– Михаил Геннадьевич, не складывается ли у вас ощущение, что времена в России меняются быстрее, чем мы успеваем к ним привыкнуть? И какую перемену за последние тридцать лет в нашей стране вы считаете самой важной, может быть, роковой?
– Это характерно не только для России. По всей планете время меняется быстрее, чем мы успеваем осмыслить, не говоря уж о том, чтобы привыкнуть. И главная перемена у нас за тридцать лет, прошедших после уничтожения СССР, – та же, что и в остальном мире. Это преобразование человека информационными технологиями. В частности, сегодня функция человечества – производство цифровых следов для обучения искусственного интеллекта.

– Для многих ваших сверстников и людей постарше жизнь полностью изменилась в перестройку. В вашей семье было так?
– Моя семья помнила голод и войну, поэтому перестройка не воспринималась как катастрофа. Хотя государственную ложь и безумие такого масштаба помнили только бабушки, родившиеся ещё в XIX веке. Для моих родителей это оказалось в новинку.

– Как восприняли реформы Горбачёва ваши мама и папа, Нина Михайловна и Геннадий Николаевич? Ведь они всю жизнь работали на советских оборонных предприятиях.
– Они работали на «оборонку» недолго. Мама перешла в космическую отрасль, а отец занялся теплотехникой. Реформы Горбачёва сначала вызвали у них доверие, но позднее стало ясно, что этот человек пустобрёх. Ещё через некоторое время они поняли, что он трус и предатель. Но на фоне Ельцина всё-таки являлся не врагом, а лишь несчастьем.

– Ваш отец – крупный учёный. По складу ума и характеру вы больше похожи на него, чем на мать?
– Внешне и поведением я похож на отца. В смысле склада ума и характера, похоже, я пошёл в дедов. Но главное, от отца мне передались любопытство, интерес к миру и жажда разобраться, как он устроен.

– Вы уже в детстве знали, что будете заниматься наукой?
– Я мечтал стать пожарным, потом таксистом. Но взяли верх любознательность и пример родителей. А ещё – пример сестры, которая поступила в вуз только с четвёртой попытки, но, уже будучи студенткой, стала серьёзным биологом с научными публикациями.

– В интернете пишут, что вас растили в строгости.
– Чего только в интернете не пишут! Люди, видевшие смерть и потерявшие почти всех близких, не растят своих детей в строгости. Напротив, они их балуют.

– Значит, вас баловали. А вы своих детей балуете?
– К сожалению, из-за работы я общаюсь с детьми меньше, чем мои родители со мной.

– Эталоном для подражания вы называете свою маму. Расскажите, пожалуйста, о ней подробнее.
– Мама была честным, сильным и умным человеком. От неё я усвоил, что самое страшное – трусость, ведь именно она ведёт к предательству. До двенадцати лет мама носила вместо платьев перешитые гимнастёрки своего отца – красного командира. Потом ей купили первое платье в её жизни, но тут моего деда арестовали. Больше полутора лет мама прожила одна в коридоре коммуналки. Бабушка попала в больницу после ареста мужа, и мама её навещала. Они выжили, поскольку мой дед не дал признательных показаний, его выпустили в 1940-м, в бериевскую амнистию.

Мамина юность пришлась на времена Великой Отечественной войны. Она училась в Казанском авиаинституте. В Казань эвакуировали МАИ, и мама последовала туда за ним. А когда институт вернулся в Москву, уехала с ним обратно. Питалась хлебом с горчицей, которые тогда в студенческих столовых давали бесплатно. После окончания авиационного института её распределили на оборонный завод в Куйбышев. Мой отец её оттуда украл. Как – не могу вообразить, но это факт.

– Как мама Нина Михайловна восприняла вашу политическую деятельность? Ведь заниматься политикой тогда было небезопасно.
– Вообще-то мама надеялась, что я стану обычным учёным, но понимала, что в либеральное время подобное невозможно. Очень боялась за меня, но высказала это лишь пару раз. Она не хотела заразить меня страхом. Вряд ли мама принимала мой выбор сферы деятельности, но считала, что я имею на это право.

