через костёр и водить хороводы. Но ведь мы так до пещер дойдём!

Кирьянов отбивался от всех и наконец выскочил, красный и растрёпанный. После Нового года его с треском уволили с волчьим билетом.

– За летку-енку? – не поверила Лиза.
– Ну что ты! Он был дежурным по новогоднему номеру. То ли похмельем мучился, то ли пребывал в рассеянных мыслях о победном шествии летки-енки по праздничной стране, но пропустил в номере непростительную ошибку. Вместо предложения «На районных новогодних ёлочках в клубах повеселилось более трёх тысяч юношей и девушек» народ с содроганием прочитал: «На районных ёлочках в клубах повесилось более трёх тысяч юношей и девушек». Две несчастные буквы – и каков резонанс!

След Кирьянова теряется в тумане перестроечных и последующих лет. Он подвизался на мелких должностях. Имея горький опыт, не высовывался. Зато когда вышел на пенсию, расправил крылья, взмыл орлом, огляделся: вокруг простиралось непаханое поле проблем. И проблема номер один – поцелуи!

Именно в такой триумфальный день он явился к бедной Лизе. Один приём, второй. Третий она бы точно не выдержала, но… судьба сжалилась над молодой психологиней. Вмешались высшие силы.

Помните, в мультике о Простоквашине почтальон Печкин говорит: «Это я почему вредный был? Потому что у меня велосипеда не было». Кирьянов был вредным, потому что у него не было женщины. Никогда. Он женщин боялся. А как говорят русские пословицы, кто чего боится, то с ним и случится. Кто по полю мечется – в того и пуля метится.

Пулей для Кирьянова оказалась молодая, на двадцать лет моложе, жена. Она была похожа на мулатку – чернявая, быстрая, гибкая. Носила в волосах заколку в виде красной розы и с нею соперничала, цвела на лице другая пышная и сочная роза – губы в кроваво-красной помаде. Кармен, просто Кармен! Занимала призовые места в конкурсах латиноамериканских танцев, не уступая молодым. В клубе для тех, кому за сорок, «Ягодка опять» вытворяла с подружками на танцполе такое! Помесь ламбады, твёрка и хастла – кто не знает, включите видео, только выпейте сначала корвалолу.

Кирьянов не смог пройти мимо этого безобразия. Он явился в клуб, штопором ввинтился в круг танцующих и, решительно взяв смуглянку за тонкую горячую руку, повёл к выходу. Одновременно выговаривал всё, что накипело в его душе, пока он наблюдал десять минут беспрерывного трясения задом, верчения бёдрами и прочих вихляющихся, неподобающих движений. И это почти в преклонном возрасте – не стыдно вам, женщина?

Из-под земли выросли две тёмные личности в пивных испарениях: «Чего к даме пристаёшь?» Увлекли сопротивлявшегося Кирьянова за угол, повалили, попинали – не сильно, но от души. И, защитив честь дамы, с достоинством удалились. Кармен всё это время ахала, вскрикивала, молотила их кулачками в могучие спины. Потом бегала в туалет мочить салфетки под краном, прикладывала к фиолетовым фингалам на лице ревностного поборника нравственности. Потом проводила его домой. На следующий день зашла проведать больного. Ну и закрутилось-завертелось.

Если вы думаете, что Кармен клюнула на кирьяновскую просторную «сталинку» в центре города – мне вас жаль. Из-за «сталинки» не будут на улице ловить губами полыхающее морщинистое мохнатое ухо: «Ути мой Кирьянчик!» И он, хоть и делает вид, что недоволен и уклоняется от пышных губ, багровеет от удовольствия. И как бы невзначай кладёт ладонь на пышную попу, впрочем, оглянувшись, быстро убирает.

Когда подружки Кармен удивляются, как этот сморчок завоевал её сердце, она сердится и говорит: «Вы ничего не понимаете. Кирьянчик удивительный, такой умный, словари наизусть знает!» Любит мечтательно вспоминать момент их знакомства: ах, как романтично! Как он подошёл, выдернул из круга – из ревности, понятно, чтобы не пялились чужие мужчины. Жестикулировал, перекрикивал музыку – явно восторгался её темпераментом. Жаль, плохо было слышно из-за шума, голосов и смеха вокруг. Затем нежно и страстно стиснул её руку и повёл к выходу – для более близкого знакомства, разумеется. Каков нахал!

Было так шумно, что она услышала только его изысканный комплимент: «Такие, как вы, прелестница…» Правда, сам Кирьянов утверждал, что он произнёс: «Таким, как вы, – вот бог, вот порог, а вот лестница» – но грохот поглотил его голос.

Всё может быть, друзья, всё может быть. Ведь мы с вами помним, как один коротенький слог может круто изменить судьбу.