– Мамы обычно формируют у мальчиков отношение к женщинам вообще. А вот как вы относитесь к модному сейчас феминизму?
– В женщине главное – мудрость, ведь в семье она исподволь перекраивает мужчину под себя. Это естественно, но важно, чтобы всё происходило разумно. Так вот, о феминизме. Термин «женщина, стремящаяся к равноправию» лишён смысла, поскольку женщина уже давно равноправна с мужчиной. Разумеется, если мы говорим о Москве, а не о «Масквабаде». А когда женщина хочет добавить себе равноправия, значит, она чувствует свою внутреннюю ущербность и преодолевает её подавлением мужчины.

– Но почему в российской политике мало женщин? И на политических ток-шоу представительницы слабого пола редкие гостьи.
– Если женщин мало в политике, в психушках и на ток-шоу – то это не дискриминация, а скорее забота о женщине.

– Окончив с золотой медалью московскую среднюю школу, вы поступили на экономический факультет МГУ. Почему? Кто на вас тогда повлиял?
– У меня был замечательный классный руководитель, историк Евгений Викторович Те, и я вслед за ним тоже хотел заниматься историей. Но однажды мама мимоходом спросила, не считаю ли я, что делать историю самому интересней, чем описывать то, как её когда-то делали другие. Так я стал экономистом.

– Перестройка дала вам больше возможностей или, наоборот, обделила?
– Разрушая старую систему, перестройка открыла возможности таким несистемным элементам, как я. Так что благодаря перестройке у меня появился шанс. Но взамен она убила мою Родину и мой народ. В Советском Союзе работать дворником, а тем более младшим научным сотрудником было значительно комфортнее, чем в нынешней России депутатом.

– После первого курса в университете вы служили срочную в армии. У нашей армии тогда были очень тяжёлые времена, и многие «косили». У вас ведь наверняка оставалась возможность «откосить»?
– Не было такой возможности, и даже мысли такой не возникало. В моём кругу это было не принято. Среди знакомых сверстников отслужили все – кто-то на флоте три года, а кто-то и в Афганистане. Армия полезна. Там я увидел реальную жизнь и осознал, что моё существование не имеет ценности ни для кого, кроме меня и моих близких. Без армии я вообще мог так и остаться москвичом и маменькиным сынком. Правда, кошмары, связанные со службой, перестали сниться только лет через двадцать.

– Осенью 1987 года Михаил Делягин прибыл из армии домой на побывку и организовал на своём факультете МГУ сбор подписей в поддержку Бориса Ельцина, тогда опального. Никогда не жалели об этом поступке?
– Нет. Ельцин тогда сумел стать символом надежды на правду и отрицанием горбачёвского маразма. Риска я не сознавал, но однокурсники меня спасли, и дальше сбора подписей дело не зашло. А первое разочарование наступило уже позже, когда в 1990 году я узнал, что депутаты Верховного Совета РСФСР, который возглавил Ельцин, приватизируют служебные квартиры. Ценности, которые он провозгласил, оказались ложью. Окончательно я разочаровался в нём, когда он выбрал реформатором заведомого шарлатана Егора Гайдара. Всего лишь за то, что тот единственный из всех обещал чудо.

– Правда ли, что впервые слово «олигарх» в девяностых употребили именно вы?
– Историки обнаружили, что это сделал я весной 1995 года. Но слово взято мной из советской научной литературы.

– В двадцать два года вы уже работаете в экспертной группе главы Верховного Совета. В тридцать становитесь действительным государственным советником, доктором экономических наук. Как удавалось совмещать всё это в таком юном возрасте? Спешили жить?
– Время было быстрое, многие знакомые просто гибли. Анализировать свои ощущения недоставало времени, поскольку постоянно приходилось быстро решать проблемы. На госслужбу я попал студентом. Мой научный руководитель профессор, учёный-экономист Игорь Васильевич Нит в 1990 году стал первым советником Ельцина по экономике. Докторскую я защитил по своей же собственной книге, написанной в 1996 году, «Экономика неплатежей». Работал тогда у Немцова, зампреда правительства России. В его аппарате у меня не было большой нагрузки, поскольку я и его окружение, скажем так, по-разному воспринимали действительность.

– Но был период, когда вы оставили госслужбу. Почему в 1993-м вдруг ушли в бизнес?
– Тогда Игорь Васильевич Нит проиграл аппаратную борьбу, а после расстрела Дома Советов он не выдержал и скончался. Я мог, конечно, ещё болтаться на госслужбе, но возможностей менять что-либо к лучшему уже не оставалось. В целом по этой причине я уходил с госслужбы четыре раза.

– В конце девяностых вы работали советником первого вице-премьера Немцова, затем – помощником председателя правительства Касьянова. Скажите, как тогда, более двадцати лет назад, вы оценивали этих людей?
– Тогда и власть была другой, и эти люди были другими. В личном общении они вовсе не были плохими, но Касьянова «убила» трусость, а Немцова – равнодушие ко всему, что его не касается. Я старался учиться у них тому, в чём они хороши. Касьянов, например, оказался идеален как менеджер, «железный кулак в лайковой перчатке». Немцов всё время стремился выдумать что-нибудь новое, правда, потом всегда это бросал. Он, кстати, был прекрасен в личном общении. Его убийство стало для меня потерей, но для страны он умер раньше. Они оба стали врагами России, поскольку время прозападного либерализма, которому служили, ушло, а подумать заново они не могли из-за мании величия и лени.

– Три года вы были советником руководителя движения «Отечество – Вся Россия» Евгения Примакова. Сегодня некоторые считают его автором концепции многополярности. Это так?
– Евгений Максимович впервые высказал концепцию тройственного союза России, Индии и Китая и обосновывал неизбежность многополярного мира. Этот сильный, умный и сердечный человек прошёл путь от участника плана реформ, разработанного в семидесятые и так неудачно реализованного, – до спасителя России после дефолта 1998 года. Его взгляды и личность повлияли на всех, с кем он общался, но он никогда не казался ни мазохистом, ни импотентом, ни предателем.

– В своей книге 2021 года вы пишете: «Через пять лет мы будем вспоминать время Путина, как сейчас вспоминают время Брежнева». Поясните, пожалуйста, эту мысль.
– Лишь после ухода Брежнева люди поняли, что при нём жили хорошо и безопасно. Так будут вспоминать и Путина. Но Брежнев пустил страну на самотёк, и она сгнила в застое.

– А каково, на ваш взгляд, главное достижение Путина?
– Восстановление государственности.

– В интернете вы выкладываете много своих статей, заметок, выступлений, и каждая такая публикация вызывает сотни комментариев! Почему у нас простые люди с головой погружаются в столь сложные вещи?
– Всему причиной наше массовое обязательное образование! Для Запада оно элитное, а для нас когда-то было универсальным и поголовным. Впрочем, сейчас это уже не так – дебилизация молодёжи осуществляется успешно. В этом году из ЕГЭ убрали даже Пушкина.

– Хотелось бы спросить об отечественных так называемых либералах. Несмотря на народный протест, их всё ещё много в нашей культуре, на эстраде…
– Думаю, самая влиятельная часть наших либералов находится не на эстраде, а в государственном руководстве. И эта часть продолжает управлять Россией, испытывая народное терпение.

– Вы являетесь научным руководителем Института проблем глобализации. А что такое «глобализация» простыми словами?
– Глобализация – процесс объединения мира, в результате которого вы можете получить почти любую информацию и перевести почти любую сумму денег в почти любое место почти без затрат. Она обостряет конкуренцию и делает ошибку смертельной. Но не волнуйтесь, сейчас глобализация закончилась, сегодня мир, наоборот, распадается.

– В числе своих увлечений вы называли горные лыжи, плавание с аквалангом и путешествия. Персональные санкции Запада сильно ограничили вас в этом?
– Из хобби у меня давно остался один только сон, и ему санкции не мешают. Если дойдут руки – а это не раньше, чем лет через семь, тогда и санкции отомрут, – то у нас в стране есть масса мест и для путешествий, и для горных лыж, и для акваланга.

– А в какую страну вам бы хотелось вернуться, пусть через семь лет?
– Европы, которую я знал, давно нет. А после 2025 года умрут и США. Из мест, куда стоит возвращаться, останутся мои любимые Белоруссия и Куба, по делам вернусь в Китай и Сингапур, если повезёт – во Вьетнам и Руанду. Ну и Украинский федеральный округ из России никуда не денется.

– Вы уже тридцать лет живёте со своей супругой, точное имя которой мне установить не удалось. Простите, но больше я ничего о вашей личной жизни не нашла. Правда, пишут, что у вас есть двое детей. Если это так, скажите, чем они занимаются? Идут по вашим стопам?
– Надеюсь, я смогу направить детей по их собственному пути – подобно тому, как мои родители когда-то направили меня.